Дипломная работа: Художественное своеобразие "русских романов" В. Набокова
«Горизонтальная» система повторов, которая
связывает воедино различные отрезки жизни героя, дополняется «вертикальной»
множественностью узоров. Это легко может быть прослежено в двух эпизодах
семейного конфликта. Когда мать Лужина, оскорбленная веселостью отца, который
явно вернулся с любовного свидания с тетей, поднимается и уходит из столовой,
Лужину кажется, что «все это уже раз было». Чего он не может пока осознать, так
это пророческого значения повтора. Если первый скандал разрешился его
приобщением к шахматам в отцовском кабинете, то после второго отец, который
знал от тети об увлечении мальчика шахматами, открыто предложил поучить его
игре. Лужин не понимает, что отцовское предложение спровоцировано
«предательством» тети, поведавшей о тайной его страсти отцу, и Набоков
использует это как предлог для внезапного уклонения: следует пассаж на тему о
прозрении и слепоте: «самое простое объяснение не приходило ему в голову, как
иногда, при решении задачи ключом к ней оказывается ход, который представляется
запретным, невозможным, естественным образом выпадающим из ряда возможных
ходов» [47, 33]. Наблюдение это имеет отвлеченный характер и относится
не только к шахматам. Вполне возможно, что здесь содержится тайный намек на
отдаленный пока финал книги, на тот «невозможный», «выпадающий» ход, который
Лужин делает, чтобы решить все свои проблемы.
Сама доска и расставленные на ней фигуры тоже
занимают существенное место в узорчатой композиции романа, что Лужин ощущает, но
до конца не осознает; доска - та самая, на которой случайно остановился, не
задержавшись, взгляд мальчика, когда он, убежав от родителей, спрятался на
чердаке. И есть, наконец, третья, наверное, самая тонкая нить узора,
связывающая воедино семейные сцены. В первый раз мать Лужина устраивает
скандал, когда тетя, явно флиртуя с Лужиным-старшим, ухитряется бросить крошку
прямо ему в рот. Через некоторое время в сходной ситуации мальчик замечает, что
в бороду к отцу попала крошка. Вряд ли это просто избыточная «реалистическая»
деталь. Манере укрывать тонкие соответствия за всякого рода очевидностями
Набоков следует на всем протяжении мемуарной книги, да и в других
произведениях.
Наиболее интересные узоры в «Защите Лужина» - те,
что герой упускает вовсе, а автор рассчитывает на проницательность читателя. Их
множество, и поскольку упрятаны они в тексте с большим тщанием и мастерством,
понятна их роль в общем смысловом целом произведения. Стоит привести некоторые
примеры, свидетельствующие о значении данного приема и масштабе его
использования.
Вот отец Лужина - стареющий эмигрант - сидит в
каком-то берлинском кафе, и никого нет рядом, кто бы заметил, что поза его - к
виску прижат палец - в точности соответствует фотографическому изображению,
которое как-то Лужин заметил в петербургском доме тети. Точно так же лишь
читатель может распознать сходство между планом задуманного Лужиным-старшим
романа о чудесно одаренном мальчике (прототипом является, естественно, сын,
которого он бессознательно наделяет привычным набором свойств музыкального
гения) и его же давними фантазиями, что вот, наступит день, и обнаружится, что
мальчик - это вундеркинд, который «играет на огромном черном рояле» [47,
11] (тот же рояль и тот же вундеркинд в ночной рубашонке появятся в брачной
обители Лужина). Некому пояснить, отчего после ухода гостей Лужин сидит и
смотрит «на черный, свившийся от боли кончик спички, которая только что погасла
у него в пальцах» [47, 37]. Жену удивляет и тяготит эта странная апатия,
и только читатель может предположить, что Лужин погрузился в воспоминания о
партии с Турати, отложенной как раз в тот момент, когда спичка, которую он
забыл поднести к сигарете, обожгла ему руку. Иначе говоря, мы заключаем, что
герою является еще один знак той комбинации, что затеяна против него, что
грозит опять ввергнуть его в шахматную бездну, такую страшную и такую любимую.
Лужина чрезвычайно пугают мелькающие в памяти
события, возвращающие его в прошлое, в том числе и в школьные годы. Случайная
встреча на одном эмигрантском балу в Берлине с бывшим соучеником Петрищевым -
часть этого общего узора, что, впрочем, сам же Лужин и отмечает. Но скрытым
остается для него куда более тонкий и куда более зловещий - распознай он его -
намек. Выясняется, что молодая женщина, на которой Лужину предстоит жениться в
Берлине, знала по крайней мере еще одного его соученика по петербургской школе
- «тишайшего, застенчивого» человека, который впоследствии потерял руку во
время гражданской войны. Подобного рода нити, соединяющие Лужина с невестой (а
до знакомства еще должно пройти что-то около двух десятилетий), этим не
исчерпываются. Выясняется также, что, хоть и ходили они в разные школы, у них
был, по всей видимости, один учитель географии. Повествователь между делом
замечает, что учитель молодой женщины преподавал также в мужском училище. Он
вспоминает, что человек этот страдал от чахотки, окружала его какая-то
романтическая аура и у него была привычка шумно и стремительно влетать в
классную комнату. Последняя деталь еще отзовется во время крайне неприятной для
Лужина встречи с бывшим однокашником - тот вспомнит «Валентина Иваныча», который
«с картой мира ураганом влетал в класс» [47, 16] (повествователь также
говорит об этом эпизоде). В английском переводе имени-отчества нет, остался
только «географ». Быть может, Набоков хотел избежать перекличек с Валентиновым
в сцене, уже и без того перегруженной массой ассоциаций. Но выходит так, что
даже и вне всякой связи с циничным импресарио учитель географии сыграл
судьбоносную роль в жизни Лужина. Ведь именно из-за его простуды в школьном
расписании образовалась дыра, и Лужин оказался случайным свидетелем шахматной
партии между двумя школьниками. На следующее утро он принимает свое
«неслыханное решение» пропустить школу и отправиться к тете, чтобы та научила
его играть в шахматы. По пути к ней случается еще одно многозначительное
совпадение. Лужин сталкивается лицом к лицу с учителем географии, который,
«сморкаясь и харкая на ходу, огромными шагами, с портфелем под мышкой, несся по
направлению к школе» [47, 25-26] (может быть, эта хроническая простуда
романтически превратилась в туберкулез в воображении девушки). Избегая встречи
с учителем, он резко отворачивается и прикидывается, будто смотрит в витрину
парикмахерской, при этом у него в ранце гремит шахматная доска. Таким образом,
учитель вновь оказывается причастным и к шахматам, и к будущей жене Лужина,
словом, неотменимо входит в жизнь героя.
Но совпадения продолжаются. Глядя в витрину,
Лужин видит в ней «завитые головы трех восковых дам с розовыми ноздрями» [47,
26]. Они в упор смотрят на него. Сцена эта повторится много лет спустя, притом
в тот момент, когда Лужин с особенной остротой воспринимает узоры, вытканные
жизнью. Совсем недавно он уверился окончательно в том, что все его поступки и
все, что с ним случается, есть часть таинственного замысла соперника, ибо на
всем есть мета чего-то уже бывшего. Тактика, с помощью которой, как он
надеется, можно противостоять атаке, основывается на каком-нибудь нелепом
действии - оно как раз спутало бы «дальнейшее сочетание ходов, задуманных
противником» [47, 143]. Отправившись с женой и тещей по магазинам, Лужин
прикидывается, будто у него заболел зуб и надо идти к дантисту, а сам
направляется домой. Но по пути он с испугом обнаруживает, что когда-то (в
череде попыток «ускользнуть») уже проделывал такой маневр, и заходит в первый
попавшийся магазин, «решив новой неожиданностью перехитрить противника» [47,
144]. Магазин оказывается дамской парикмахерской, и в расчете на то, что это-то
и есть «неожиданный ход, великолепный ход», он предлагает двадцать марок за
восковой бюст. И тут же соображает, что уже видел нечто подобное (только, в
отличие от читателя, не может вспомнить где и когда): «Взгляд восковой дамы, ее
розовые ноздри, - это тоже было когда-то» [47, 144].
Кульминацией всей этой чреды событий, как бы
воспроизводящих течение лужинского детства, его путь к шахматам, становится
внезапное появление Валентинова, в чьи когти Лужин сразу же попадает. Сходство
между фамилией этого человека и именем учителя географии как бы намекает на то,
что Лужина все-таки «обнаружили» много лет спустя после того, как он прогулял
уроки. Связь между шахматами и учителем, которая установилась еще в детстве
Лужина, теперь вновь выступает наружу - при появлении Валентинова, который был
не только импресарио, но в каком-то роде и шахматным наставником юного гения.
Пока все повторы основаны на действительных событиях жизни Лужина.
Но есть и другой вид составления узоров, когда
некие детали, например, журнальная фотография человека, который на руках повис
с карниза небоскреба, предвосхищают конец героя. Главное отличие такого рода повторов
от, скажем так, ретроспекций состоит в том, что последние могут быть оживлены
силою памяти. Но события, предвосхищающие смерть героя, остаются за пределами
его или иных персонажей досягаемости, что и заставило иных критиков видеть в
этом вторжение в текст самого Набокова - истолкование верное лишь в той
степени, в какой автор рассматривается как воплощение потусторонней судьбы.
Вот, например, среди рисунков, которые Лужин начал делать после женитьбы, есть
изображение поезда на мосту, перекинутом через пропасть, а также черепа на
телефонной книге. Совершенно ясно, что в первом рисунке скрыто предчувствие
катастрофы в случае, если мост обвалится, либо поезд сойдет с рельсов и рухнет
в бездну, во втором - напоминание. Телефонная книга, возможно, превратится в
телефонный аппарат, по которому Валентинов будет дозваниваться до Лужина, чтобы
соблазнить его участием в фильме - искушение, с особой силой заставляющее героя
ощутить расставленную западню; телефон также напоминает о скрипаче, который
некогда впервые поведал Лужину о существовании шахмат. Точно так же в дурацких
по преимуществу газетных статьях, которые жена Лужина читает ему, чтобы хоть
как-то развлечь, встречаются фразы, словно бросающие свет на его жизнь и
пророчащие смерть: «...Вся деятельность исчерпывается коренным изменением и
дополнением, которые должны обеспечить...» (здесь как будто содержится намек на
те перемены в жизни Лужина, которых так страстно хочет жена), «...катастрофа не
за горами» [47, 131]. Поскольку Лужин только притворяется, будто
слушает, а на деле решает в уме шахматную задачу, то фразы, читаемые женой, и
накладывающиеся на них мысли Лужина, приобретают вид диалога, - но только в
глазах читателя.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 |