Дипломная работа: Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект

Но любовь к героини, которую Симеонов вблизи никогда и не видел, – это лишь часть духовного миража, который связан с наименованием конечной остановки трамвайной линии (отсюда и название рассказа). «Можно было сесть, плюхнуться на охнувшее, испускающее под  тобой  дух  мягкое  кресло  и  покатить  в  голубую  даль, до  конечной остановки, манившей названием: "Река Оккервиль"». Но, предпочитая грезы яви «Симеонов туда никогда не ездил. Край света, и нечего  там было ему делать, но не в том даже дело:  не видя, не  зная  дальней этой,  почти не ленинградской уже  речки, можно было вообразить себе  все, что  угодно». Воображение услужливо подсказывает герою самые поэтические детали: «солнце,  серебристые  ивы, деревянные горбатые мостики - тихий, замедленный как во сне мир; а ведь на самом деле там наверняка же склады, заборы (…) Нет, не  надо разочаровываться, ездить на речку  Оккервиль», герой предпочитает мысленно обсадить  ее  берега  длинноволосыми  ивами, расставить  крутоверхие домики, будто появившиеся из немецких сказок, пустить неторопливых жителей, поселить  там  молодую Веру Васильевну…»

Мужская составляющая героя выражена писательницей в его потребности создавать свой иллюзорный, тщательно режиссированный мир: «Подать голубой туман! Туман подан, Вера Васильевна проходит, постукивая круглыми   каблуками,    весь   специально    приготовленный,   удерживаемый симеоновским  воображением  мощеный  отрезок,  вот  и  граница декорации». И далее следует великолепная метафора: «у режиссера  кончились  средства,  он  обессилен,  и, усталый,  он  распускает актеров,  перечеркивает  балконы с  настурциями, отдает желающим  решетку  с узором как рыбья чешуя, сощелкивает в  воду  гранитные парапеты, рассовывает по  карманам  мосты с башенками, - карманы распирает, висят  цепочки, как от дедовских часов,  и только река Оккервиль, сужаясь  и  расширяясь, течет  и никак не может выбрать себе устойчивого облика».

Чем-то гриновско-паустовским веет от этих мечтаний, и такой тип личности вполне имеет право на существование. Но Толстая слишком иронична и несентиментальна, чтобы опоэтизировать подобный тип. В отличие от писателей-мужчин, воспевших таких одиноких романтиков и мечтателей. Т.Толстая смотрит на них очень трезвым взглядом, исследует причины ухода от реальности. Она (причина) в ужасной неприглядности холостяцкой жизни Симеонова, ненавидящего свой быт – плавленые сырки, дешевые носки, жареную картошку, некую Тамару, все подступавшую к нему с постирушками и пестренькими занавесочками.

Герой как будто моделирует свой мир, где ему уютно и комфортно, а в реальности он одинок. Исходя из гендерных составляющих рассказа, можно сделать предположение, что неустроенность Симеонова в отсутствии в его жизни семьи, женщины, создающей домашний уют, живущей вместе с героем, а не только в его мечтах. Но парадокс в том, что уводящая от жизни мечтательность, любовь к не живой женщине, а идеалу юности и мешает герою этот быт наладить. Но однажды в уютно-спокойный мир мечты ворвалась реальная жизнь. От случайного собеседника Симеонов узнает, что жизненный путь Веры Васильевны уместился в одном предложении, повествующем о не сложившейся по большому счету женской судьбе.

«А ведь старуха еще жива, сказал  крокодил,  живет где-то  в Ленинграде, в бедности, говорят,  и безобразии, и недолго же сияла она и в  свое-то время, потеряла  бриллианты, мужа, квартиру,  сына, двух  любовников,  и, наконец, голос,  - в таком  вот именно   порядке,   и   успела   с   этими  своими   потерями  уложиться  до тридцатилетнего возраста, с  тех  и не  поет,  однако живехонька». Кульминация в столкновении мечты и реальности меняет размеренную и по своему счастливую жизнь героя. Симеонов решается познакомиться лично с Верой Васильевной, что оказывается очень легко сделать.

Обращает на себя внимание трактовка любви в рассказе. Реализуя в своем творчестве идеи классической литературы, Толстая представляет любовное чувство в традиционном для российской культуры ключе, соединив в любви «нежность и жалость»: «И, с нежностью и с жалостью глядя  на  пробор  в  ее  слабых  белых  волосах,  будет  думать: о, как  мы разминулись в  этом  мире!». Но опять же, в связи с традицией, возникает образ мужчины слабого, нерешительного. Симеонов едет к героине, «глядя на  закатные  реки, откуда брала начало  Оккервиль», уже зацветала  ядовитой зеленью, и в воображении героя река, отравленная живым  старушечьим  дыханием. "Вернись, -  печально качал  головой демон-хранитель,  - беги, спасайся".) Симеонов стал смотреть на закат. Узким ручьем  шумел (шумела? шумело?) Оккервиль, бился  в гранитные  берега, берега крошились, как песчаные, оползали в  воду» (курсив мой – Г.П.).

