Дипломная работа: Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект
Не только
безымянная героиня рассказа «Случай Богородицы», но и другие героини
Петрушевской, как правило, одиноки и несчастны. Поэтесса Анна Адриановна
(«Время ночь») для многих критиков стала неким архетипом жертвы: она растит
больного внука от беспутной дочери Алены, которая ненавидит свою мать, Анна
Адриановна подвергается издевательствам со стороны вернувшегося из тюрьмы сына,
заботится о своей больной матери. Болеет душой за брата Андрея – пьяницу и
бывшего заключенного. Как уже замечено по этому поводу, скорее всего в жизни
вообще уже не осталось бед, о которых так или иначе не упоминала бы
Л.Петрушевская (Щеглова, 2001).
Здесь
возникает немало ассоциаций и с Достоевским, и с ранним рассказом К. Федина
«Анна Тимофеевна». Но Петрушевская не повторяет «мужскую» прозу, у нее есть
своя «изюминка». Следуя закону уже постмодернистской художественности, она не
разрабатывает систему причинно-следственных связей, оставляя критикам, этого не
учитывающих, много недоуменных вопросов (они сформулированы Е.Щегловой вместо
заключительного кредо). «Чересчур большой простор для фантазии, предоставленный
писательницей в каждом их этих случаев, оборачивается, по-моему, бездонной
психологической ямой… У каждого из нас (или у знакомого наших знакомых) есть
подобные примеры: где-то дети ненавидят родителей и выживают их дома, у кого-то
нищета царит такая, что в счет идет каждая картофелина, где-то сын тащит из дому
последние вещи на наркотики, а кто-то страдает у постели безнадежно больного
ребенка. Все мрак, все ужас, и Л.Петрушевская концентрирует это на пространстве
своей прозы в немыслимой степени» (Щеглова, 2001). Отсюда и отмеченный тем же
критиком факт: рассказы Л.Петрушевской вообще как бы сворачиваются в комок;
скомканная, нервическая скороговорка-невнятица заменяет и психологию
персонажей, и подоплеку ситуаций.
Но кроме
общей постмодернистской составляющей повествования Петрушевской, есть и такие
особенности раскрытия образа ее героини, которые могут быть истолкованы именно
в гендерном аспекте. Для женщины – и героини, и автора – все привходящие,
рационально разъяснимые обстоятельства не важны: проза Петрушевской всегда
поражает необычной концентрацией, густотой жизни, сжатой порой в миг. Изо всех
сил сдерживая эмоции, она, тем не менее, выразительно обрисовывает общий
эмоциональный фон жизни, это крик женской души, ее безрелигиозного отчаяния. И
то, что Щеглова считает недостатком, называя безличностью прозы Петрушевской,
на деле означает отсутствие необходимости подробнейшей детализации внутреннего
мира каждой героини, которые в своей совокупности несут в себе женский взгляд
на мир: уверенность – что его необходимо разрушить.
Рассматривая
гендерные доминанты внутреннего мира героинь Петрушевской, нельзя обойти
вниманием и ее рассказ «Дочь Ксени». Здесь развивается одна из важных тем
русской классической литературы – тема проституции как символа жертвенности,
ярко представленная в романах Ф.М. Достоевского, что воплощено в
непосредственно выраженной авторской позиции: «Всегда, во все времена
литература бралась за перо, чтобы, описывая проституток, — оправдывать. В
самом деле, смешно представить себе, что кто-либо взялся бы описывать
проститутку с целью очернить ее. Задача литературы, видимо, и состоит в том,
чтобы показывать всех, кого обычно презирают, людьми, достойными уважения и
жалости. В этом смысле литераторы как бы высоко поднимаются над остальным
миром, беря на себя функцию единственных из целого мира защитников этих именно
презираемых, беря на себя функцию судей мира и защитников, беря на себя трудное
дело нести идею и учить». Приведенный отрывок представляет писательское кредо
Петрушевской, ее понимание сущности и смысла литературы в философском контексте
эпохи. Благодаря такой авторской позиции у читателя не возникает агрессии,
желания поучать, упрекать героиню за то, что она ступила на неправедный путь.
Напротив, хочется пожалеть, обогреть, дать надежду на лучшее женщине, каждый
день находящейся в ситуации риска, опасности для своей жизни, здоровья;
женщине, каждый день испытывающей насилие, унижаемой. Такое отношение читателя
продиктовано гражданским чувством вины за то, что общественные институты
(органы власти, бизнес-структуры) не просто позволяют процветать этому роду
деятельности, но и активно пользуются услугами проституток – знаменитые
«субботники», оргии новых русских, закрытые клубные вечеринки элиты не
обходятся без участия «девушек по вызову», – и состраданием к женской трагедии.
Продолжая
традицию Достоевского, Петрушевская дает описание женщин легкого поведения
через сострадательное к ним отношение: «Действительно, чье бы сердце, даже
закоренелое сердце, не содрогнулось бы при виде простушки, так и хочется
сказать — простоволосой, хотя на голове у нее есть какой-то свалявшийся, как
валенок, грубый шарфик, но сдвинутый на затылок, так что волосы висят. Так и
тянет сказать — простоволосая и простушка, толстоватая, коротковатая, но не
борец по фигуре, как бывают иногда женщины…». При этом автор-женщина особенно
внимательна к подробностям, позволяющим осуществить органический переход от
предельно-обобщенного к индивидуально-конкретному. Через определения
«простоволосая и простушка», рядом с которыми стоит слово «проститутка», и она
и есть она» пробивается особенный женский взгляд, критически-придирчиво
оценивающий другую женщину: «И женственности особой нет, какая
там женственность, когда коротковатая и полноватая», ничем не выделяющаяся
среди других женщин.
Девятнадцатилетняя
проститутка оказалась в тюрьме за то, что «в порыве естественной тоски
запустила бутылкой в голову милиционеру, зашедшему просто так, проверить, и на
этом ее похождения закончились, поскольку тут милиционер и закон, не
считающиеся ни с чьими причудами, ни с чьей естественной тоской и словами
вроде: «Я тебя шлю к черту», — и это, в свою очередь, не могло не
кончиться вот таким выездным судом в подвале дома, и не могло не кончиться
выходом на улицу темным вечером пред лицом толпы, публичным явлением толпе
заинтересованного данным фактом народа, увидевшего дочь Ксени, но не в драных
школьных колготках и кусающую детей в драках, а вот в таком виде: в каком, еще
вопрос».
Имя девушки
неизвестно, она представлена в тексте через имя матери, тоже проститутки –
прием обезличивания. Повествование носит дискретный характер, что характерно
для творчества Петрушевской. Из складывающейся мозаики текста мы узнаем
некоторые подробности жизни героинь: «А ведь подсудимая уже находится в тюрьме
три месяца, и уже передавались ей папиросы и печенье, но тут в толпе
разыгрывается совершенно незабываемая сцена, тут правит бал проститутка Ксеня,
которая темным вечером, у входа в красный уголок, в толпе, продвигается, чтобы
передать нищую передачку, и кому? Своей же осужденной дочери, опять-таки проститутке.
Она осуждена на год…»
«Ведь это
не так просто, как кажется, что у проститутки-матери вырастает
дочь-проститутка. Вроде бы вначале намерения у матери иные, вроде бы вначале
мать не приветствует, что дочь хочет идти по плохой дорожке, — ведь
нетрудно догадаться, что мать есть мать и свои прегрешения прощает себе, но не
дочери, и хочет видеть в дочери осуществление того, что не удалось ей, —
скажем, чтобы дочь училась и так далее. Но нетрудно также догадаться, что дочь
вырастает, желая доказать свое, и это неважно, что в ее детстве во дворе ее все
шпыняли и она в злобе кусала детей — так говорили, и так оно и было на самом
деле. В детстве дочь проститутки была совсем плохой, на ребрах ничего не
находилось, и она была злая и грубила всем кому попало, даже старшим отвечала:
«А хотя бы и так» — и вдруг расцвела. Вдруг округлилась, мяса на ней наросло в
этой атмосфере вечно накрытого стола в комнате, и вдруг мать стала приплакивать
не из-за того, что дочь ее в ответ на поношения по поводу плохой учебы и учительницы
могла начать пинать ногой в самое больное место, в голень, — мать стала
приплакивать и курила с припухшими глазами из-за того теперь, что все, все
кончилось, все надежды рухнули, и дочь привела опять, и опять другого, и все
ходоки в эту комнату теперь уже не относятся к этой дочке как к дочке и не
угощают конфетой перед тем, как мать выставит за дверь на кухню. Нет, теперь
взаимоотношения будут другие, и мать примирится с этим как вообще простой
человек: так — так так».
Лицо
«дочери Ксении» ассоциируется с белым светом — («луч света в темном царстве»),
– и это достигается кратным повторением детали («сейчас ее будут выводить из
подвала, белое лицо возникнет в темном проеме»; девятнадцатилетняя
дочь-проститутка со своим белым лицом, которое возникнет в проеме дверей»),
наращиванием экспрессии ( «сейчас покажется в мученическом темном провале
белейшее лицо девятнадцатилетней»). Облик девушки трактуется, как «в чем-то
простой-простой, без тайны», даже простейший. «Кажется, что в ней нет ничего от
вечного тумана и таинственности, окружающих вроде бы преступление против
нравственности. Так себе, ничего, ничего совершенно особенного, а голая
простота, и движения, возможно, не без примеси кокетства, но такого простого,
нужного, без тайны, кокетства: с оттенком шутки, игры». Главное в облике
героини – ее потрясающая естественность: «Шутки и игры добродушной, без
подвоха, прочно обоснованной всеми дальнейшими безобманными радостями, которые
неуклонно последуют за шутками и весельем раздевающейся женщины». Описание
лица, вернее уже будет сказать, – лика проститутки, отсылает нас к
евангельскому образу Марии Магдалины, прощенной Иисусом блудницы. И вновь мы
можем говорит о традиции русской классической литературы, ее обращении к
библейским сюжетам и образам, теме веры и спасения человеческой души.
Хотя в
рассказе Петрушевской мы не найдем ни слов раскаяния, ни покаяния героинь, но
мы столкнемся с душевной чистой и добротой проститутки, с ее отношением к
миру. Автор представляет нам кредо путан: «ибо проститутка на то и проститутка,
чтобы не презирать никого, ни старого, ни малого, ни безносого, они должны,
обязаны или хотят никого не отталкивать, кто пришел к ним с дарами, а не просто
так. Пришел, да еще с дарами, с бутылкой, деньгами или комбинацией, в то время
как к другим ни так ни сяк не ходят, вообще не заглядывают, все заросло
паутиной у них, закрылись все двери. А сюда почему-то наведываются часто, с
какой, спрашивается, стати, с какой это стати приносят? Зачем им нужна эта
продажная любовь, когда кругом — зачерпни — ходит любовь простая, не требующая
оплаты, а только тепла, внимания, только слов и присутствия кого-то, кто
возьмет эту ждущую бескорыстную любовь и даст взамен не что-то драгоценное, а
тоже просто-напросто ничто, пустяк, и при этом еще справит нужду, совершит себе
необходимое и устроит этим также других». Дело в том, что «дом проституток»
становится местом, где находят приют и любовь все, вне зависимости от
внешности, благосостояния, сексуальных умений, каждый мужчина здесь мужчина,
его уважают, им дорожат.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44 |