Дипломная работа: Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект
Е. Щеглова,
приводя характеристики «уродливой старости» героини Т. Толстой (мы не
останавливаемся на обобщающей оценке рассказов Толстой в критике, т.к. этому
посвящена защищенная в 2007 г. диссертация Пань Чэнлун), полагает, что у
Т.Толстой достаточно недобрый, хотя и острый взгляд. «Ведь разумная логика в
таком случае (а другого случая у нас нет) диктует, как это ни печально, мысль
совсем не сострадательную, а – прямо скажем – противоположного свойства… Для
рассказчицы Т.Толстой, насмешливой и едко-ироничной, герои ее – нечто вроде то
ли заморских бабочек, то ли экспонатов какого-то паноптикума, конечно, любопытных
своей причудливостью и необычностью, но едва ли заставляющих задуматься об их
судьбе. Да в общем – просто пожалеть их, поскольку героями рассказов выступали
чаще всего люди, достойные исключительно жалости» [Щеглова, 2001].
Действительно,
по ходу рассказа Толстая постоянно иронизирует и над Александрой Эрнестовной, и
над ее незадачливым возлюбленным Иваном Николаевичем, к которому она так и не
решилась уехать из Москвы, и над чередой безлюбовных «любовей». Такой авторский
поход не позволяют проникнуться, казалось бы, трагичной ситуацией
несостоявшейся любви, разбившей сердца двух людей на всю жизнь, все
происходящее выглядит скорее комично, чем трагично. Те элементы андрогинности в
творчестве Т.Толстой, о которых мы говорили выше, не позволяет ей раствориться
в сентиментальности, как это случается с авторами-женщинами. Толстая иронична
по отношению к своим героиням и героям, атмосфера ее рассказов не трагична,
она посмеивается над их высокими чувствами и нивелирует любые возможные
идеалы. С точки зрения авторской позиции, одинокая старость – наказание женщине
за несостоявшуюся любовь, что подчеркнуто множеством деталей: «в кухне -
болезненная, безжизненная чистота. (…) Курица в авоське висит за окном,
как наказанная, мотается на черном ветру. Голое мокрое дерево поникло от
горя. (…) А если бы Александра Эрнестовна согласилась тогда все бросить
и бежать на юг к Ивану Николаевичу? Где была бы она теперь?»
Однако в
конце рассказа «Милая Шура» Толстая вновь возвращается к теме конца
человеческой жизни – рассказчица неожиданно узнает о смерти Александры
Эрнестовны: «На площадке - ветерок: приоткрыты створки пыльного
лестничного витража, украшенного легкомысленными лотосами - цветами забвения.
- Кого?..
Померла».
Смерть у
Толстой прозаична и пошла, но для писательницы не она венчает жизнь, а встреча
с мечтой, с любовью. В финале рассказа лирик победил ироника:
«Белый
горячий воздух бросается на выходящих из склепа подъезда, норовя попасть по
глазам. Погоди ты... Мусор, наверно, еще не увозили? За углом, на асфальтовом
пятачке, в мусорных баках кончаются спирали земного существования. А
вы думали - где? За облаками, что ли? Вон они, эти спирали - торчат
пружинами из гнилого разверстого дивана. Сюда все и свалили. Овальный
портрет милой Шуры - стекло разбили, глаза выколоты. Старушечье барахло -
чулки какие-то.... Шляпа с четырьмя временами года. Вам не нужны облупленные
черешни? Нет?.. Почему? Кувшин с отбитым носом. А бархатный альбом,
конечно, украли. Им хорошо сапоги чистить.. Дураки вы все, я не плачу -
с чего бы? (курсив мой – Г.П.) Мусор распарился на солнце, растекся
черной банановой слизью. Пачка писем втоптана в жижу. "Милая Шура, ну
когда же...", "Милая Шура, только скажи..." А одно
письмо, подсохшее, желтой разлинованной бабочкой вертится под пыльным
тополем, не зная, где присесть.
Что
мне со всем этим делать? Повернуться и уйти. Жарко. Ветер гонит пыль. И
Александра Эрнестовна, милая Шура, реальная, как мираж, увенчанная деревянными
фруктами и картонными цветами, плывет, улыбаясь, по дрожащему переулку за
угол, на юг, на немыслимо далекий сияющий юг, на затерянный перрон, плывет,
тает и растворяется в горячем полдне».
Е. Щеглова пытается оспорить нравственно-эстетический эффект этого фрагмента, она пишет: «Мало помогут состраданию даже те мастерски исполненные кинематографические наплывы-видения, которым Т.Толстая пропитывает свой рассказ. У настоящего сострадания прежде всего другие глаза» [Щеглова, 2001]. Однако на основании приведенного текста мы еще раз можем поспорить с Е. Щегловой, которая считает, что избранный Т.Толстой путь «не самый плодоносящий и плодотворный для русской литературы. Какая-то она (литература – Г.П.) все-таки другая, плохо приживается на ней холодная отстраненность, а уж сарказм над тем, что по любому счету достойно понимания и сострадания, тем более» [Там же].
