Доклад: Русская художественная эмиграция в Европе. ХХ век
В
заключительной части данного раздела дается обзор персональных и некоторых
групповых выставок с участием русских эмигрантов, проходивших в Берлине в
течение 1920-х-начала 1930-х годов. Среди них - экспозиции Б. Григорьева
(1920), А. Архипенко (1922-1923), Н. Исцеленова, К. Терешковича, К. Коровина
(все -1923), Л. Пастернака (1927/1928 и 1932), А. Ремизова (1927), М.
Добужинского (1930). Диссертант останавливается также на выставке Ф Гозиасона,
Л. Зака, К. Терешковича и И. Пуни (1923) и экспозиции 1930 года нескольких
русских берлинских мастеров (в том числе - Л. Пастернака. К. Горбатова, В.
Масютина, С. Колесникова, В. Фалилеева. Не все эти показы получали резонанс в
местных художественных кругах, однако сам факт, что в первой половине 1920-х
годов они были часты, а во второй половине того же десятилетия становятся
скорее исключением, чем правилом, свидетельствует о различии двух разных
периодах культурной жизни Русского Берлина - к началу 1930-х годов она сошла
почти на нет.
Приход
к власти нацистов переломил жизнь многих эмигрантов. Об этом свидетельствуют
многие факты: запрет на творчество Л. Пастернаку и его вытеснение из Германии,
запрещение выставок А. Явленского, чьи работы, как и произведения В.
Кандинского, а также последователя конструктивизма Е. Голышева попали в разряд
дегенеративного (Кандинскому пришлось покинуть Германию, работы Голышева были
уничтожены), аресты и проверки О.Цингера, К. Горбатова и др. Тоталитарная
машина, от которой спасались эмигранты, оставив Россию, настигла их и в
Германии.
В
отличие от предыдущих разделов третий раздел данной главы представляет собой
монографический очерк Сергей Шармун и его дадаисткое окружение, Шаршун прожил в
Берлине недолго, всего 15 месяцев в 1922-23 годах - большая часть его жизни до
и после этого происходила в Париже. Искусство художника почти неизвестно в
России. К тому же перипетии его творческой биографии позволяют на этом примере
показать характер взаимоотношения двух столиц русской художественной эмиграции
и уяснить причины, по которым еще до начала нацистского террора, в силу
профессиональных устремлений большая часть художников-выходцев из России все
более больше тяготела к Парижу.
В
данном разделе диссертации прослежены основные этапы становления творческой
личности Шаршуна: обучение в московской студии И. Машкова и К. Юона; знакомство
с М. Ларионовым, Н. Гончаровой, А. Крученых; отъезд в Париж в 1912 году, где
начинающий художник продолжал обучение в знаменитой академии La Palette у Ж.
Меценже, А. Ле Фоконье и других известных кубистов; участие в салоне
Независимых своими эластичными композициями. Опираясь на воспоминания самого
Шаршуна, диссертант останавливается на трехлетнем пребывании художника в
Барселоне (1914-1916), эволюции его творческой манеры в сторону орнаментального
кубизма и первых встречах с дадаистами круга Ф. Пика-биа. После возвращения в
Париж и военной службы в русском экспедиционном корпусе во Франции (1919),
Шаршун стал регулярно принимать участие в скандальных акциях и выставках
парижских дадаистов (включая выставку антиискусства в галерее театра Комеди на
Елисейских полях и перформанс Суд над Баррэсом 1921 года в зале парижского
Ученого общества). В эти годы он сблизился с Т. Тцарой, Ф. Супо, Ж. Кокто, А.
Бретоном, М. Дюшаном, М. Эрнстом, участвовал в создании картины Ф. Пикабиа
Какодилатный глаз (L'oeil Cacodilate, 1921). Здесь идет речь и о ранних
литературных опытах Шаршуна 1920-х годов на русском и французском языках,
находившихся под несомненным влиянием дадаисткого абсурдизма, что привело
художника в монпарнасские группы Палата поэтов и Готарапан. Пребывание Шаршуна
в Берлине было вызвано желанием вернуться в Россию. Однако общение с
соотечественниками, прибывшими из советской России, заставило его отказаться от
этого намерения. В Берлине Шаршун стал выпускать одностраничные
журналы-листовки с абсурдистскими текстами (Клапан и Перевоз Дада), напечатал
брошюру Dadaismus, участвовал своими орнаментально-ку биотическими полотнами в
двух выставках (в галерее Der Sturm в 1922 и в зале при книгоиздательстве Заря
- в 1923 году). Участвовал Шаршун и в Первой русской выставке в Берлине, хотя
это и прошло почти незамеченным из-за несовпадения направленности его
индивидуальных поисков и общей проконструктивистской ориентации экспозиции.
Диссертант высказывает мнение, что интерес Шаршуна к цвету и фактуре сближает
его живопись начала 1920-х с аналогичными явлениями во французской живописи тех
лет, такими, как пуризм А. Озанфана и Ле Корбюзье.
В
то же время творческие устремления Шаршуна расходились с интересами многих его
социально радикальных берлинских коллег (Г. Гросса, Дж. Хартфилда, Р. Хаусмана,
обердада И. Баадера и др.): среди них доминировали проконструктивистские
увлечения машинным искусством В. Татлина и коммунистическими идеями. Шаршун не
участвовал в Съезде международных прогрессивных художников в Дюссельдорфе
(1922), где произошел раскол среди дадаистов на проконструктивистов и
сторонников иррационального фактора в искусстве (среди последних был друг Шаршуна
И. Пуни). К конструктивистам же вскоре примкнули другие его бывшие
единомышленники Т. Тцара и Х.Арп: они приняли участие в съезде
конструктивистского интернационала осенью 1922 года в Веймаре. Раскол в
дадаистской среде и кризис движения в целом и особенно после возвращение
Шаршуна в Париж летом 1923 года предопределили его отход от дадаистской
практики.
Материал
третьей главы показывает, что берлинский эпизод занимает особое место в истории
русской художественной эмиграции. В культурную и художественную жизнь Русского
Берлина были вовлечены многие яркие творческие личности. И именно в Берлине в
первой половине 1920-х годов была предпринята (скорее интуитивно, чем
сознательно) попытка соединить расколовшееся единство культуры России.
Поскольку это сделать не удалось, возник раскол среди русской интеллигенции -
на тех, кто в принципе был готов сотрудничать с новой властью в России, и тех,
кто считал это неприемлемым. Окончательное размежевание произошло в Берлине в
середине 1920 годов, что и привело к угасанию роли германской столицы и ее
культурной миссии в жизни русской эмиграции.
Четвертая
глава диссертации Русские художники в Париже посвящена самой обширной и, можно
сказать, классической концентрации русской художественной эмиграции во
французской столице. Париж издавна привлекал художников многих стран, и русских
в том числе. Оживленные художественные контакты с Францией рубежа веков
сохранялись и после 1917 года, по крайней мере в течение 1920-х годов. Как
справедливо писал Г. Струве ...историю самой эмиграции как массового явления,
надлежит начинать с 1920 года, когда рядом последовательных эвакуационных волн
множество русских было выброшено за пределы родины, и пришла к концу более или
менее организованная вооруженная борьба против большевиков.
Инфраструктура
художественной жизни русской артистической колонии в Париже была многослойной,
в ней сосуществовали, почти не соприкасаясь, несколько уровней. В диссертации
предпринята попытка послойного их рассмотрения. Глава состоит из нескольких
разделов, каждый из которых характеризует один из аспектов многообразной и
насыщенной художественной жизни русской эмигрантской среды во французской
столице, при сочетании обзорного и монографического подходов к материалу.
Первый
раздел главы Судьбы Серебряного века в парижской эмиграции посвящен обзору
основных выставок художников круга Мира искусства в Париже и анализу их
творчества в эмиграции. На фоне многообразных художественных поисков и течений
на парижской сцене программный ностальгический пассеизм этих мастеров выглядел
устаревшим и несколько наивным - впрочем, он был адресован прежде всего
эмигрантской среде, разделявшей подобные ностальгические настроения. Первая
выставка под флагом Мира искусства прошла в парижской галерее La Boetie летом
1921 года, когда многие из его основателей и участников еще оставались в
России. В экспозиции 1921 года приняли участие многие из состоявших в разное
время членами общества и уже поселившиеся в Париже Л. Бакст, Б. Григорьев, А.
Яковлев, В. Шухаев, С. Судейкин, Г. Лукомский, С. Сорин, а также А. Шервашидзе
(он был в это время председателем Мира искусства), М. Ларионов, Н. Гончарова,
Н. Ремизов (Ре-Ми), А. Мильман, С. Сорин, Л. Гудиашвили, X. Орлова. Некоторые
художники были представлены заочно (А. Бенуа, К. Сомов, Б. Кустодиев, Б.
Анисфельда, Д. Стеллецкий, Н. Рерих).
В
данном разделе анализируются отклики на мирискусниче-скую выставку критиков Г.
Лукомского (журнал Жар-птица) и А. Левинсона (журнал Современные записки).
Подробно остановившись на работах Бакста, Бенуа, Кустодиева и некоторых более
молодых авторов Г. Лукомский, разделявший позиции мирискусников, оценил
постоянство их модели искусства как своего рода увлекательной игры с
переодеванием и сменой декораций. Более критичная статья А. Левинсона
отличалась серьезным пониманием проблем творчества эмигрантов; он считал, что
мирискусническая выставка 1921 года являлась попыткой вернуть давно ушедшее в
новых условиях, что обречено, в лучшем случае, на вежливое равнодушие парижской
публики.
Рецензии
в двух русскоязычных журналах дают возможность обратиться культурной среде
русской эмиграции в целом. В Париже, пожалуй, сильнее, чем в других
эмигрантских центрах, выявилась общая особенность русских сообществ на чужбине:
стремление организовать собственную инфраструктуру культурной жизни, сохранить
привычную среду общения в определенные дни и постоянные места встреч
(журфиксы). Постоянным был даже круг чтения: русскоязычные издательства, их
книги, газеты и журналы с привычными именами обозревателей и колумнистов.
Поскольку русская колония в Париже была самой многочисленной, у большинства
эмигрантов, особенно на первых порах, не возникало необходимости смешиваться с
парижской артистической богемой, и практика устройства чисто русских групповых,
и персональных выставок продолжалась до середины 1930-х годов.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |