Реферат: Роль художественной детали в произведениях русской литературы 19 века
Начинается
день безобразный —
Мутный,
ветреный, темный и грязный.
Ах,
еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!
Мы
глядим на него через тусклую сеть,
Что
как слезы струится по окнам домов
От
туманов сырых, от дождей и снегов!
Вполне
реальные дождь, снег, туман упорно ассоциируются с «хандрой», унынием и прямо
со «слезами»:
Злость
берет, сокрушает хандра,
Так и
просятся слезы из глаз.
И вот
уже не просто слезы просятся из глаз,—
раздаются
рыдания. Провожают рекрута.
А
слезами-то бабы поделятся!
По
ведерочку слез на сестренок уйдет,
С
полведра молодухе достанется...
«Ведерочко»,
«полведра» слез... И наконец, от сдержанной иронии — к интонации неизбывного
отчаяния:
А
старуха-то мать и без меры возьмет —
И без
меры возьмет — что останется!
Безутешное
рыдание — в самом ритме, в самом звучании строк.
В
начале цикла «О погоде» есть слова, напоминающие о «петербургской поэме»
Пушкина с ее грозной картиной наводнения:
И
минула большая беда — Понемногу сбывает вода.
Присутствует
здесь и Медный всадник — у Некрасова это просто «медная статуя Петра»,
неподалеку от которой и увидел репортер драматическую сцену проводов в солдаты.
Но Петр здесь не грозный властелин, а скорее лишь безучастная, неодушевленная
примета Петербурга, города, так непохожего на пушкинский, одолеваемого совсем
иными, гораздо более обычными заботами и бедами. Но мотив «вода» — «беда», как
видим, оказывается значимым, устойчивым и здесь. Он как бы объединяет в одном
настроении разные эпизоды, свидетелем которых становится репортер.
На
солдатах едва ли что сухо,
С лиц
бегут дождевые струи,
Артиллерия
тяжко и глухо
Подвигает
орудья свои.
Все
молчит. В этой раме туманной
Лица
воинов жалки на вид",
И
подмоченный звук барабанный
Словно
издали жидко гремит...
Вода
усугубляет до предела безысходно-мрачное впечатление от похорон бедного
чиновника, на которые «случайно» набрел повествователь:
Наконец,
вот и свежая яма,
И уж
в ней по колено вода!
В эту
воду мы гроб опустили,
Жидкой
грязью его завалили,
И
конец!..
С этим
же связан и «смешной каламбур», услышанный на кладбище:
«Да
господь, как захочет обидеть,
Так
обидит: вчера погорал,
А
сегодня, изволите видеть,
Из
огня прямо в воду попал!»
Так
перефразируется привычное «из огня да в полымя». Но и огонь и вода у Некрасова
не символические, а натуральные, подлинные.
В то
же время «погода» у Некрасова — это и есть состояние мира; Речь идет у него обо
всем том, что влияет на первооснову самочувствия человека,— сырость, туман,
мороз, болезнь,— что прохватывает его «до костей», а порой и смертельно ему
угрожает.
Петербург
— город, где «все больны».
Ветер
что-то удушлив не в меру,
В нем
зловещая нота звучит,
Все
холеру — холеру — холеру —
Тиф и
всякую помочь сулит!
Смерть
здесь— массовое явление, похороны —обычная картина, первое, с чем сталкивается,
выйдя на улицу, репортер.
Всевозможные
тифы, горячки,
Воспаленья
— идут чередом,
Мрут,
как мухи, извозчики, прачки,
Мерзнут
дети на ложе своем.
Погода
олицетворяет тут чуть ли не саму судьбу. Петербургский климат погубил Бозио —
знаменитую итальянскую певицу.
Эпитафия
ей естественно, органично включена в некрасовский цикл «О погоде»:
Дочь
Италии! С русским морозом
Трудно
ладить полуденным розам.
Перед
силой его роковой
Ты
поникла челом идеальным,
И
лежишь ты в отчизне чужой
На
кладбище пустом и печальном.
Позабыл
тебя чуждый народ
В тот
же день, как земле тебя сдали,
И
давно там другая поет,
Где
цветами тебя осыпали.
Там
светло, там гудет контрабас,
Там
по-прежнему громки литавры.
Да!
на севере грустном у нас
Трудны
деньги и дороги лавры!
Забытая
могила на пустынном кладбище... Это и могила блестящей певицы с мелодичным
иностранным именем, затерянная на холодных просторах чужой страны. И могила
бедного, одинокого чиновника — яма, полная воды и жидкой грязи. Вспомним:
Перед
гробом не шли ни родные, ни поп,
Не
лежала на нем золотая парча...
И
наконец, могила, «где уснули великие силы», могила, которую повествователь так
и не сумел отыскать,— это подчеркивается особо, хотя она и не на чужом
кладбище, не в чужой стране:
...А
где нет ни плиты, ни креста,
Там,
должно быть, и есть сочинитель.
Все
эти три момента как бы «рифмуются» друг с другом, образуя сквозную тему
«петербургской поэмы» Некрасова. Вырастает по-некрасовски сложный образ
Петербурга, который, в свою очередь, становится символом русского севера.
Петербург
дается здесь не как стройное законченное целое, державная столица, как то было
у Пушкина, а в ключе иной поэтики. «Физиологические» описания позволяют увидеть
Петербург некрасивым, В самом деле:
Грязны
улицы, лавки, мосты,
Каждый
дом золотухой страдает;
Штукатурка
валится — и бьет
Тротуаром
идущий народ...
...В
дополнение, с мая,
Не
весьма-то чиста и всегда,
От
природы отстать не желая,
Зацветает
в каналах вода...
Но
того мы еще не забыли,
Что в
июле пропитан ты весь
Смесью
водки, конюшни и пыли —
Характерная
русская смесь.
Даже
традиционный эпитет «стройный» попадает у Некрасова в самый неожиданный
контекст: «душный, стройный, угрюмый, гнилой».
Интересно,
что в «Преступлении и наказании»— пожалуй, самом «петербургском» романе
Достоевского, относящемся к тому же периоду,— есть следующие строки об «уличных
впечатлениях» Раскольникова: «На улице жара стояла страшная, к тому же духота,
толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь
известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу...» Именно в
этой петербургской зловонной духоте вынашивает Раскольников свою чудовищную
идею. «Физиологические» подробности имеют слишком близкое отношение к вещам
достаточно отвлеченным, к общей атмосфере города, его духовной жизни.
То же
можно сказать и о Петербурге Некрасова.
С
каждым новым эпизодом все более саркастически звучат слова поэта:
Мы не
тужим.
У
русской столицы,
Кроме
мрачной
Невы
и темницы,
Есть
довольно и светлых картин.
Некрасовские
«уличные сцены» почти неизменно — «жестокие сцены».
Всюду
встретишь жестокую сцену, —
Полицейский,
не в меру сердит,
Тесаком,
как в гранитную стену,
В
спину бедного Ваньки стучит»
Чу!
визгливые стоны собаки!
Вот
сильней,— видно треснули вновь...
Стали
греться — догрелись до драки
Два
калашника... хохот — и кровь!
Эти
стихи продолжают мотивы предыдущего творчества (вспомним хотя бы цикл «На
улице» с его заключительными словами: «мерещится мне всюду драма») и предвосхищают
темы и настроения последующего. Стоит назвать в этой связи хотя бы одно из
поздних стихотворений Некрасова—«Утро» (1874) с его концентрацией «жестоких
сцен» и с его «отчужденной» интонацией:
Дворник
вора колотит — попался!
Гонят
стадо гусей на убой;
Где-то
в верхнем этаже раздался
Выстрел—кто-то
покончил с собой...
Символичной
становится в цикле «О погоде» сцена избиения лошади, как бы «процитированная»
затем Достоевским в знаменитом сне Раскольникова.
Случайно
увиденные картины не так уж случайны— опи действуют в одном направлении,
создают единый образ. Также и будничные факты у Некрасова отнюдь не будничны —
для этого они слишком драматичны. Драматизм окружающих событий концентрируется
им в высочайшей степени. «Ужасное», «жестокое», «мучительное» нагнетается до
того предела, когда оно уже превосходит человеческую меру восприятия. Картины
Петербурга не способны ласкать взор, запахи его раздражающи, звуки его полны
диссонансов...
В
нашей улице жизнь трудовая:
Начинают,
ни свет ни заря,
Свой
ужасный концерт, припевая,
Токари,
резчики, слесаря,
А в
ответ им гремит мостовая!
Дикий
крик продавца-мужика,
И
шарманка с пронзительным воем,
И
кондуктор с трубой, и войска,
С
барабанным идущие боем,
Понуканье
измученных кляч,
Чуть
живых, окровавленных, грязных,
И
детей раздирающий плач
На
руках у старух безобразных...
Но
все эти «раздирающие», прозаические «шумы» петербургской улицы, которые
оглушают человека, потрясают его, — от них действительно, «жутко нервам»,—
возвышаются у Некрасова до зловещей, почти апокалипсической симфонии.
Все
сливается, стонет, гудет,
Как-то
глухо и грозно рокочет,
Словно
цепи куют на несчастный народ,
Словно
город обрушиться хочет.
И
вместе с тем что-то мучительно притягательное есть в «музыке» этого «рокового»
города:
Там
светло, там гудет контрабас, Там по-прежнему громки литавры...
Таково
сложное некрасовское восприятие города, сурового и холодного, где успех труден,
борьба жестока («трудны деньги и дороги лавры»), где царят дисгармония и мрак,
лишь резче оттененные порой внешним блеском. Как справедливо пишет Н. Я.
Бековский, «Петербург»— и тема, и стиль, и колорит особой фантастичности,
приданной русскими писателями всей, и блестящей и тусклой, прозе современной
жизни, ее механизму и повседневной его работе, перемалывающей людские судьбы».
Столица
предстает у Некрасова как целостный организм, чуждый гармонической стройности,
но живущий собственной, насыщенной энергией и внутренними противоречиями,
жизнью. Он состоит как бы из множества разных контрастирующих миров (например,
мир некрасовского «Современника» и мир франтов с Невского или мир одинокой
старушонки, провожающей гроб чиновника), которые находятся в активном
взаимодействии. Они могут сойтись вдруг здесь, на петербургских улицах, где
перемешано все и вся. Ведь в столичной жизни все так или иначе участвуют, «все
замешаны гуртом». Недаром слово это то и дело повторяется:
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |