Дипломная работа: Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект
Критика не
без оснований подчеркнула, что «Смотровая площадка» - это, по Петрушевской,
место мужчины в современном мире, и хотя, казалось бы все привычно и узнаваемо,
женская душа болит и протестует. Вспомним финал рассказа: «Однако
шуткой-смехом, как говорит одна незамужняя библиотекарша, шуткой-смехом, а все-таки
болит сердце, все ноет, все ноет оно, все хочет отмщения. За что. Спрашивается,
ведь трава растет и жизнь неистребима вроде бы. Но истребима, истребима, вот в
чем дело».
В русской
классической литературе слабость героя, противопоставленного сильной женщине,
была почти что традиционной (о чем убедительно писал Н.Г. Чернышевский в статье
«Русский человек на rende-vous»). Но сейчас это показано от лица самой женщины с куда более
нелицеприятными акцентами, а главное, подчеркиванием глобальности происходящих
(в этом направлении) в обществе процессов. Как писала Фриди Гинтс на материале
рассказов Петрушевской, «всем знакомы наши проблемы – безвольный «он» или не в
меру самостоятельная «она», наивные старики и рано повзрослевшие в семейных
скандалах дети» (Гинтс, 1995).
Однако,
несмотря на узнаваемые черты современного социума и его печати на образах
героини и героя, проза Петрушевской все-таки не об этом или, точнее, не только
об этом. Женщина и мужчина (именно в таком порядке, а не наоборот, как обычно
пишут мужчины-критики о ее прозе) интересуют автора как метафизические
сущности.
Т.Касаткина
справедливо заметила, что женская проза, прежде всего произведения
Л.Петрушевской – это «зазеркалье, мир, увиденный с обратной стороны. Этот мир
все еще удивителен. Удивителен уже потому, что видеть женщину частью универсума
мужчины мы привыкли в гораздо большей степени, чем видеть мужчину частью
универсума женщины, - это все еще представляется чем-то странным, необычным,
как бы для него даже и унизительным». Этот итоговый вывод известного критика
опирается на наблюдения над текстом: «Мужчина у Петрушевской так всегда и будет
"толстеньким ребенком", ничего не понимающим и безответственным, -
причиной, поводом для любви, для страдания, для самоотдачи - для отдачи того, что
никому вроде бы и не нужно и за что никто не поблагодарит, но без чего, на
самом деле, не будет стоять мир» (Касаткина, 1996). Даже нет необходимости
подробно рассматривать рассказы о герое, чтобы выявить его типологию, это уже
сделано не только Касаткиной, но и Михайловым: «потом идет ОН, который или
«сразу после рождения их общего ребенка стал гулять, много пил и иногда дрался»
(«История Клариссы»), или какой-нибудь интеллигентный неудачник, чьи «мечты бы
смогли исполниться и он мог бы соединиться с любимой женщиной, но путь его был
долог и ни к чему не привел» («Я тебя люблю»)» (Михайлов, 1993).
Т.Мелешко в
указанной выше статье подчеркнула, что автор обращает внимание то на его
маленький рост, как в “Приключениях Веры”, то на детскую беззащитность: “толстый
ребенок”, “наивный мальчик сорока двух лет”... Он изначально обречен. Постоянно
ждет героиня, что дядя Гриша в одноименном рассказе упадет с крыши. Он погибает
иначе, зато с крыши упал Павел из “Элегии”, едва жена отвернулась. Другому
герою, оставшемуся без женщины, грозит голодная смерть, он кончает с собой. В
то время как его жена “цепкая, как все женщины-матери, как-нибудь нашла бы
выход из положения” (“Грипп”). В критике сталкиваются почти антиномичные черты
героев-мужчин в рассказах Л.Петрушевской. С одной стороны, невоздержанное, не
стесняющее себя ни в чем, свободное и легкое времяпрепровождение (“История
Клариссы”, “Отец и мать”). С другой –беспомощность и ужас: даже при рождении
ребенок, герой может впасть “в отключку”; стоит заболеть, как ему сразу же
грозит гибель... Мужчина лишен той укорененности в жизни, которой обладает
женщина. Т.Касаткина, говоря от изображении в художественной литературе пола,
противоположенного автору, заметила (имея в виду как женскую, так и мужскую
прозу), что «представитель противоположного пола неизбежно будет более
схематичен и несравним по богатству эмоций с героем или, соответственно,
героиней. Просто пока у нас была перед глазами только мужская проза (а ведь
долгое время пишущие женщины писали все-таки "мужскую" прозу - с
отдельными неизбежными прорывами и находками), эта неизбежная схематичность не
могла быть замечена» (Касаткина, 1996). Известному критику принадлежит тонкое
наблюдение над художественной функцией этой схематичности у Л.Петрушевской: она
(схематичность образа мужчины) «несет на себе и другую нагрузку: получается не
просто видение другого, но своего рода видение его насквозь, видение мужчины
вне тех одежд, в которые он сам, мужчина, себя облек». Это разумеется не
значит, что автора рассматриваемых рассказов можно причислить к
мужененавистницам. Считая мужество в общем-то женским качеством, она хотя и
редко, находит его и в мужчине, так же как и мужское величие. Она готова им
поклониться, и авторское восхищение мастерски воплотилось в рассказе «Бессмертная
любовь»: Альберт забирает из психиатрической больницы жену Леру, которая много
лет назад изменила ему.
Наряду с
образом героини-любовницы Петрушевская дает художественное исследование
внутреннего мира женщины-матери. Как уже было замечено, и вот среди
нечеловеческой "карусели" тщетных забот о хлебе насущном усталые
матери совершают какой-то единственно верный шаг по спасению тех, кто нуждается
в их любви и защите (Гинтс, 1995). И здесь «во всем этом пестром хороводе еще
мифом отлитых ролей центральное положение у Петрушевской чаще всего занимают
Мать и Дитя. И лучшие ее тексты про это: “Свой круг”, “Дочь Ксени”, “Отец и
мать”, “Случай Богородицы”, “Бедное сердце Пани”, “Материнский привет”»
[Бастриков, 2004]. И в этом перечне произведений рассказ «Свой круг» не
случайно стоит первым. Он поражает читателя парадоксальностью и фабулы, и
внутреннего мира героини (рассказ ведется от ее имени). На стереотип женского
идеала мягкости, женственности, обаяния героиня Петрушевской абсолютно не
похожа. Это жесткая, стоящая на своих ногах иронически-насмешливая женщина
типична для рассказов Петрушевской. «Я человек жесткий, жестокий, всегда с
улыбкой на полных румяных губах, всегда ко всем с насмешкой»; она колюча и
беспощадна к людским слабостям, умея говорить, даже без особой надобности,
неприятную и унижающую человека правду. Но эти черты ее характера проявляются
особенно зримо в представленной в рассказе экстремальной ситуации.
В
дальнейшем читатель понимает, что приведенные выше строки самопрезентации – это
бравада от отчаяния, от горьких поисков как вести себя женщине, от которой муж
ушел к ее «лучшей подруге», забыв сына, а сама она узнает о своем скором конце,
готовясь повторить судьбу матери, умершей от наследственной неизлечимой
болезни. Нет у нее и по настоящему близких друзей. Петрушевская мастерски
показывает круг («свой круг») общения героини с «друзьями» студенческих лет:
они и теперь собираются, пьют сухое вино, танцуют, выполняют как бы
предписанные им роли. Однако подробно выписанные в рассказе внешние связи лишь
усиливают чувства разобщенности, духовной пустоты и ничтожности помыслов.
Поэтому, столкнувшись с трагической ситуацией (а для героини это, прежде всего,
боль за сына, остающегося сиротой), она заранее уверена, что в любой ее просьбе
ей откажут, что ее не любят, что если она чего-то и сможет добиться от
окружающих ее людей, так только хитростью, только обходным маневром, основанном
на ее знании слабостей этих людей.
Так
рождается у героини поистине адский план спасения сына, жертвуя своей
репутацией, приписывая себе в глазах друзей черты поистине чудовищные, она
стремится вызвать к себе ненависть, которая станет залогом (по контрасту)
доброго отношения к ее в скором времени осиротевшему сыну Алеше. Пригласив
друзей на очередную - пасхальную вечеринку в свой дом, она на глазах друзей
избивает мальчика, заявляет, что отдаст его в детский дом. Эта современная
Медея (при всем различии побудительных причин и результата действия) – характер
сильный и неординарный. Она просчитывает наперед (и ее уверенность разделяет
автор), что этим она после смерти избавит Алешу именно от того, что она, мать
позволяет себе делать. Это, в конечно итоге, доброе деяние дает героине надежду
на прощение сына. «Алеша, я думаю, придет ко мне первый день Пасхи, я с ним
договорилась, показала ему дорожку и день, и там, среди крашеных яиц, среди
пластмассовых венков и помятой, пьяной и доброй толпы, он меня простит, что я
не дала ему попрощаться, а ударила его по лицу вместо благословения».
Репрезентируемый
самой женщиной ее внутренний мир оказывается несравнимым по парадоксальности и
глубине с мужскими характеристиками женщины. Мы, по крайней мере, такого
аналога не знаем.
В других
вариантах характера женщины-матери подчеркивается жертвенный подвиг во имя
ребенка на протяжении всего жизненного пути. В рассказе «Как ангел» дочь
Ангелина из ангелообразного ребенка превратилась в «мощную и буйную» идиотку,
стала вечной мукой матери. Последняя, теперь семидесятилетняя старуха,
терзаемая мукой о будущем дочери, мечтает, что «они все умрут как-нибудь
вместе». Героиня одного из последних рассказов «Спасибо жизни» не отказывается
от личных интересов, но все равно многое в ее судьбе зависит от состояния
дочери-шизофреника. В образе М.И. ее боль и материнское отчаяние не акцентируются,
но это тоже тот случай, когда автор рассчитывает на понимание читателя.
В рассказе
«Случай богородицы» Петрушевская добавляет в повествование нотки психоанализа –
мать все время рассказывает сыну о родах: «Ей было всего восемнадцать лет и у
нее был один случай на сто, случай Богородицы, смеялась она». Она легла на
родильный стол девственницей, врач не стал вмешиваться хирургическим путем и
женщиной ее сделал сын… «Она рассказывала ему это в темноте, когда он уже лежал
на своей раскладушке, подоткнутый со всех сторон одеялом, а она переодевалась
на ночь и залезала коленями к себе на кровать, обтирая с сухим звуком ступню о
ступню. Он лежал, глядя в потолок и стиснув зубы от ужаса. Эти слова —
девственница, роды — он только еще начинал искать в словарях и энциклопедии, в
этих словах было что-то невыносимо запретное, тайное, нужное, чего нельзя
нарушать и что должно было накапливаться в нем постепенно, чтобы он в конце
концов мог с этим смириться. Но мать не щадила его. Она как будто стосковалась
по родной семье, которой у нее давно не было, и только ждала, когда немного
вырастет сын, чтобы приблизить себя к нему еще больше, объяснив ему, насколько
он принадлежит ей, насколько он ее». Петрушевская так и не дает понять читателю
до конца: то ли у матери влечение к собственному сыну, то ли это способ
заполнить одиночество, получить недополученные нежность, тепло, участие.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44 |