Дипломная работа: Художественное своеобразие "русских романов" В. Набокова
Потаенное пушкинское присутствие проявляется и в
метафоре-доминанте романа. Возможно, сюжет стихотворения «Соловей и роза» Фет
заимствовал у Пушкина. Симптоматично, что отсылка к Пушкину содержит наравне с
мужским и женский центральный образ романа. Например, описание Машеньки в
упомянутых выше свиданиях влюбленных зимой («Мороз, метель только оживлял и ее,
и в ледяных вихрях ... он обнажал ей плечи ... снежок осыпался ... к ней на
голую грудь» [47, 50]), прочитывается как отсылка к героине
стихотворения Пушкина «Зима. Что делать нам в деревне?»:
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыта шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе! [53,
93]
Так, именно пушкинские строки, в свою очередь,
служат указанием на скрытый, неназванный образ Машеньки - розы.
Олег Дарк считает «пушкинскую тему» в «Машеньке»
ведущей [17, 405]. Эпиграф задает не только внешний сюжетный мотив, но
здесь же и ключ к романной поэтике. «Евгения Онегина» и другие классические
произведения брал за образец Набоков, когда воспроизводил в «Машеньке»
обобщенную романную структуру, отдельные элементы которой будет развивать в
последующих произведениях. Прежде всего появляется набоковский герой,
продолжающий линию «лишних», «странных» людей русской литературы. К
классическому русскому роману восходят и пересекающиеся оппозиции герой -
героиня, герой - мир, причем героиня - носитель и хранитель нравственного
начала, и отражение в интимных переживаниях героев общественных коллизий, и
традиционное упование на женщину в поисках основ, и поэтика помех, роковым
образом мешающих соединиться бывшим влюбленным, и попытка вторично пережить
изжитое. Набоков в романе снижено повторяет схему «Онегина», с поправкой на
модернизацию, вплоть до конкретных параллелей: стилизованная усадебно-садовая
обстановка, в которой протекает роман Машеньки и Ганина, рассказ Алферова о
своей жене, момент узнавания возлюбленной, письмо Машеньки, и без того
насыщенное перифразами русской поэзии, своим зачином отсылает к письму Татьяны
Лариной и т.д.
Обнаружение аллюзий набоковского романа чрезвычайно
важно для взгляда на структуру произведения. Исследователи «Машеньки» отмечали
«нестрогую рамочную конструкцию» произведения, «где вложенный текст -
воспоминания героя - перемешан с обрамляюшим - жизнь героя в Берлине» [33,
367].
Представляется, однако, что истинная рамка романа
«Машенька» построена Набоковым гораздо искуснее. Ее роль исполняет пушкинский
текст. Первый роман молодого литератора начинается эпиграфом из 47-й строфы
первой главы «Евгения Онегина» и заканчивается аллюзией на 50-ю строфу первой
главы пушкинского романа в стихах.
Исследовав художественное пространство и
образность романа «Машенька», мы сделали следующие выводы.
«Повторение тайных тем в явной судьбе»,
погруженное в контекст воспоминания, - центральная тема романа. Это первое
крупное произведение Набокова можно рассматривать как модель всей последующей
его прозы, в нем уже предзаданы главнейшие особенности его сюжетики и поэтики.
Это, прежде всего, рамочная конструкция; смешение реальности и воспоминаний;
плавные переходы из реальности в воспоминания и обратно; скрытая игра на
автобиографизме; свойство полигенетичности; прием аллюзий.
В «Машеньке» уже используются излюбленные
набоковские приемы. Во-первых, форма повествовательного «круга», или «замкнутой
спирали», в котором заключен герои. «Круг» является метафорой и вымышленного
пространства (художественного мира), и пространства текстового. Во-вторых,
«Машенька» завершается приемом «подсадки» авторского рассказчика в героя,
который многократно и в разных формах обыгрывался Набоковым. Именно голос
авторского рассказчика, говорящего «через» героя, придает роману «Машенька»
завершающую ноту.
Сюжет романа представляет собой воссоединение с
прошлым в полноте воспоминания, парадоксальным образом дарующее свободу от него
и готовность к следующему этапу жизни. В этом отношении набоковская память о
прошлом имеет совсем иную природу, чем банальная эмигрантская ностальгия с ее
приговоренностью к жизни
в прошлом. Не тоска по утраченному раю детства, а
«сладость изгнания», «блаженство духовного одиночества», дар Мнемозины,
обретаемый по изгнании, - таковы коррективы, вносимые темой «тотального воспоминания»
в восприятие многих набоковских сюжетов.
ГЛАВА
ΙΙ. МОДЕРНИСТСКИЙ РОМАН «ЗАЩИТА ЛУЖИНА»
2.
1 Двоемирие в тексте
Первая
публикация «Защиты Лужина» (1930 г.) сразу же выдвинула Набокова на авансцену
литературы Русского зарубежья. «...Огромный русский писатель, как феникс,
родился из огня и пепла революции и изгнания... Наше существование отныне
получило смысл. Все мое поколение было оправдано», - вспоминает Н.Берберова [10,
235]. Г.Адамович, поначалу Набокова не принимавший, значительно позже писал в
связи с «Защитой Лужина»: «Надо было вчитаться в романы Набокова, надо было
сопоставить свои ранние впечатления, - не только литературные, а и общие,
житейские, - с позднейшими, чтобы сомнения отбросить. Творчество этого писателя
бесспорно явление значительное, без демонстративного приглашения к
глубокомыслию и без громких слов» [2, 38].
Набоков не раз говорил о своей страстной
увлеченности шахматами, отмечая в мемуарах, что составление шахматных задач
имеет «точки соприкосновения с сочинительством, в особенности с писанием» [47,
289]. Он также утверждает, что для создания шахматных композиций «нужен не
только изощренный технический опыт, но и вдохновение, и вдохновение это
принадлежит к какому-то сборному, музыкально-математически-поэтическому типу» [47,
289]. А в одном интервью Набоков говорит, что, будучи совершенно лишен
музыкального слуха, он нашел довольно необычную замену музыке в шахматах -
говоря точнее, в сочинении шахматных задач. И быть может, именно шахматы помогли
молодому писателю (публиковавшемуся под псевдонимом В.Сирин) найти новый
принцип эстетического освоения реальности.
«Шахматный
феномен» В.Сирин интерпретирует в сюрреалистическом ключе, акцентируя его мистико-трансцендентный
подтекст. «Великая литература идет по краю иррационального», - писал Набоков [44,
124]. Цель искусства - постигать «тайны иррационального ... при помощи
рациональной речи» [44, 68], проникая за видимую поверхность жизни в идеальную
сущность вещей. Генезис «художественного двоемирия» - модели, соединившей
материальный и трансцендентный уровни бытия, - восходит к романтическому «двоемирию»
(например, проза Гофмана), а ее отечественные истоки критики начала XX в. (В.Розанов,
Д.Мережковский, В.Брюсов, С.Шамбинаго и др.) находили у Н.Гоголя.
Ключевым в системе «двоемирия» В.Набокова
является образ-мотив зеркала. Он полуявно, ненавязчиво, но весьма
многозначительно прочерчивает художественную ткань романа «Защита Лужина». Книги
Набокова - сложные системы зеркал, которых множество, они «вставлены» и в
абзацы, и в главы, и в отдельные фразы.
В зеркальном отражении открывается читателю
трагическая истина о герое и его судьбе: «Единственное, что он знал достоверно,
это то, что спокон века играет в шахматы, - и в темноте памяти, как в двух зеркалах,
отражающих свечу, была только суживающаяся светлая перспектива: Лужин за
шахматной доской, и опять Лужин за шахматной доской, и опять Лужин за шахматной
доской, только поменьше, и потом еще меньше, и так далее бесконечное число раз»
[47, 78]. Провидческий смысл этого воспоминания (мистический подтекст
задан мизансценой гадания - два зеркала, отражающих свечу) в том, что Лужин -
гениальный шахматист, но не человек, живущий полнокровной жизнью. Ему открыт
грандиозный потусторонний мир, зато человеческое сжалось в нем до размеров
детской души, а в своей жизни он различает два периода: «дошахматное детство» [47,
95] и все последующее.
В сущности, жизнь Лужина-человека кончилась в тот
момент, когда он впервые открыл для себя мир шахмат: «В апреле, на пасхальных
каникулах, наступил для Лужина тот неизбежный день, когда весь мир вдруг потух,
как будто повернули выключатель, и только одно, посреди мрака, было ярко
освещено, новорожденное чудо, блестящий островок, на котором обречена была
сосредоточиться вся его жизнь. Счастье, за которое он уцепился, остановилось,
апрельский день замер навеки, и где-то, в другой плоскости, продолжалось
движение дней, городская весна, деревенское лето, - смутные потоки, едва
касавшиеся ею» [47, 19]. То, что «мир потух» для Лужина весной, на
Пасху, конечно же, символично.
Так из мира «живой жизни» герой перешел в руки
некоей мертвенной силы - неумолимого рока. Присутствие и власть над собой этой
силы он и сам ощущал вполне определенно. В кризисные минуты болезни судьба
явила герою свой лик в зеркале: «Безобразный туман жаждал очертаний,
воплощений, и однажды во мраке появилось как бы зеркальное пятнышко, и в этом
тусклом луче явилось Лужину лицо с черной курчавой бородой, знакомый образ,
обитатель детских кошмаров. Лицо в тусклом зеркальце наклонилось, и сразу
просвет затянулся, опять был туманный мрак и медленно рассеивавшийся ужас» [47,
92]. Это явление, перед выздоровлением и коротким периодом попытки вернуться к
жизни, когда он лишь «вел себя, как взрослый» [47, 102], но взрослым
мужчиной стать так и не смог, было пророческим напоминанием герою, что
отпускают его ненадолго и возвращение неизбежно. Призрачность, неистинность
этой промежуточной жизни «не взаправду» взрослого человека также показано в
зеркальном отражении: «В зачаточном пиджаке без одного рукава, стоял
обновляемый Лужин боком к трюмо ... распределенный и трюмо по частям, по
разрезам, словно для наглядного пособия» [47, 98-99]. Если образ
настоящего, маленького Лужина - великого шахматиста возникает как фокусирующая и
одновременно бесконечно уменьшающаяся точка между двух зеркал, отражающих
свечу, то призрачный взрослый Лужин отражается в трехчастном трюмо в разъятом,
препарированном, умерщвленном виде. «Обновление лужинской оболочки» [47,
99] было лишь имитацией его возрождения, а внутри жило ощущение странной
пустоты, заполнить которую, очевидно, могло только одно - шахматы. Не случайно,
что в этот период нормальной жизни, который Лужин в своем полубезумном предчувствии
называет «затишьем» [47, 142], зеркала то и дело мелькают в романе, но
ничего не отражают. Они слепы.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 |