Отсюда и борьба мотивов во внутреннем монологе героя:

«Симеонов  слушал спорящие  голоса двух  боровшихся демонов:  один  настаивал выбросить старуху из головы, запереть покрепче двери, изредка приоткрывая их для Тамары,  жить, как и  раньше жил, в меру любя,  в меру  томясь, внимая в минуты  одиночества  чистому  звуку  серебряной трубы, поющему над неведомой туманной рекой, другой же демон  - безумный  юноша с помраченным от перевода дурных книг сознанием - требовал  идти,  бежать, разыскать Веру Васильевну - подслеповатую, бедную,  исхудавшую, сиплую,  сухоногую старуху, - разыскать, склониться к ее почти оглохшему уху и крикнуть ей через годы и невзгоды, что она -  одна-единственная,  что ее,  только ее так пылко любил он всегда, что любовь все  живет  в его сердце больном,  что она,  дивная пери,  поднимаясь голосом  из подводных  глубин,  наполняя  паруса, стремительно проносясь  по ночным огнистым водам, взмывая ввысь, затмевая  полнеба, разрушила и подняла его -  Симеонова,  верного  рыцаря, - и, раздавленные ее серебряным голосом, мелким горохом посыпались в разные стороны трамваи,  книги, плавленые сырки, мокрые мостовые,  птичьи крики, Тамары, чашки,  безымянные женщины, уходящие года, вся бренность мира. И старуха, обомлев, взглянет  на него полными слез глазами:  как?  вы  знаете  меня?  не  может  быть?  боже  мой! неужели  это кому-нибудь еще  нужно! и  могла ли  я думать!  - и, растерявшись, не  будет знать, куда и посадить Симеонова, а он, бережно  поддерживая ее сухой локоть и целуя  уже не белую, всю в старческих пятнах  руку, проводит ее  к креслу, вглядываясь в ее увядшее,  старинной лепки лицо».

По мере приближения к Вере Васильевне писательница снижает ее образ, сопровождая путь героя бытовыми подробностями, неприглядными реалиями, которые герой-мечтатель тщетно пытается подчинить своему воображению: соединить с романсовыми строками черный ход, помойные ведра, узкие чугунные перильца, нечистоту, шмыгнувшую кошку… «Да,  так  он и думал. Великая забытая артистка должна жить вот именно в  таком  дворе… Сердце билось. Отцвели уж давно. В моем сердце больном». Герой не свернул с пути, войдя-таки в квартиру Веры Васильевны, но читатель понимает, что его прекрасный водяной замок на реке Оккервиль уже рушится. Что же ожидало героя за дверью квартиры великой в прошлом певицы? «Он позвонил. ("Дурак", - плюнул внутренний демон и  оставил Симеонова.) Дверь  распахнулась под  напором шума,  пения и  хохота, хлынувшего из  недр жилья,  и сразу же мелькнула Вера Васильевна.» В жизни она оказалась огромной, нарумяненной, густобровой старухой с раскатистым  смехом, с явно маскулинными чертами поведения. «Она хохотала низким  голосом  над громоздящимся посудой  столом, над салатами, огурцами, рыбой и бутылками,  и лихо же пила,  чаровница, и лихо  же  поворачивалась туда-сюда тучным телом». Разочарование героя в том, что он не один оказался дома у Веры Васильевны, она не ждала его. Патриархальность убеждений Симеонова проявляется в его чувстве собственничества, подчеркнутого ирреальностью ситуации: это чувство проявляется при виде гостей на дне рождения певицы: «Она изменяла ему  с  этими  пятнадцатью…» Неразделенное чувство героя доводится писательницей до абсурда: она изменяла ему «еще когда никакого  Симеонова  не  было на свете, лишь ветер шевелил  траву и  в  мире стояла тишина».

Дело даже не в том, что Вера Васильевна оказалась вовсе не такой, какой оставалась в мечтах давнего поклонника, а в том, что и сам он, вначале возрадовавшись возможности хоть чем-то помочь даме сердца, в глубине души боится этого. Отсюда и появившееся в его размышлениях грубоватое слово «старуха», для которой сойдет и залапанный кем-то торт, и мелкие, уже отцветающие «рыночные» хризантемы. «Вы цветов помельче принести не могли,  что  ли? Я вот розы  принес, вот с мой кулак  буквально», - удивляется верный поклонник Веры Васильевны – Поцелуев. Симеонов сам позже понимает, что сухие, больные, мертвые цветы годятся только на могилу его любви, а «тортик с дактилоскопической отметиной» не случайно уносит к себе домой Поцелуев.

Поклонники Веры Васильевны собираются для обмена пластинкам, связями через которые можно решить собственные проблемы, это практичные и веселые люди, живущие реальной жизнью и преуспевающие в ней, о чем свидетельствуют их возможности доставлять недоступные Симеонову редкие пластинки. Симеонов в этом кругу чувствует себя чужим и совершенно несчастным, его представления о жизни своего кумира нелепы и смешны. Он находится на грани потери рассудка, так силен удар, нанесенный реальностью жизни, от сумасшествия его спасает женщина: «У  дверей  симеоновской  квартиры  маялась  Тамара   -  родная!  -  она подхватила  его,  внесла,  умыла,  раздела и накормила  горячим. Он пообещал Тамаре жениться, но под утро, во сне,  пришла Вера Васильевна, плюнула ему в лицо, обозвала и ушла по сырой набережной в ночь, покачиваясь  на выдуманных черных каблуках».

В отличие от своих коллег по женской прозе, Толстая дает достаточно подробный (в рамках жанра рассказа) образ героини – носительницы патриархальной культуры. Соня в одноименном рассказе, Маргарита («На золотом крыльце сидели»), Тамара (в «Реке Оккервиль») даны достаточно положительно, и если не с сочувствием то, по крайне мере в позитивном противопоставлении образу химере. И это в значительной мере характеризует Т.Толстую как носителя и маскулинного начала в женской прозе. В рассказе «Река Оккервиль» Толстой представлено два типа женщин, сопровождающих Симеонова, Тамара и Вера Васильевна, первая – хозяйка дома (гипотетически), вторая – творческая натура, не приспособленная для ведения домашнего хозяйства и неспособная создать уют. Подчеркнем только, что в такой художественной интерпретации портрета есть нечто от жесткого мужского взгляда.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44