Дипломная работа: Особенности поэтики романов М. Булгакова в системно-типологическом аспекте
М. Гаврошин Предполагает, что
существует "глубинное единство" и таинственная связь Иешуа - Иисуса и
Воланда - Сатаны[13].
Как известно, христианская
церковь исповедует единобожие, где дьявол занимает подчиненное положение.
В.П. Крючкова говорит о
взаимоотношениях Иешуа и Воланда, как о нетрадиционных, а скорее о партнерских.
Модель мира в романе, несмотря
на ее намеренную независимость, "открытость", может быть
охарактеризована как дуалистическая. Исследователь связывает ее с
дуалистическим учением древнегреческого философа и ученого Оригена,
выдвинувшего идею о примирении Дьявола с Богом в конце всемирной истории, а
также с учениями альбинойцев и манихеев, утверждавших, что земля неподвластна
Богу, а находится в ведении Дьявола[14].
Интересно, что в ранних
редакциях романа, в соответствии с христианской традиционной космологией,
Воланд получал "распоряжение от Иешуа" относительно судьбы мастера.
"Разве вам могут велеть?"
- удивленно спрашивал Воланда мастер, зная о его могуществе[15].
В начальной работе над романом
автор замышлял Воланда как классического сатану. Это подтверждает редакция 1936
года:
"Нос его ястребино свесился
к верхней губе… оба глаза стали одинаковыми, черными, провалившимися, но в
глубине их горели искры. Теперь лицо его не оставляло сомнений - это был Он".
И обращаются к Воланду - "Великий Сатана"[16].
И вот последняя правка текста.
Она была сделана Булгаковым 13 февраля 1940 года. В последней редакции Воланд
утрачивает все атрибуты классического Сатаны: исчезают копыта, буква F на портсигаре (от Faland - черт);
из сцены с буфетчиком Соковым просто вычеркнуто число "666".
Булгаков, по-видимому, не хотел,
чтобы читатель с первых страниц романа открыл принадлежность Воланда к
потусторонним силам, или же великое произведение в процессе создания начало
жить собственной жизнью, обнаруживать собственную логику. В окончательном
варианте романа, с одной стороны, как бы проводится граница между владениями
Иешуа и Воландом, а с другой - явно ощущается их единство противоположностей. В
дуалистических мифах сформировалось противопоставление добра и зла, как полярных
начал, но очевидно и то, что эти понятия могут существовать лишь относительно
друг друга. В романе это косвенным образом подтверждается и символикой
треугольника Воланда, который трактуется булгаковедами неоднозначно.
Так, Л.М. Яновская видит в
треугольнике начальную букву слова "Дьявол"[17].
И.Ф. Бэлза считает, что речь идет о божественном треугольнике: "Достаточно
хорошо известно, что треугольник изображался на царских воротах и на порталах
храмов, всегда был символическим изображением "всевидящего ока" -
иными словами, первой ипостаси Троицы"[18].
В работе В. Акимова сказано, что
"Святая Христова церковь допускает изображение Пресвятой Троицы фигурой
равнобедренного треугольника, обращенного вершиной вверх. По откровению дьявол
возомнил о себе, что он подобен всевышнему. Каббалистическая тетраграмма или
масонская печать, посему изображали дьявола тоже равносторонним треугольником,
равным первому, но только обращенным вершиной вниз, а не вверх, обозначая
полную противоположность Сатаны Богу, не без свидетельства о том, что Божий
противник низвергнут с неба".
Конечно, в романе не говориться,
как именно изображен "бриллиантовый треугольник" на портсигаре
Воланда, а затем алмазный треугольник на крышке его часов, - это было бы прямой
подсказкой читателю. Но именно в связи с принятой символикой имеет смысл
фиксировать внимание читателя на треугольнике Воланда. В. Акимов делает
заключение, что полярная устремленность вершин обоих треугольников (троицы и
дьявола) в романе представляется как их тяготение друг к другу, невозможность
существования порознь20.
Возможно, что булгаковский
дьявол обладает качествами, которые должны принадлежать божеству, поэтому ему и
передано "око божие".
Но Воланд лукаво притворяется
тем самым "диаволом", который фигурировал в Новом завете и пытался
соблазнить Христа. Но на самом деле от него исходят и добро и зло…
В. Лакшин окрестил Воланда
"задумчивым гуманистом"21. Как можно решить судьбу Мастера
и Маргариты, не руководствуясь нравственными понятиями? Или спорить с
милосердной Маргаритой, пожалевшей Фриду? Воланд уподоблен Иешуа, но их власть
разграничена на два различных принципа. В одном, главном, преобладает
теоретический разум, а в другом, подчиненном ему, - творец представляет себе
действительность, воссозданную в романе.
