Курсовая работа: Становление мировоззрения В. Хлебникова
В статьях “Наша основа”, “Перечень. Азбука ума” -
явственные отзвуки этой связи языка и народного предания. В этом смысл его
афоризма: “Русское умничество, всегда алчущее прав, откажется ли от того,
которое ему вручает сама воля народная: права словотворчества”.
Тут необходимо отметить также влияние не только словаря
В. Даля, но и его понимания “живого русского языка”. Даль горячо протестовал
против отрыва книжно-письменного языка от народной основы, засорения его
“чужесловами”. Вводя в словарь областное просторечие, Даль обосновал
словотворчесто. Он предлагал читателю изобретение им слова: мироколица
(атмосфера), небозем (горизонт), носохватка (пенсне) и т.д.,
утверждая себя реформатором русского языка.
Не только словарь Даля, но и его теория – один из
важнейших источников языковой реформы Хлебникова. Современник и участник
движения футуристов Б. Лившиц писал, что у Хлебникова “весь Даль с его
бесчисленными речениями крошечным островком всплыл среди бушующей стихии”.
В высказываниях Хлебникова призывы к расширению границ
поэтической речи, к праву словотворчества, к отрицанию иноземных слов получат
особое значение, став основой его нового понимания духа и формы литературы.
Слово у Хлебникова становится “значащей материей”, а не
носителем стихообразующих ценностей. Определителем ритмического строения
является семантика, стихообразующий элемент коренится в самом значении.
Значение цепочек слов, художественный смысл, а не количество слогов, размещение
акцентно подчеркнутых слов становятся критериями деления на строки и строфы.
Все это связано с невиданным разнообразием у Хлебникова
новых жанровых типов (баллады, лирические стихотворения, поэмы), преобразующих
традиционные представления и формы.
Слово для Хлебникова – призыв, крик, декларация.
Таковы исходные позиции неприятия Хлебниковым принципов
поэтической речи предшествующих и одновременных школ. Такова же его установка
на семантическое и эмоциональное преобразование поэтического языка на
пространстве всех его элементов – от звука до синтаксиса.
Хлебников совершил грандиозную работу по перестройке
поэтической речи, включив в нее огромный по масштабу материал бытовой,
устаревшей, диалектной и жанровой речи. Не говоря уже о его “звездном языке”,
“зауми”, фольклорном и “общеславянском” слове (украинском, польском, сербском и
т.д.).
Сам Хлебников превосходно выразил мысль об историчности
поэтического слова, когда писал: “Словотворчество – враг книжного окаменения
языка и, опираясь на то, что в деревне, около рек и лесов до сих пор язык
творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают
право бессмертия, переносит это право в жизнь писем. Новое слово не только
должно быть названо, но и быть направленным к называемой вещи. Словотворчество
не нарушает законов языка”.
Изменение состава языка у Хлебникова непосредственно
связано с новым типом образности и новой структурой образа. В отличие от
символистов, его поэтическая работа ориентирована на максимальность образности,
слагаемо из разрастающейся цепи метафор, почти живописной пластичности, и
интеллектуальной структуры образа. Метафора – как бы источник интеллектуального
вывода. Его метафоры могут показаться странными и причудливыми. У него читаем:
Смычок над
тучей подыми
Над
скрипкою земного шара…
Полк узеньких
улиц
Я
исхлестан камнями…
Пух лебедя
дворцам
Грей белым
снежным одеялом…
Его метафора – средство
заострения смысла, выражение глубоких противоречий социальной действительности.
В его образной системе господствует право на преувеличение, деформацию
естественных пропорций, на необычайные ракурсы, нарушающие представления о
построении пространства и объемов.
Образ строится на основе
противоречий, противопоставлений, на сочетании несочетаемых слов, изменяющих в
корне традиционный принцип контекстности и грамматических отношений в языке.
Меняется лексика, трансформируется синтаксис. Хлебников сознательно ослабляет
логические связи, создает ряды независимых друг от друга образов, вводит
синтаксическую сбивчивость.
Стремление вернуть
поэтическому языку информативность приводило Хлебникова к созданию “трудной
формы” с ее непредсказуемостью и изменением функции стихотворного слова.
Для него становится
характерным небывалое сочетание архаической и общеславянской лексики с народной
речью, вульгаризмов с поэтизмами, жаргонизмов – со словами высокого ряда
лексики. При этом все противоречивые элементы вводятся как рядоположенные,
равноценные и полноправные. Они подчиняются в поэзии Хлебникова двум
интонациям, управляющим его языком: сатирической и патетической.
За всем этим стоит призыв
создать “немой язык понятий” и требование быть “рыбаками жемчужин русского
моря”.
Хлебников необычайно расширил границы поэтического языка,
во многом изменил представление о его семантических закономерностях. По словам
Н. Асеева, Маяковский хранил “почтительное, почти благоговейное отношение к В.
В. Хлебникову, знавшему язык, что называется, насквозь, до тончайших оттенков
речи… Маяковский видел в Хлебникове неповторимого мастера звучания, не
укладывающегося не в какие рамки науки о языке. Своего рода Лобачевского
слова”.
Замечательное утверждение
Асеева, что учение Хлебникова о слове “открывало дороги в строение образа”.
Хлебников отлично осознавал
диалогичность слова и роль контекста: “Каждое слово опирается на молчание
своего противника”. Поэтому в его черновых заметках 1922 года читаем: “Слова
особенно сильны, когда они имеют два смысла, когда они живые глаза для тайны и
через слюду обыденного смысла просвечивает второй смысл…”
Историческое значение языковых
исканий Хлебникова не только в создании новой художественной системы, но и в
углублении нашего представления о поэтическом языке.
Историческая задача Хлебникова
заключалась в том, чтобы показать скрытые в существующем языке возможности.
Подобно Пушкину, он проводил коренную перестройку поэтической речи.
Даже в тех случаях, когда он
вводит в свой текст “чужое” слово, лексику и поэтическую образность
классической поэзии, он в корне меняет их стилистическую природу.
Для Хлебникова характерно
парадоксальное сочетание традиционных стилистических оборотов, даже штампов
русской поэзии, с новыми, необычными формами поэтической речи.
Такие стереотипы романтической
поэзии, как “дева нежная”, “божьей бури”, “угас последний луч”, “простерши
длани” “ подруги кроткие”, и т.д., получают неожиданные переосмысление и
необычность, создают интонацию простодушного рассказа. У Хлебникова часто
расхожее поэтическое слово, строка вводятся в текст на правах контраста и
иронического снижения пафоса. Резкую необычайность своей стилистики он снабжает
сигналами связи ее с классической поэзией и, вместе с тем, противостояния. Так,
в конце стихотворения “Гонимый – кем…” встречаем реплику на “Демона”
Лермонтова:
И в этот
миг к пределам горшим
Летел я
сумрачный как коршун…
В поэтическом языке Хлебникова особое место занимает
“звездный язык”. Он является утопической попыткой создания некоего всеобщего
языка, основанного на идее, что согласные в определенном положении связаны с
содержательной направленностью слова. Фонетика становится поэтикой. Он находит
истоки “звездного языка” “в священном языке язычества” - “пиц, пац, пацу” в
заговорах являются “как ба заумным языком в народном слове”. Так возникает в
его учении термин “заумный язык”, “заумь”. Сам Хлебников писал, что “есть
способ сделать заумный язык разумным”. Заумь подчинена художественно значимому
смыслу. А художественный смысл для Хлебникова не однозначен с логической
системой здравого (то есть бытового) смысла. “Заумь” включена у него в
определенный контекст, который делает доступным ее содержание. “Звездный язык”,
“скорнение согласных”, “заумный язык” - все это небольшая часть индивидуального
стиля Хлебникова. “Скорнение согласных” - по существу, это превращение
согласных фонем в значимые морфемы. Упрощая, можно сказать, что хлебниковские
“звездный язык”, “заумный язык”, “звукозапись”, не совпадая в деталях,
представляют собою некоторые вспомогательные средства выразительности и
обладают особой эстетической функцией в текстах поэта. Как отмечал еще
Ю.Тынянов, речь Хлебникова всегда смысловая, а не бессмысленная, смысл которой
находится в скрытых пластах текста. Заумные слова создавались вне системы
русского языка, как средство нетрадиционного общения. Они диктовали
эмоциональное и интуитивное восприятие их смысла, подсказанного контекстом
произведения.
Хлебников сознательно противопоставлял свое творчество
символизму как литературной школе и, прежде всего, учению символистов о
поэтическом слове. “Для символистов, - указывал В.Жирмунский, - слово было
намеком и иносказанием; между словами, как между вещами, обозначились тайные
соответствия, и все границы расплывались в общей музыкально-лирической
настроенности”.
Хлебников непримиримо не приемлет язык поэзии
символистов. Стилистическая организация в его стихах является как бы
своеобразным уравновешиванием всех предметов и понятий, как бы не связанных
непосредственно друг с другом. Их объединяет эмоциональная перспектива образа,
который организуется точкой зрения поэта на мир, лежащий перед ним.
Перечисления эти основаны на принципе метонимических отношений. Повторения,
вариации одних и тех же образов, их взаимное переплетение и отзвук понятны на
фоне тематики и лирической ситуации.
Впоследствии Хлебников осознал крайности своих
экспериментов. “Я чувствую гробовую доску над своим прошлым. Свой стих кажется
мне чужим”, - писал он в тысяча девятьсот двадцать первом году и добавлял:
“Вещь, написанная только новым словом, не задевает сознания…”. Переплетение
этих пластов связано с диалогичностью слова, с одной стороны, историческим
развитием, неограниченным изменением поэтического языка – с другой. В статье
тысяча девятьсот девятнадцатого года “О современной поэзии” он подводит итог
семантического истолкованию слова и его вещности. Для футуристов текст
органически совмещается с действительностью, искусство выступает как бы
продолжением мира, при котором неразличение искусства и не-искусства имеет
принципиальный характер. В основе системы поэтического языка находится поэтому
отождествление слова и вещи, и обостряется диалогическая природа самого слова,
его одновременная обращенность к обычному языку и к поэтической речи: “Слово
живет двойной жизнью. То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных
камней, соседних ему, и тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля
разума, названная словом, стоит в тени, или же слово идет на службу разуму…
звук становится “именем””. Говоря иначе, слово выступает то в роли понятия, то
в роли образа, меняя свою функцию в том или другом контексте. “Звуко-вещество”,
слово, то отделяется от бытового зыка, то сливаются с ним.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |