Дипломная работа: Художественное своеобразие "русских романов" В. Набокова
Пьянит, пьянит и волю пьет…[7, 267].
Сравните у Набокова сниженное воспроизведение той
же сцены с Людмилой: «И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность...
заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ,
но нежностью этой не был заглушен спокойный насмешливый голос, ему
советовавший: «А что, мол, если сейчас отшвырнуть ее» [47, 42].
Приведенное стихотворение К. Бальмонта вошло в
сборник « Птицы в воздухе», в котором отразились впечатления поэта от
путешествия в Мексику. Образы птиц и цветов, максимально экзотированные в
поэзии начала века, воспроизводятся у Набокова с лирической простотой, которая
и обусловила их обновление. Сравните замечание из «Дара»: «... обедневшие
некогда слова, вроде «роза», совершив полный круг жизни, получали теперь в
стихах как бы неожиданную свежесть...».
Образ Клары связан с цветами апельсинового
дерева, символом девственности. Каждое утро, идя на работу, Клара покупает «у
радушной торговки... апельсины» [47, 42]. В финале романа, на вечеринке,
Клара «в неизменном своем черном платье, томная, раскрасневшаяся от дешевого
апельсинового ликера» [47, 80]. Черное платье в этом контексте - траур
по несостоявшемуся женскому счастью, т. е. пародийный знак вечной
женственности.
Связанный с символикой цветов мотив запаха в
романе приобретает смысл характеристики персонажей. Так, в комнате у Клары
«пахло хорошими духами» [47, 43]. У Людмилы «запах духов, в котором было
что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей самой было всего двадцать пять
лет» [47, 42]. Ни Клара, ни Людмила не увлекают Ганина, хотя обе
влюблены в него.
Запашок Алферова, души поистершейся, утратившей
свежесть, подобен запаху Людмилы. «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый
запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком
запашке» [47, 36].
Исследователи отмечали, что «обитатели русского
Берлина в романе «Машенька» воспроизведены как обитатели мира теней.
Эмигрантский мир у Набокова содержит отсылку к «Аду» в «Божественной комедии»
Данте» [13, 26]. Это закреплено и в запахах. Приведу два примера. В
полицейском управлении, куда эмигранты приходят за визой на выезд (сравните у
Данте - переправа через Ахерон), - «очередь, давка, чье-то гнилое дыхание» [47,
90]. Прощальное письмо Людмилы Ганин разорвал и «скинул с подоконника в бездну,
откуда веяло запахом угля» [47, 70].
Намек на Ахерон возникает в романе еще раз, когда
Ганин и Подтягин идут в полицейское управление за паспортом. Подтягин, у
которого наконец появляется надежда перебраться во Францию (в другую страну
эмиграции; сравните у Данте: Ахерон отделяет второй круг ада от третьего),
обращается к Ганину: «Вода славно сверкает, - заметил Подтягин, с трудом дыша и
указывая растопыренной рукой на канал» [47, 91]. Сам эпизод хождения
двух поэтов в полицейское управление, обстановка которого напоминает описание
из III песни «Ада» - пародийная
отсылка к «Божественной комедии». Там - старший поэт, Вергилий, сопровождает
младшего; Данте, у Набокова - младший, Ганин, сопровождает старшего, Подтягина.
Пародийное сходство Подтягина и Вергилия закреплено в звуке голоса. Вергилий
появляется перед Данте осипшим от долгого молчания. Подтягин говорит «матовым,
чуть шепелявым голосом» [47, 44]. Вергилий - умерший поэт, Подтягин -
еще живой человек, но как поэт уже скончавшийся. Он говорит о себе Ганину:
«Теперь, слава Богу, стихов не пишу. Баста» [47, 63]. Последнее
итальянское слово - еще одна ироническая отсылка к Данте.
Запахи и звуки оживляют пространство «Машеньки».
Симптоматично, что первая сцена романа происходит в темноте, знаками проявления
жизни, начала действия становятся опять-таки звуки и запахи. Ганин отмечает у
Алферова «бойкий и докучливый голос» [47, 35], и Алферов узнает Ганина
по звуку, чья национальная опознаваемость обретает гротескный смысл. Алферов
говорит: «Вечером, слышу, за стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашля
решил: земляк» [47, 35].
Мотив звуков в романе восходит к образу соловья.
Ганин и Алферов оказываются соперниками и обнаруживают сходные «птичьи» черты.
Алферов «сахаристо посвистывал», у него «маслом смазанный тенорок» [47,
50]. Ганин по ночам слышит, как тот поет от счастья. Пение его - пародийный
вариант песен соловья; «...голос Алферова смешивался с гулом поездов, а потом
снова всплывал; ту-у-у, ту-ту, ту-у-у» [47, 50]. В первой же сцене
романа оба соперника, как две птицы, оказываются запертыми в «клетке»
остановившегося лифта. На вопрос Ганина: «Чем вы были в прошлом?» - Алферов отвечает:
«Не помню. Разве можно помнить, чем был в прошлой жизни, - быть может, устрицей
или, скажем, птицей…» [47,
51].
Также как женские образы в романе маркированы
цветочной символикой, мужские обнаруживают связь с певчими птицами. В облике
мужских персонажей в первую очередь выделен голос. Так, о поэте Подтягине: «У
него был необыкновенно приятный голос, тихий, без всяких повышений, звук мягкий
и матовый» [47, 44]. Звук голоса отражает характер поэтического
дарования Подтягина, эпитет «матовый» отсылает к его стихам-картинкам,
печатавшимся в журналах о живописи.
Образы птицы и цветка восходят к доминантной
метафоре романа - «соловью и розе», отсюда их обязательное парное появление в
тексте. Многократная пародийная проекция метафоры создает в романе вариативность
пар. Приведу примеры. Машенька и Алферов. Алферов рассказывает за обедом:
« - Бывало, говорил жене: раз я математик, ты
мать-и-мачеха...
- Одним словом, цифра и цветок, - холодно
сказал Ганин» [47, 45]. Симптоматично пародийное развитие темы: «Да, вы
правы, нежнейший цветок... Прямо чудо, как она пережила эти годы ужаса. Я вот
уверен, что она приедет сюда цветущая... Вы - поэт, Антон Сергеевич,
опишите такую штуку, - как женственность, прекрасная русская женственность
сильнее всякой революции, переживет все - невзгоды, террор...» [47,
45-46]. Предлагаемая Подтягину тема - игровая отсылка к поэме Н. Некрасова
«Мороз, Красный нос» (1863), к знаменитому гимну русской женщине: «Есть женщины
в русских селеньях». Аллюзия реализуется в пределах мотива «женщина - цветок -
цветение».
Другую пародийную пару составляют в романе
танцоры-гомосексуалисты, Колин и Горноцветов. Фамилия Горноцветов
предопределяет его роль цветка с фальшивой претензией на чистоту и непорочность.
Черты его внешности - карикатурное отражение образа Машеньки. «Лицо у него было
темное... длинные загнутые ресницы придавали его карим глазам ясное, невинное
выражение, черные короткие волосы слегка курчавились, он по-кучерски брил сзади
шею...» [47,100]. У Машеньки «нежная смуглота», «темный румянец щеки,
уголок татарского горящего глаза», «темный блеск волос», «черный бант на нежном
затылке» [47, 74]. Обращает внимание регистрация обоих персонажей со
спины: Машеньки как образа прошлого, которому Ганин условно смотрит вслед, во
взгляде на Горноцветова пародийно конституируется гомосексуализм танцора.
Образ Машеньки в романе маркируется еще одним
воплощением души - бабочкой. Ганин вспоминает, как «она бежала по шуршащей
темной тропинке, черный бант мелькал, как огромная траурница...» [47,
73]. Черный бант-бабочка Машеньки трансформируется в пародийном образе
Горноцветова в «пятнистый галстук», который тот «завязывал бантиком» [47,
100].
Колин, чья фамилия образует фонетическую
параллель с фамилией Ганин, отличается сходством с ним, но реализованным с
учетом пародийного сдвига. Так, Колин носит грязный «японский халатик» [47,
69], а Ганин «умел, не хуже японского акробата, ходить на руках» [47,
39]. У Колина «круглое, неумное, очень русское лицо» [47, 50], Ганин
казался госпоже Дорн «вовсе непохожим на всех русских молодых людей,
перебывавших у нее в пансионе» [47, 39]. Колин - пародийное воплощение
образа соловья. И тут следует отметить научную точность набоковской художественной
детали. Одежда Колина: грязный крахмальный воротничок, грязная нательная
рубашка и пестрый халатик - воспроизводит окраску соловья: буроватую верхнюю
часть тела и грязно-белую - нижнюю.
Колин «подпрыгивает с быстрой ножной трелью» [47,
69], танцоры говорят «с птичьими ужимками» [47, 38], Ганин замечает
«голубиное счастье этой безобидной четы» [47, 68]. В их «комнате тяжело
пахло ориганом» [47, 69] танцоры натирают лицо и шею «туалетной водой,
душистой до тошноты» [47, 69]. Избыточный цветочный запах - пародийный
вариант легкого сладковатого аромата розы - символа любви, так же, как танец
любви, который исполняют в финале романа танцоры, представляет собой пародию на песнь
любви, исполняемую поэтом-певцом, главным героем романа.
Ведущие образы романа, птица и цветок, проступают
в маргинальных деталях «Машеньки», сохраняя игровое разнообразие вариантов.
Приведу несколько примеров. Уходя от Людмилы, Ганин смотрит «на роспись
открытого стекла - куст кубических роз и павлиний веер» [47, 59]. В
усадьбе, где жил Ганин, «скатерть стола, расшитая розами» и «белое пианино»,
которое «оживало и звенело» [47, 57]. В заключительной сцене романа
Ганин выходит в утренний город и видит «повозку, нагруженную огромными связками
фиалок...» и то, как «с черных веток спархивали... воробьи» [47, 110].
Символика соловья и розы, векторных образов текста,
констатирует их причастность как реальному, так и потустороннему мирам, что не
только оправдывает присутствие этих образов в двумирном пространстве романа, но
и обеспечивает его сращенность. Ганину «казалось, что эта прошлая, доведенная
до совершенства жизнь проходит ровным узором через берлинские будни» [47,
73].
Особого внимания заслуживает организация
художественного пространства в романе «Машенька». Представляется, что мир
прошлого, России, и мир настоящего, Берлина, оказываются условно опрокинутыми
друг в друга. В финале романа Ганин, пережив заново любовь к Машеньке, с рассветом
покидает дом - прошлое и настоящее демонстративно размыкаются. Однако «на
протяжении всего повествования романное пространство образует вертикальную
структуру из двух повернутых друг к другу сфер (прошлого и настоящего),
разделенных водной поверхностью, обеспечивающей их взаимное отражение. Роль
водораздела исполняет в романе река, канал, море, слезы, зеркало, блестящий
асфальт, оконное стекло.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 |