Совершенно противоположна мысль
А.П. Казаркина. Он считает, что Воланду чужды человеческие ценности, иначе придется
объявить его сторонником Иешуа[19].
В этом вопросе я придерживаюсь
мнения В. Акимова. То, что добро и зло по Булгакову не могут существовать друг
без друга доказывают слова Воланда, который, отвечая на дерзость ученика Иешуа,
говорит: "… Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а
также зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое
добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее
исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей
шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать
весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей
фантазии наслаждаться голым светом".
Левый Матвей называет Воланда
"старым софистом" справедливо.
Софизм (от греч. sophisma - уловка, ухищрение,
выдумка, головоломка), умозаключение или рассуждение, обосновывающее
какую-нибудь заведомую нелепость, абсурд или парадоксальное утверждение.
Утверждение сатаны недоказуемо,
но, тем не менее, оно справедливо по своей сути и близко понятию зла в
христианской теодицее. Зло, как контраст добра, его тень, является злом только
для человеческого восприятия, а в целом есть часть, укрепляющая всеобщий
порядок. Греховность и порок, дурные сами по себе, существуют для того, чтобы
укреплять веру и добродетель[20].
В.И. Немцев считает, что
оценивать роман "Мастер и Маргарита" и его героев - занятие
бесперспективное потому только, что перед нами чрезвычайно жизнелюбивое и
пластичное художественное произведение, а не философский, тем более не
религиозный трактат; да и есть в нем отступления от христианский канонов, что
дает при подобном подходе резкое смещение акцентов и путает весь смысл
разговора. Обращение к богословским категориям возможно лишь для ориентации в
художественном пространстве романа, вобравшего в себя, кроме прочего, ощущения
религиозного человека.
К тому же христианское учение
монистично; дьявол - это мятежный ангел, не властный противостоять божьему
всемогуществу. Это лишь в бытовом представлении средневекового человека дьявол
столь же могущественен, как бог, что объясняло существование зла и страдания в
земной жизни[21].
Но и такой дуализм далеко не все
проясняет в загадочной персоне Воланда.
Несомненно одно. Образ Воланда
очень обаятелен и именно он отражает нравственные понятия "автора". Но
обаяние художественного образа содержит разные краски - от черной до белой,
которые и отражают суть изображенного явления, так вот Воланду явно не хватает
черной краски.
Более того, он не приносит
ничего, кроме справедливости. Наконец, Воланд - ироник, а ирония предполагает
определенную позицию. Чрезмерным видится определение "роли зловещей и
могущественной фигуры Воланда в судьбах людей"[22].
Все карательные "мероприятия"
Воланда встречают понимание читателя, и направлены не столько против тех, кто
творит явно неправые дела, сколько против тех, кто хотел бы сотворить, но
выжидает или боится; кто толкает на них других, оставаясь неподсудным земным
юридическим законам[23].
Те же, кто страдал и томился,
встречают в Воланде всесильного покровителя. "Жертвы" Воланда в
основном люди не самые худшие, неисправимо плохих и так много. В.И. Немцев
считает, что "автор" ставит вопрос не о бесконечно плохом и
бесконечно хорошем. Дело идет о степени моральной ответственности за поступки,
уточняются критерии нравственности. Воланд - это своего рода
персонифицированный вечный жизненный принцип справедливости, которому
подвластно все живое.
Ироничны и клевреты Воланда,
всегда проясняющие позицию по отношению к тому или иному явлению. Они прямо-таки
издеваются над тем, по чьей вине нарушилась справедливость, - и неизменно
почтительны к Мастеру и его подруге, к которой даже относятся как к особе
королевской крови. На протяжении романа все демоны из окружения Воланда играют
роль нечистой силы. Свита дьявола состоит из Коровьева-Фагота, Азазелло и
Бегемота. Конечно, Абадонна и Гелла тоже служат "духу зла и повелителю
теней", но не входят в состав его наиболее близкого окружения.
Если принимать Воланда и его
"шайку" всерьез, то можно прийти к выводу, что Михаил Булгаков был
склонен к религиозному мистицизму. Но на самом деле, как считает В. Петелин,
Булгаков обладал резким, определенно реалистичным мышлением, хотя был поистине
великим импровизатором и имел неземное, просто фантастическое воображение.
По мнению В. Петелина образ
Воланда и его свиты - символ, поэтическое уподобление. В Воланде автор
изобразил какую-то частицу себя, в его мыслях легко угадываются некоторые мысли
Булгакова. В образе князя тьмы - гуманистические идеалы писателя. Воланд наделен
авторским всезнанием. Он знает мысли своих героев, их намерения и переживания.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16 |