Дипломная работа: Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект
Открытия
современной женской прозы – это прежде всего открытие современной гендерной
картины мира, в которой центральное место занимает конфликт между героиней и
героем, изображенный в аспекте гендерных ролей: в любовных отношениях, в
семейной жизни, в производственной сфере. Произведения Л. Петрушевской дают
примеры неканонического конфликта, который не может преодолен и
гармонизирован в развитии сюжета, он обращен к сознанию читателя, который самостоятельно
постигает противоречия самой реальности (курсив мой – Г. П.).
Благодаря
художественному произведению открываются субстанциальные противоречия, перед
которыми бессилен индивид; внутренние коллизии выражены опосредованно, через
подтекст, потому что персонажи утрачивают стремление к самоанализу, поэтому
редуцируется конфликт с определенной действительностью: герой обречен на
подчинение ей» (Каблукова, 2003, с. 6). Художественные формы воплощения
конфликтов могут быть разными. Лингвисты (Рядчикова, 2004) выделяют два типа
конфликтогенности – универсальный и ситуативный. Универсальные – это те речевые
действия, которые всегда (курсив мой – Г.П.) вызывают конфликт в
любой ситуации. Их наличие в процессе речевой коммуникации ведет либо к
внешнему проявлению конфликту – ссора, ответные ролевые действия, либо к внешне
не проявляемым обидам. Словесное воплощение конфликтов в художественной
литературе предполагает обращение к конфликтам универсальным, их можно назвать
событийными, ибо средствами художественного слова конфликт воссоздается как
непосредственное фабульное действие. Второй тип конфликта можно назвать
смысловой оппозицией: читатель видит, что поведение героя, его внутренний
настрой не может не входить в противоречие с внешним настроем (и,
соответственно, поведение другого человека), хотя конфликта как события в этом
случае не происходит. Такой уровень конфликта можно «определить и как коллизию,
как ту дефиницию понятия, которая определяет противоречие скорее как момент
внутренней структуры, чем как предмет художественного изображения» (Литературно-энциклопедический
словарь, 1987, с. 160).
Многообразны
конфликты в творчестве Т. Толстой. Они часто представлены как смысловая
оппозиция, т.е. раскрываются на уровне поведения героев, без репрезентации
событийной стороны конфликта, как, например, в рассмотренных выше ее рассказах
«Милая Шура»[1],
«На золотом крыльце сидели…». Не повторяя сказанного, перейдем к конфликтам на
уровне событийном. Мы уже отмечали смысловую оппозицию в начале рассказа («Поэт
и муза»): его героиня – врач – состоявшаяся личность, жаждущая подлинной
любви-страсти, не может быть удовлетворена вяло-текущей связью с сослуживцем.
Но то, что она делает, встретив, наконец, любимого мужчину, сразу перерастает в
откровенный событийный конфликт. Дело в том, что Григорий оказался поэтом (по
совместительству дворником), уже втянувшимся в жизнь художественной богемы.
«Гришуня
узнал, что счастливая Нина останется с ним до гробовой доски; вначале он
немного удивился и хотел отсрочить наступление нечаянного счастья или,
если уж это нельзя, – приблизить встречу с доской, но после, по
мягкости характера, стал покладистее, только просил не разлучать его с
друзьями. Временно, пока он не окреп, Нина пошла ему навстречу. Конечно же,
это была ошибка: он быстро встал на ноги и снова втянулся в
бессмысленное общение со всей этой бесконечной оравой: тут были и какие-то
молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и
поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся
актерами, и одна демобилизованная балерина, говорившая: "Ой, я еще
позову наших", – и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и
ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон
из Новороссийска (….) Естественно, все это обилие народу было Нине
неприятно. Но самое неприятное было то, что каждый божий день, когда ни
забежишь – днем ли, вечером ли после дежурства, – в дворницкой сидело, пило
чай и откровенно любовалось Гришиной мягкой бородой убогое существо
(курсив мой – Г.П.) не толще вилки - черная юбка до пят, пластмассовый
гребень в тусклых волосах, – некто Лизавета. Конечно, никакого романа у
Гришуни с этой унылой тлей быть не могло. Посмотреть только, как она,
выпростав из рукава красную костлявую руку, неуверенно тянулась за каменным,
сто лет провалявшимся пряником - будто ждала, что ее сейчас стукнут, а
пряник отберут. И щек у нее было меньше, чем требуется человеку, и
челюстей больше, и нос хрящеватый, и вообще было в ней что-то от рыбы
-черной, тусклой глубоководной рыбы, ползающей по дну в непроглядном мраке и
не смеющей подняться выше, в светлые солнечные слои, где резвятся лазурные и
алые породы жителей отмелей». И делается вывод: «Нет, какой уж тут роман. Но
Гришуня, блаженненький, смотрел на этот человеческий остов с удовольствием,
читал ей стихи, подвывая и приседая на рифмах, и после, сам, расчувствовавшись
от собственного творчества, сильно, со слезой мигал и отворачивался, поглядывая
на потолок, чтобы слезы втекли обратно, а Лизавета трясла головой, изображая
потрясение всего организма, сморкалась и имитировала детские прерывистые
вздохи, будто тоже после обильных рыданий».
Такое
сопоставление позволяет вычленить гендерный сценарий взаимоотношений мужчины и
женщины, где первый ждет поклонения и восторга, а второму необходимо
реализовать потребность в защищенности и понимать исключительность собственного
выбора. Кроме того, Лизавета, как и Гриша, творческая натура, они представляют
некий творческий тандем. Она в самом деле понимает поэта, и ее рыдания вовсе не
притворство, это мироощущение себя и мужчины, его творений. Но Нина в Лизавете
видит только соперницу и делает все возможное, чтобы исключить художницу из
жизни Гриши. «Не хотела она пользоваться Гришей на общих основаниях; ей и
только ей должны были принадлежать голубые очи и прозрачная борода
красавца-дворника. О, если бы она могла стать не случайной, зыбкой подругой, а
полновластной хозяйкой, положить Гришуню в сундук, пересыпать нафталином,
укрыть холщовой тряпочкой, захлопнуть крышку и усесться сверху, подергивая
замки: прочны ли?»
Именно к
такому итогу и придет героиня. Любовь оказывается для Нины нереализованным
характерным для мужской гендерной роли желанием властвовать и покорять, и
мужчину она себе находит робкого и нерешительного, позволившего ей подчинить
свою волю. Герой рассказа реализует женскую роль и предназначение в
патриархальной культуре, он излучает доброту и бескорыстие, всегда и всем готов
помочь, он сострадателен и сердоболен, отзывчив на чужие проблемы.
«А он,
беспечный, готовый повиснуть на шее у любой уличной собаки, пригреть
любого антисанитарного бродягу, тратил себя на толпу, разбрасывал себя
пригоршнями; простая душа, брал авоську, нагружал ее простоквашей и сметаной
и шел навещать заболевшую Лизавету, и приходилось идти с ним, и, боже мой,
что за берлога, что за комната, желтая, жуткая, заросшая грязью, слепая, без
окон!»
Нина
понимает, что на пути к ее счастью, к браку стоит другая женщина, вот здесь и
пригождается ее по-мужски деловые качества, ее настойчивость и
целеустремленность: «Уничтожить Лизавету было так же трудно, как
перерезать яблочного червя-проволочника». Когда ее пришли штрафовать за
нарушение паспортного режима (очевидно, по наводке Нины), она уже ютилась в
другом месте, и Нина посылала отряды туда. Лизавета пряталась в подвалах
– Нина затопляла подвалы; она ночевала в сараях – Нина сносила сараи;
наконец Лизавета сошла на нет и стала тенью. Семь пар железных сапог
истоптала Нина по паспортным столам и отделениям милиции, семь железных
посохов изломала о Лизаветину спину, семь кило железных пряников изгрызла в
ненавистной дворницкой – надо было играть свадьбу». Героиня приходит к своей
цели через разрушения, уничтожая и без того несчастную и обездоленную Лизавету,
неосознанно стоящую на Нинином пути к Грише. Нина все решила за себя и
своего избранника, нарисовала картину счастливой и безмятежной семейной
жизни, не понимая, что Грише для счастья нужен не красивый дом с заботливой
женой и трехразовым питанием, а свобода творчества и выбора собственного
жизненного пути, он пришел в эту жизнь не для ублажения Нины, не для сытой
жизни, он другой, отличный от представлений героини. Гриша не живет по
стандартам общепринятого счастья, он сделал давно свой выбор. Но излишняя
мягкость характера героя позволили женщине устроить все на свой манер:
«Уже
редела пестрая компания, уже приятная тишина стояла вечерами во флигеле, уже
с уважением стучал в дверь случайный смельчак и тщательно, сразу жалея,
что пришел, вытирал ноги под Нининым взглядом. Недолго оставалось
Гришуне уродоваться с лопатой и зарывать свой талант в сугробы, он переезжал
к Нине, где его ждал прочный, просторный письменный стол, покрытый
оргстеклом, слева на столе – вазочка с двумя прутиками вербы, справа – в
рамке с откляченным хвостом улыбалась Нинина фотокарточка, так сказать,
"твое лицо в его простой оправе". И улыбка ее обещала, что все
будет хорошо, сытно, тепло и чисто, что Нина сама сходит к товарищу
Макушкину, чтобы решить наконец затянувшийся вопрос со сборником, она
попросит товарища Макушкина внимательно просмотреть материалы, дать советы,
кое-что подправить, нарезать вязкий торт Гришиного творчества на съедобные
порционные пирожные».
Перед их
бракосочетанием Нина позволяет Грише устроить прощальный ужин с друзьями. Тема
застолья для литературы не нова, она воплощает идею раскрытия человеческой
души, истинной натуры, идею познания друг друга: «На прощальный ужин повалили
неисчислимые полчища – девочки и уроды, старики и ювелиры, и пришли,
выворачивая ноги, трое балетных юношей с женскими очами, и приполз хромой на
костылях, и привели слепого, и мелькнула тень Лизаветы, почти уже бесплотная,
а толпа все прибывала, жужжала и неслась, как мусор из пылесоса, пущенного в
обратную сторону, и расползались какие-то бородачи, и стены флигеля
раздвигались под людским напором, и были крики, плач и кликушество… А к
утру вся нечисть сгинула, и Нина, уложив Гришуню в такси, отвезла его в свой
хрустальный дворец».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44 |
