Курсовая работа: Русская литература и крестьянский вопрос
Важно
понять, что идеи не столько продолжают друг друга, сколько пытаются друга друга
отменить или подменить. Это борьба. Но так или иначе, поверх социальных
различий возникало е д и н е н и е людей - и тогда уж это были люди власти,
люди денег, люди веры... Вере могли служить и богатый, и бедный, обретая
единение. Власти служили одинаково генерал и простой солдат. Хотя для них же
главнее, как идея, могли стать со временем Деньги, а, возможно, Вера, то есть
люди ещё даже переходили из идеи в идею, подчиняясь их силе - и получая от них
силу. То же крестьянство уже поэтому не было однородно - это могли быть и
стяжатели, и праведники. Это разделение и его значение точно почувствовал Глеб
Успенский - об этом в его очерках "Народная интеллигенция",
"Теперь и прежде", опубликованных в 1882 году; а осмысленно показано
во всём своём трагизме оно было уже в другом веке в прозе Солженицына -
"Матрёнин двор", Можаева - "Старица Прошкина", Распутина -
"Деньги для Марии".
Когда
мы видим, как деревенская жизнь вбирает в себя разных людей - это значит, что
есть и основа крестьянского мира, его высшая идея. Она образует свою жизнь, то
есть свою реальность. Это идея Земли. Вырвать крестьянство из этого мира или
подменить идею Земли другой - значит духовно его уничтожить. Так оказывается,
что есть идеи, способные перерождаться одна в другую. И есть идеи - а, значит,
и люди, "взаимно друг друга не понимающие в самом основном".
А
что же лучшие люди? Не каждая идея образует свою реальность, но Россия мыслящая
- это реальность, она образует свою жизнь. У этой реальности есть даже своё,
культурное, общество, внутри которого ищут согласия множество, наверное, самых
сложных - социальных, философских, научных и художественных идей; и они же ищут
для себя применения, все стремятся к тому, чтобы осуществиться, то есть
"изменить мир". Интеллигенция - это врачи, учителя, учёные,
художники. Но какое это единение людей, в чём его основа? Они имели все права,
привилегии и возможности вышестоящего над массой простых людей сословия, однако
начинали осознавать свои интересы как общие с народом. Собственно, у них не
было ничего общего с этой массой, с которой они никогда бы не слились. Если
интеллигент и мог появиться в деревне, то как учитель, агроном или врач.
Поэтому главной оказывалась идея с л у ж е н и я с отказом от личного
обогащения и службы государственным интересам. Конечно, в высшем смысле - это
идея служения обществу с целью принести пользу другому человеку, а не извлечь
из него пользу или свой интерес. Но ни государство, ни церковь, ни торговое и
даже рабочее дело не рождали в интеллигенции такой любви и такого стремления к
единению, какие испытала она к людям земли. И тогда уж, очевидно, что именно
это стремление было самой главной причиной разъединения интеллигенции и народа.
Это понимал Блок. О том, что оно значило, называя это разъединение
"страшным", с каким-то гибельным одиночеством он пишет в статье
"Народ и Интеллигенция": "C екатерининских времён проснулось в
русском интеллигенте народолюбие, и с той поры не оскудевало. Собирали и
собирают материалы для изучения "фольклера"; загромождают книжные
шкафы сборниками русских песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют
русскую мифологию, обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в
народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и
на голодную смерть за народное дело. Может быть, наконец поняли даже душу
народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все - даже
враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорого для себя, - не
значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить? "
Любовь
к народу - это подмена, потому что полюбить и понять мужика - значит перейти в
его идею, а это для интеллигентного человека невозможно. Даже если он отречётся
от своих идеалов, то сможет ли понимать, верить, чувствовать как русский мужик?
Да и мог ли посмотреть на себя глазами мужика?
"А
любите ли вы то, что любит русский народ?" - обращался Достоевский к
своему сословию. Что понял Блок: такая любовь никогда не станет любовью. Она
примет совершенно другую форму: нелюбви к реальности, в которой существует со
своей идеей народ. Поэтому любовь к народу становилась ненавистью к России.
Поэтому человек из народа становился для интеллигенции "маленьким человеком",
которого, чтобы уж полюбить, нужно возвысить как существо нижестоящее в своём
развитии, то есть научить, воспитать, освободить. Конечно, он ведь не мог бы
сам себе преподать уроки, сам себя выпороть для прилежания, сам себе простить
грехи для очищения души, сам с себя сорвать оковы, чтобы обрести свободу! Всё
это должен был делать для него кто-то д р у г о й - учить, наставлять,
освобождать, пороть!
Вот
почему Блок повторяет как заклинание: "нужно любить Россию". Вот
почему дороги для него слова Гоголя, его "Выбранные места из переписки с
друзьями", где тот взывал: "Как полюбить братьев? Как полюбить людей?
Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них
мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то,
что вы - русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь - есть
сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, - возлюбит и всё, что ни есть
в России. К этой любви нас ведёт теперь сам Бог. Без болезней и страданий,
которые в таком множестве накопились внутри её и которых виною мы сами, не
почувствовал бы никто из нас к ней сострадания. А сострадание есть уже начало
любви".Но сам же Блок с безысходностью спрашивает: "Понятны ли эти
слова интеллигенту? Увы, они и теперь покажутся ему предсмертным бредом,
вызовут всё тот же истерический бранный крик, которым кричал на Гоголя
Белинский, "отец русской интеллигенции. В самом деле, нам непонятны слова
о сострадании как начале любви, о том, что к любви ведёт Бог"... И
произносит самое главное: "Не понятны, потому что мы уже не знаем той
любви, которая рождается из сострадания".
Ещё
откровенней напишет Бунин в своих "Окаянных днях": "Страшно
сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллегентов были бы
прямо несчастные люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чём кричать и
писать?"
Народность как превращение
Многое
должно было обновиться в России, потому что формы её национальной жизни с
какого-то момента истории сдерживали развитие её же творческих сил. Но вместо
обретения всей нацией этой творческой свободы, происходили преобразования, что
принуждали двигаться вперёд, не допуская к свободе - а Россия с каждой попыткой
обновления погружалась в безвременье, в котором единственной творческой силой
оказывалась культура. Она намечала формы новой русской цивилизации, вбирая в
себя все направления мысли, предвосхищая будущие события и восполняя собой
историю. Однако ничто так не отчуждало народ как она сама, разделяя Россию на
тех, чьи мысли и чувства получали всю полноту выражения - и тех, кто обязан был
сливаться с массой себе подобных, хоть тоже мыслил и чувствовал.
Должно
было пройти долгое время и проделано огромное взаимное духовное усилие, чтобы
народное проникло в культуру, а созданное культурой - в душу народа. Но степень
сближения с народом становится эстетической величиной - а, значит, заданием для
искусства. Национальный дух отнимается у русской культуры и возвращается уже в
виде понятия н а р о д н о с т и. Пушкин писал с иронией: "С некоторых пор
вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности,
жаловаться на отсутствие народности". Говорят, требуют, жалуются - надо
полагать, её теоретики. Это они, сами не будучи художниками, решают, каким
должно быть искусство. Миф об искусстве в лаптях рождается, когда заявляет о
себе эстетическая критика: или, сказать иначе, когда интеллигенция в своём
порыве "понять душу народную" сознательно противопоставила
"художественное" и "народное"; например, в поэзии - форму
народных песен романтической лирике, то есть Никитина и Кольцова - Полонскому,
Фету, Тютчеву. Так, уже в пушкинскую эпоху появляется "крестьянская
поэзия", которую Белинский представляет как грязь, ставшую золотом, когда
пишет о Кольцове: "Не для фразы, не для красивого словца, не воображением,
не мечтою, а душою, сердцем, кровью поэт любит русскую природу и все хорошее и
прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского
селянина. Он носил в себе все элементы русского духа, любил крестьянский быт,
не украшая и не поэтизируя его, и поэзию этого быта он нашел в этом самом быте,
а не в риторике, в пиитике. И потому в его песни вошли и лапти, и рваные
кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи - и вся эта грязь превратилась
у него в чистое золото поэзии".
Но
там, где вожди эстетической критики провозглашали и пестовали близость
искусства с народом, не было ни поэтической традиции, ни культурной почвы.
Кафтаны, онучи, бороды - это почва? Cказки пушкинские, напетые крестьянской
нянькой, мещанская лирика Кольцова, гражданская Некрасова, в которой природный
барин заговорил вдруг голосом мужика - это традиция? Традиция, которую
создавали крестьянские поэты - песенная поэзия, то есть условная по своей форме
сентиментальная лирика. Она превращается в балладу или романс. Крестьянских поэтов
в этой традиции выделяло, напротив, стремление к изысканности, а не простоте. В
русском языке они пробудили лирическую силу, ставшую раздольной музыкой - но не
они вдохнули её в поэзию. Этой новой красотой и как бы романтизмом они
преобразили народную песню. Она стала поэтической, свободной, то есть, самой
собой, далеко уходя от былинно-сказовой старины, которой подражали в XVIII-XIX
веке учёные стихотворцы. Это песни, которые поются потом уж в России как
народные. Безымянность, успокоение стихийного в стихии же народа - вот итог, но
ведь не литературный, за которым могло бы что-то следовать?
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13 |