Но на деле
Т. Толстой нельзя отказать в сострадании своей героине, в понимании ее
гендерной сути. Этический пафос Толстой переходит от рассказа к рассказу:
«Милая Шура» - «Любишь – не любишь» - «Соня». К образу «милой Шуры»
типологически близок образ гувернантки Марьиванны из рассказа Т.Толстой «Любишь
– не любишь». Марьиванна также живет прошлым, воспоминаниями о прошедшей любви
и молодости. Быстро познакомившись с какой-нибудь старушенцией в шляпке,
вынимает из ридикюля твердые старинные фотографии: она и дядя прислонились к
роялю, а сзади – водопад. Неужели в недрах этой задыхающейся туши погребено вон
то белое воздушное существо в кружевных перчатках? "Он заменил мне отца и
мать и хотел, чтобы я называла его просто Жорж. Он дал мне образование, он
впервые вывез меня в свет. Вот эти жемчуга – здесь плохо видно – это его
подарок. Он безумно, безумно меня любил. Видите, какой он тут
представительный? А вот тут мы в Пятигорске. Это моя подруга Юлия. А здесь
мы пьем чай в саду". – "Чудные снимки. А это тоже Юлия?" –
"Нет, это Зинаида. Это подруга Жоржа. Она-то его и разорила. Он был
игрок". – "Ах, вон что". – "Да. Выбросить бы этот
снимок, да рука не поднимается. Ведь это все, что от него осталось. И
стихи – он был поэт". – "Что вы говорите!" – "Да, да,
чудный поэт. Сейчас таких нет. Такой романтичный, немного мистик..."»
И ситуации,
и даль воспоминаний легко узнаваемы. Но если милая Шура показана лишь в
любовных воспоминаниях, то Марьиванна нашла себя в воспитании чужих детей, не
той, от чьего лица ведется повествование (в ее ситуации она и сестра не могли
променять любимую няню на гувернантку, которую изводят с подростковой
жестокостью).
«И вот
однажды вдруг какая-то худая высокая девочка – белый такой комар – с криком
бросается на шею к Марьиванне, и плачет, и гладит ее трясущееся красное лицо!
Так история
отдельной женской судьбы поднимается на уровень общечеловеческого: человек,
ощущающий себя нужным людям, уже не одинок, он обрел смысл жизни. Соня в
одноименном рассказе Т. Толстой поднимается еще на более высокую ступень
женского самопожертвования, оплачивая своей жизнью жизнь человека, которого в
реальности не было, но которого она считала своей вечной и неизбывной любовью.
Остановимся на нем более подробно.
Рассказ
начинается с недоуменного вопроса: в чем смысл жизни? «Соня»: «Жил человек – и
нет его. Только имя осталось - Соня». Имя, надо сказать точное: героиня живет
как во сне, заторможенная, романтически-сентиментальная старая дева. Она
одновременно возвеличена и осмеяна. Героиня – некрасива («голова, как у лошади
Пржевальского»), одевалась она подчеркнуто безобразно, не расстается с брошкой
- эмалевым голубком, наипошлейшей, можно сказать, пошлостью, как считает автор:
“В конце концов, эти ее банты, и эмалевый голубок, и чужие, всегда
сентиментальные стихи, не вовремя срывавшиеся с губ, как бы выплюнутые длинной верхней
губой, приоткрывавшей длинные костяного цвета зубы, и любовь к детям, - причем
к любым, - все это характеризует ее вполне однозначно”. Такое описание дается
через взгляд женщины, что подтверждают такие примеры, как детальное внимание к
внешнему виду героини, начиная от выбора одежды, украшений до черт лица,
фигуры. Портретные характеристики, данные на протяжении всего рассказа,
снижены. И здесь обнаруживается одно из противоречий: несмотря на
отталкивающую, на первый взгляд, характеристику, Соня вызывает симпатию у
читателя. Она интеллигентна (автор не зря наделяет ее специальностью «музейного
хранителя»), т.е. она выполняет традиционную женскую функцию сохранения
духовных и культурных человеческих ценностей. По ходу рассказа именно она
оказывается более образцом женственности в традиционной классической традиции
русской литературы, наделяющей героинь женского пола жизненной мудростью,
умением прощать, любить, состраданием, сочувствием к ближнему. Этот набор
ценностей заложен в христианской культуре. Высокомерная «знакомая» Сони Ада –
представительница другого полюса женского бытия – полюса пустой красоты. «Ада,
по-змеиному элегантная, была в своей лучшей форме, хотя уже и не девочка, –
фигурка прелестная, лицо смуглое с темно-розовым румянцем, в теннис она
первая, на байдарке первая, все ей смотрели в рот». В ней было все с
избытком, скрытого стремления властвовать всеми и всем, что окружает в жизни,
идти к достижению своей цели всеми доступными способами. (С точки зрения
гендерной психологии это черта мужского характера).
Соня – женская ипостась
известного и всеми любимого образа из мировой классики хитроумного идальго Дон
Кихота Ламанчского, имя которого стало нарицательным для благородных и
великодушных людей, способных на рыцарские подвиги и все время находящихся в
трагическом противоречии с действительностью. В прозе современных авторов
именно женщина становится рыцарем духа и мечты, но много в ней и от
отечественных шукшинских чудиков, и от их предшественника русского
Ивана-дурака. «Чуткий инструмент, Сонина душа
улавливала, очевидно, тональность настроения общества, пригревшего ее вчера,
но, зазевавшись, не успевала перестроиться на сегодня. Так, если на поминках
Соня бодро вскрикивала: "Пей до дна!" – то ясно было, что в ней еще
живы недавние именины, а на свадьбе от Сониных тостов веяло вчерашней кутьей с
гробовыми мармеладками».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44 |
