Реферат: Творчество Улицкой
На фоне
рассмотренных произведений цикл "Дорожный ангел" обращает на себя
внимание рядом заметных отличий. Во-первых, сменился фон, нет прежней
тематической заданности, действие не привязано к какой-либо эпохе или стране,
поэтому рассказы непривычно разнородны. Рассказчица легко перемещается во
времени и пространстве собственной жизни. Во-вторых, само наличие рассказчика
впервые последовательно сохранено в целом сборнике. Он весь написан от первого
лица. Наконец, третье, вероятно, наиболее важное здесь - впервые несомненное
соответствие сюжета жанру рассказа в типичном его понимании. Внимание
сосредоточено на отдельном событии, поразившем автора, а не на целой жизни
героя, объясняющей суть финала. Написанные почти как путевые заметки, эти
рассказы включают не только наблюдения, но непосредственные размышления над
случившимся. Если прибавить к перечисленному еще и немало реальных фактов из
жизни писательницы, то сборник можно считать, отчасти, автобиографичным, что объясняет
и упомянутые выше особенности.
Вступлением
к сборнику служит первый рассказ с одноименным названием - "Дорожный ангел".
Его краткость и емкость напоминают притчу, особенно эпизод про трех священников:
строго, доброго и умного, который смог объединить благие намерения первых двух,
несмотря на их внешнюю противоположность. Здесь же объясняется суть названия и
сквозного образа всего цикла. Дорожный ангел бережет и направляет; но образ дороги,
конечно, подразумевает жизненный путь, что очевидно из дальнейших рассказов.
Два
следующих - детские воспоминания. В рассказе "Утка" “чудесное
дорожное приключение” [с.246] передает теплую атмосферу семьи, в которой,
несмотря на трудные послевоенные времена, есть место радости и беззаботности. Старый
прадед очень напоминает героя одного из первых циклов Улицкой, "Девочки"
- тот же запах камфары и те же теплые отношения с правнучкой.
Рассказ "Гудаутские
груши" начинает тему, которая несколько раз будет затронута на протяжении
сборника, - “дружба народов”. Невероятно смешной, при всем его содержании,
монолог садовой хозяйки, переданный живым колоритным языком, построен так, что
ее образ во всей полноте предстает перед глазами.
“У менгрелов
нельзя квартиру снимать, грязный народ, культуры не понимает, горцы… но абхазы
еще хуже, совсем дикие, как похороны у них, не поют, - воют, как шакалы… И еда
у них хуже, чем сванская… сванов не знаете, и дай Бог не знать, бандиты,
грабители… хуже чеченцев… - с газетным свертком в грубых руках она склонялась
над чемоданом, шевеля своим грушевидным задом, - но чеченцев теперь нет,
выселили всех, слава Богу, еще бы выселили армян, хорошо было, торгуют, все
торгуют, богатые, и все торгуют, не могут остановиться, такой жадный народ,
армяшки соленые… нет на них турок, - она вдруг озарилась улыбкой, махнула
рукой, - азербайджанцы у нас есть, они совсем как турки, злобные, ленивые, у
нас, слава Богу, мало живут, воры все, хуже цыган…<…>. ” [с.250]
Рассказчица
и ее мама вдоволь насмеялись бесконечной повести о кавказских народах, и только
в конце, как бы вскользь, уточняется, что они “так и не узнали, кто же была по
национальности та женщина из Гудаут”. [с.252] Традиционный для Улицкой финал,
не меняя общего настроения рассказа, обращает мысль к серьезной проблеме
причины и последствий таких слов. Тревожнее и жестче этот вопрос звучит в
рассказе "Москва - Подрезково. 1992". Ораторствующий в электричке
пьяный мужчина, с “честным пугачевским блеском” в глазах [с.283], не
остановился на перечислении всех грехов “черножопых”, а наметив концепцию
борьбы, предлагает и способ реализации: “Значит, так! С силами соберемся - и
всех порежем! Ох, весело будет! ”. Заканчивается его речь трагикомически: на
отказ собеседника идти резать он заявляет: “Вот она, лень-то русская<…>. Под
лежачий камень вода не течет”. [с.285] Писательница напоминает о таящейся рядом
опасности, которая не видна за важностью личных забот.
Следом помещен
рассказ "Франциск Ассизский: два в одном", который намеренно контрастирует
с предыдущим изображением. Действие происходит в Нью-Йорке, где вместо грязной
электрички и таких же железнодорожных откосов, приезжий видит хозяев собак,
подбирающих за своими питомцами их “какашки”. Но автора впечатляет нечто иное,
а именно месса животных, ежегодно проводимая в честь дня Франциска Ассизского в
кафедральном соборе города. Неправдоподобное зрелище входящих в священное
здание собак, кошек, обезьян, слонов и проч. сменяется еще более невероятным -
благословением приведенных хозяевами животных. Автор удивляется редкой
религиозной терпимости:
“Мероприятие
это было межконфессиональным, католики устраивали его вместе с протестантами
всех оттенков”. [с.290] Но “кого-то здесь не хватало” - отмечает писательница,
имея в виду, вероятно, представителя православия.
Трудно
утверждать, на чем именно настаивает здесь Людмила Улицкая: на православии как
таковом или на православии как неотъемлемой части русской действительности, ко
всем несчастьям которой оно тоже причастно. Скорее, второе. Потому, что религиозные
догмы ценятся ею в приложении к практике жизни. Не ставя целью оспаривать
позицию автора, приходится отметить, что форма ее рассуждений добавляет
некоторым эпизодам двух упомянутых рассказов оттенок публицистики.
Этот факт не
отменяет художественной ценности рассказов, хотя бы благодаря образности и
красочности языка. Например, живое, забавное изображение зверей перед собором: “Потом
пришел питон. Он был так толст, что, боюсь, принес в себе кролика. Он висел на
плече у хозяина и слегка обвивал его. Затем явился очаровательный поросенок. Гирлянда
не давала ему покоя, и он долго с ней боролся, пока не стащил с шеи и не съел. Две
ламы были в розовом, то есть в розовых цветах, и являли собой образ тщеславия,
как мне показалось”. [с.288] Животные, можно сказать, “очеловечены”, и картина
похожа на вступление к басне. Возвращаясь к "Гудаутским грушам",
стоит вспомнить ощутимо правдоподобное описание груш: “Мама любила те груши,
которые были на один градус от распада: они проминались под пальцами, при
надкусывании истекали густым медовым соком, призывающим всех ос округи. А запах
от них шел мощный, как паровозный гудок”. [с.249] Наконец, выражения вроде: “фруктовые
чемоданы" курортников, “среди которых наш был чемодан-царь" [с.251],
подтверждают талант Улицкой перенимать художественный опыт русского языка,
напоминая читателям о его образности.
В самом
начале рассмотрения цикле "Дорожный ангел" отмечалась разнородность,
можно сказать, неравноценность рассказов. Например, "Затычка" - эпизод
из жизни, (к которому лишь с оговоркой можно применить определение путевой
заметки) случайная встреча на улице со старым знакомым, которому нужна "затычка"
для ванны. По странному совпадению точно такая давно лежит в сумке рассказчицы,
на что она замечает: “Я радуюсь, когда меня ставят в нужное время и в нужное
место с затычкой в руке”. [с.260] Даже в подобных случайностях автору видится
продуманность замысла. Нечто похожее прочитывается в "Далматинце". Сюжет
минимален: долго везла внуку шарик, который в конце почти сдулся. Но по пути он
радовал встречных, чем исполнял свое предназначение. Несерьезность рассказа,
как будто, призвана на минуту отвлечь читателя и заставить оглянуться на
радость жизни. Сложно сказать, насколько удачна эта попытка, тем более что
проза Улицкой обычно вызывает иные ассоциации.
Одними из
наиболее традиционных в этом сборнике являются рассказы "За что и для
чего…" и "Коровья нога", в которых автор возвращается к теме,
ярче всего отраженной в раннем рассказе "Народ избранный". Давая
название первому из двух произведений союз "и" можно было бы поменять
на "или". "За что? " или "для чего? " - какой из
этих вопросов стоит задавать себе, когда случается несчастье, и какой из них
хватит силы задать? НК не была бы героиней рассказа, если бы выбрала первый. Как
большинство женских образов, созданных писательницей, НК отличает
нечеловеческое спокойствие и жизнестойкость, которые учат окружающих задавать
“правильный” вопрос. На фоне таких размышлений впервые звучит несогласие автора
с необходимостью подобных жизненных уроков: “Несмотря на ее (НК) полную
примиренность с Господом Богом и с посылаемыми испытаниями, я все же продолжаю
думать, что иногда дорожные ангелы отворачиваются или отвлекаются на
посторонние дела”. [с.258] Стойкостью и силой похожа на НК героиня рассказа "Коровья
нога". В первую минуту знакомства рассказчица прониклась неприязнью к
Ханнелоре, владелице книжного магазина, потому что в ней все - от улыбки до
доброжелательности - кажется фальшивым. За ужином после презентации, на которой
не случайно был прочитан "Народ избранный", оказывается, что ее ценят
сотрудники, у нее искренне нежные отношения с мужем и двое приемных детей,
палестинских сирот. Однако это еще не все, читателя ждет финал вполне в духе
Улицкой: Ханнелоре тяжело больна, и все ее жизнь - “вопреки”.
Помещенный в
конце рассказ с символическим названием "Общий вагон" подводит итог всей
книге, то есть четырем последним циклам. Повторяются вынесенные в эпиграф слова
Лескова о людях, которые есть у батюшки-царя. И вагон полон таких людей,
изображенных со всей реалистической честностью, то есть в довольно неприглядном
виде, учитывая, что действие происходит в канун Нового года. “Поезд пьян как
зюзя. Проводница, солдатики, спящие и бодрствующие - все дышит свежими
алкогольными парами. Праздник грядет. Еще почти не наблевано, и морды не все
биты, и все впереди”. [с.342] О том, что впереди писательница уже спрашивала у
Венечки Ерофеева в "Москва - Подрезково. 1992", и его молчаливый
ответ ее не устроил. Не желая оставлять надежду, Улицкая вводит в рассказ трезвого
и интеллигентного обрусевшего голландского немца Ивана Яковлевича и безымянного
дачника-пенсионера, философствующего в уединении. Ко всему добавляется картина
утра: рассказчица и двое ее спутников выходят из леса и останавливаются перед
открытым пространством. “Вот тут-то и произошло. Как взрыв. Все вдруг вспыхнуло
- за нашими спинами загорелись желтым свечным пламенем сосны. Это взошло солнце.
Все засверкало праздничным светом, заискрилось, и началась такая красота, какая
бывает только в детстве или во сне”. [с.344] Одновременно и вера в возможность
чуда, и оговорка, что только во сне и в детстве. Вероятно, впервые открытый
финал, оставляющий героям неизмеримое пространство будущего, в котором автор не
берется что-либо предсказывать, потому что сам пребывает в некоторой
растерянности.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |
