Реферат: Роль художественной детали в произведениях русской литературы 19 века
Кабы
так нам зажить, чтобы свет удивить:
Чтобы
деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;
Чтоб
шлея в бубенцах, расписная дута,
Чтоб
сукно на плечах, не посконь-дерюга;
Чтоб
не хуже других нам почет от людей,
Поп в
гостях у больших, у детей — грамотей;
Чтобы
дети в дому, словно пчелы в меду,
А
хозяйка в дому — как малинка в саду!
Мечта
народная о счастливом житье выражена в «песне» предельно близко к тем формам, в
которых она действительно живет в народном сознании. Мир желаемого, чаемого
олицетворяет здесь дом, в котором царит довольство, тепло, «чистота, лепота».
То,
что передано словом «лепота», трудно определить, назвать как-то иначе. «Лепота»
— это не просто «ключевое слово», это — главный образ стихотворения, а может
быть, и всего цикла. В нем — порядок и уют, материальный достаток и
нравственное достоинство. Хлеб, которого для всех вдоволь, и «щи с солонин-кою»
— не просто приметы благополучия и довольства, но почти символы счастья.
Именно
здесь, в сфере народного мышления, оправдываются «прозаические» детали
повседневного быта. Оставаясь житейски конкретными, они вдруг неожиданно
становятся по-своему значительны и высоки. В стихотворении «Дума» (1860),
например, читаем:
У
купца у Семипалова
Живут
люди не говеючи,
Льют
на кашу масло постное
Словно
воду, не жалеючи.
В
праздник — жирная баранина,
Пар
над щами тучей носится,
В
пол-обеда распояшутся —
Вон
из тела душа просится!
Обыкновенная
сытость (хлеб, щи, «масло постное» да «жирная баранина») получает нравственное
оправдание еще и потому, что идеал героя из народа — не праздность, а труд.
Закономерным и разумным, составляющим некий внутренний порядок жизни, считает
он «труд» и «отдых», «будни» и «праздники». Одно невозможно без другого.
Ночь
храпят, наевшись до поту,
День
придет — работой тешутся...
Эй!
возьми меня в работники,
Поработать
руки чешутся!
Особенно
манящими и желанными становятся признаки довольства по контрасту с голодом,
отчаянием, нищетой, со всем тем, что суждено герою в действительности:
Сторона
наша убогая,
Выгнать
некуда коровушку...
(«Дума»)
А у
нас на уме — не пойти бы с сумой,,.
(«Песни»)
Народная
мечта не знает «поэзии» и «прозы» в их метафизической разъединенности. Поэтому
совершенно естественно здесь следующее сочетание:
Чтобы
деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;
Чтоб
шлея в бубенцах, расписная дуга,
Чтоб
сукно на плечах, не посконь-дерюга...
Любая
деталь материального быта оказывается в конце концов эстетически пережитой,
осмысленной.
Чтобы
дети в дому, словно пчелы в меду,
А
хозяйка в дому — как малинка в саду!
Идеал
народный предстает у Некрасова и в «тесной» конкретности, и в гармонической
многосторонности. Народная жизнь раскрывается в самых разных своих чертах, на
самых разных уровнях. Некрасов то как будто всецело остается в кругу народного
сознания и народного поэтического выражения, то открыто и решительно выходит за
эти пределы.
Поистине,
из каких-то скрытых, «артезианских» глубин черпает Некрасов убежденность в
неиссякаемой силе народного духа:
Да не
робей за отчизну любезную...
Вынес
достаточно русский народ,
Вынес
и эту дорогу железную —
Вынесет
все, что господь ни пошлет!
Вынесет
все — и широкую, ясную
Грудью
дорогу проложит себе.
Жаль
только — жить в эту пору прекрасную
Уж не
придется — ни мне, ни тебе.
(«Железная
дорога», 1864)
В
последних строках — все та же некрасовская нота печали, осложняющая картину
счастливых возможностей. Но пути здесь не заграждаются, а открываются. Не
идеализация, а бесстрашно трезвый взгляд на реальное состояние мира, глубокое
творческое проникновение в него позволяют некрасовской поэзии укрепиться в
жизнеутверждающем итоге, Достижение Некрасова как художника состояло в умении
охватить единым взглядом и область идиллии, и область трагедии, и область
комизма.
В
Некрасов значительно преобразил сферу поэтически-возвышенного, введя туда
понятия «низкой» прозы, переосмысленные новым социальным опытом. Прежде всего
это касается признаков крестьянского труда и быта, получивших особое значение
для демократического общественного сознания. Ряд интересных наблюдений по этому
поводу содержится в книге Б. О. Кормана. Такие слова, как, например,
«чернорабочий» и «кузнец», «поденщик», «землекоп», приобрели поэтический смысл,
расширили свое содержание, стали употребляться Некрасовым в переносном значении
— применительно к явлениям духовной жизни. Слово бытового словаря «лапти» в
новом контексте получило роль высокого символа: «Чтобы широкие лапти народные к
ней проторили пути» 1.
Но
были в овладении разными сторонами действительности и иные возможности. Л. Я.
Гинзбург обращает внимание на трагически-низкое начало, неотъемлемо присущее
поэзии Некрасова. «Слово остается низким, подчеркнуто низким,— пишет она,— но
приобретает смысл трагический и ужасный, отражающий социальную трагедию
угнетенных».
С
коры его
Распучило,
Тоска-беда
Измучила.
...Ковригу
съем
Гора
горой,
Ватрушку
съем
Со
стол большой!
Все
съем один,
Управлюсь
сам.
Хоть
мать, хоть сын
Проси
— не дам!
Правда,
строки эти взяты Л. Я. Гинзбург не из лирики, — это «Голодная» из поэмы «Кому
на Руси жить хорошо».
Чем
глубже входит Некрасов в крестьянскую тему, чем более многопланной и
многоголосой она ему представляется, чем сильнее становится вместе с тем в нем
художественная потребность синтеза, тем дальше уходит он от лирики в тесном
смысле слова. Н. Н. Скатов полагает: «Широкий фронт исследования народной
крестьянской жизни в поэзии Некрасова с конца 60-х годов явно сужается, оно
почти прекращается в лирике, замыкается, по сути, на одному правда грандиозном,
создании — на поэме «Кому на Руси жить хорошо» и, в общем, несет мало
принципиально нового, хотя и рождает подлинно художественные шедевры типа
бурлацкой песни в «Современниках».
Песня
эта —«В гору» — действительно может восприниматься как самостоятельное
произведение, словно вобравшее в себя все самое совершенное из великого
множества некрасовских «песен».
Хлебушка
нет,
Валится
дом,
Сколько
уж лет
Каме
ноем
Горе
свое,
Плохо
житье!
Братцы,
подъем!
Ухнем,
напрем!
Ухни,
ребята!
гора-то
высокая...
Кама
угрюмая! Кама глубокая!
Хлебушка
дай!
Экой
песок!
Эка
гора!
Экой
денек!
Эка
жара!
Камушка!
сколько мы слез в тебя пролили!
Мы
ли, родная, тебя не доводили?
Денежек
дай!
Бросили
дом,
Малых
ребят...
Ухнем,
напрем!..
Кости
трешшат!
На
печь бы лечь
Зиму
проспать,
Летом
утечь
С
бабой гулять!
Экой
песок!
Эка
гора!
Экой
денек!
Эка
жара!
Не
без добрых душ на свете —
Кто-нибудь
свезет в Москву,
Будешь
в университете —
Сон
свершится наяву!
Там
уж поприще широко:
Знай
работай да не трусь...
Вот
за что тебя глубоко
Я
люблю, родная Русь!
(«Школьник»,
1856)
На
разломе патриархального мира возникали новые ценности, которые питали
некрасовскую поэзию, позволяя оставаться именно поэзией.
Это
прежде всего — идеал свободы порыв к ней, борьба за нее. Это — народное
освобождение, народное счастье.
При
этом возникают новые социальные, духовные общности — угнетенных их сторонников,
их «заступников». Огромную роль играет у Некрасова идейное единомыслие и
сотрудничество в борьбе. Это — самый крепкий союз. Новое духовное единение,
необходимость его, его поэзия в идейно-художественной системе Некрасова
чрезвычайно активны.
«Высокое»
в поэзии Некрасова связано, с одной стороны, с «книжной культурой», с идеями
просветительскими, с «лучом сознания», который передовая интеллигенция призвана
бросить на народный путь.
Здесь
возникают символические образы «книги», «портрета» — знаки идейного
воздействия, преемственности, духовного возвышения.
С
другой стороны, источники поэтического для Некрасова — в самих основах народной
жизни, национального характера.
Россия,
родина — воспринятая и представленная как родина народа — вершина некрасовской
иерархии ценностей.
Лирика
Некрасова знаменует собою очень сложный этап в развитии поэзии. В ней выразился
новый подъем чувства личности, связанный как раз с ломкой старых устоев,
активным социальным движением, в целом — с эпохой подготовки русской революции.
На
этой почве и был возможен новый подъем лирической поэзии, Вместе с тем
некрасовская поэзия отличалась от поэзии предшествующего этапа качественно иной
структурой своего лирического «я».
"Я"
здесь открыто внешнему миру, принимает в себя его пестроту и многоголосицу.
Оно
не замкнуто, не индивидуалистично, способно почувствовать и высказать «за
другого». Оно как бы множится, оставаясь в то же время единым и самим собой,
принимает разные «обличья», «голос» его соединяет, соотносит в себе разные
«голоса», разные интонации.
«Лирика
Некрасова открывала громадные возможности для утверждения принципов художественного
полифонизма, за которым стояли и новые этические формы, и демократизм
социальной позиции.
Собственно,
у Некрасова полифонизм, многоголосие и становились художественным, структурным
выражением такого демократизма».
Лирическое
«я» Некрасова принципиально не индивидуалистично.
Поэзия
Некрасова выросла как бы из отрицания поэзии. Она несомненно вобрала в себя
опыт прозы и драмы. Ей присущи в значительной мере и «повествовательность» и
«аналитичность».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |