Курсовая работа: Русская литература и крестьянский вопрос

В этом сознании как будто сгущалась всё та же темнота пугачёвщины. Только в её чёрную гущу подбросили дрожжи "классовой борьбы" и не было тогда уж веры ни в революцию, которая обманула, ни в царское покровительство, которое сами же отвергли. Она, эта борьба начинала стремительно рушить деревню, потому что уничтожала все её связи с городом. Это они и были опорой для крестьянского хозяйства. Это без них оставалось возделывать патриархальный огород и проедать свой труд, "имеющий реазультат в самом себе". Между городом и деревней только начал пульсировать обогащающий их живительный ток - и вот его не стало, всё закупорилось ненавистью, борьбой. Мужик сковырнул барина, но сковырнуть город было не под силу. Надорвался, сдался, бросился в бегство. Бежали крестьянские дети в города - но никто уже не потянулся из тех же городов в деревни, и она, жизнь, хозяйственная и культурная, остановилась. И это не грань между городом и деревней стёрлась - а пролегла пропасть, в которой теряла себя Россия.

Но многое, если не всё, внушалось, да и до сих пор внушается верой, что стоит наделить мужиков землёй - и тогда уж деревня возродится, воскреснет. Владимир Солоухин: "Если бы разрешили сейчас уходить из колхоза с наделом хорошей земли, вроде как на отрубы при Столыпине, не все бы сразу, а постепенно бы потянулись. Если же нет, то надо считать, что народ мертв, что народа уже как такового и нет, а есть миллионы рабов, есть многомиллионное, потерявшее даже и понятие о достоинстве личности, о национальном достоинстве и вообще о человеческом достоинстве население страны." По сути, это вера в социальное чудо, которая вдохновляется мифом и грозит истребить саму себя, если оно тут же не будет явлено народом. Но деревня не преобразилась чудесно при Столыпине - землемеров, что должны были кроить отрубы, встречали кольями, ведь отчуждали землю для отрубщиков из общей, да при том самую лучшую. Поэтому писал Андрей Платонов: "Cтолыпин тогда давал деревенской верхушке исход на хутора: остальное крестьянство нашло себе выход в революции". Как раз столыпинская реформа ещё в начале века показала, что просто так мужики земли не отдадут, но и не возьмут. Только это не мифический народ, который обязан считаться "мёртвым", если не пожелает "воскреснуть" - он был, есть и будет, да вот не вдохновляется верой в собственное спасение. Примечательно, что с её утратой таким же пафосом заражалась свободомыслящая интеллигенция. Григорий Померанц: "Народа больше нет. Есть масса, сохраняющая смутную память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сейчас совершенно пустая." И вот не соглашался тогда уж с таким, "мифическим", образом народа Cолженицын: "Народа - нет? И тогда, верно: уже не может быть национального возрождения??.. И что ж за надрыв! - ведь как раз замаячило: от краха всеобщего технического прогресса, по смыслу перехода к стабильной экономике, будет повсюду восстанавливаться первичная связь большинства жителей с землею, простейшими материалами, инструментами и физическим трудом (как инстинктивно ищут для себя уже сегодня многие пресыщенные горожане). Так неизбежно восстановится во всех, и передовых, странах некий наследник многочисленного крестьянства, наполнитель народного пространства, сельскохозяйственный и ремесленный (разумеется с новой, но рассредоточенной техникой) класс. А у нас - мужик "оперный" и уже не вернётся?.." И сколько прошло времени - а мужик не сдвинулся с места, стоит на своём. Борис Можаев: "Мужики ждут. Чего они ждут? - cпросите. А возвращения земли, отобранной у их отцов и дедов советской властью. Они всё видят и хорошо понимают, что власть осталась всё той же, только вместо фуражки со звездой надела кепочку чуть-чуть набекрень. И слышат они, как новые доброхоты, позирующие перед телекамерами, орут до хрипоты в глотке, требуя вольную продажу земли". Но это ожидание своего порядка, которое тянется от века в век. Сколько же ещё будут ждать?

Всё это о ж и д а н и е, между тем, полно не столько желанием улучшить свою жизнь, сколько безраличием! Это во многом паралич воли, при том национальный, о котором писал Бунин: "Отсюда Герцены. Чацкие. Но отсюда же и Николка Серый из моей "Деревни", - сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда попадёт какая-то "настоящая" работа, - сидит, ждёт и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придёт какая-то лягушка с волшебным кольцом и всё за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!"

Общий исторический вывод о крестьянской трагедии звучит уже как бы поверх пафоса, в котором растворяются любовь и сострадание... Адреа Грациози в книге "Великая крестьянская война в СССР": "Вообще, поскольку сельский мир в конце концов исчез повсюду, можно задаться вопросом, что было - и до сих пор остаётся - следствием того весьма специфического способа, каким в СССР "разрешили" эту проблему. Как мы знаем, он заключался в максимальном подавлении автономного - по собственной инициативе участия крестьян в процессе модернизации, т.е. собственного исчезновения".

В советское время исследование крестьянского вопроса во всей его полноте было под запретом. История русского крестьянства до сих складывается из разрозненных и случайных фрагментов, она не написана, её нет! Самое главное, и до и после советского времени - это поле идейной борьбы. Но трагедия - это уничтожение жизни как таковой, а не её исторического уклада, то есть когда уничтожается сам человек. И мы видим глубочайший конфликт идей, которые овладевают людьми одной нации и доводят их до взаимного истребления. Мы видим cтолкновение и трагическое крушение выросших на этих идеях утопий - и создание новых мифов, питающих ту же самую борьбу. Вопрос о будущем только углубляет раскол. И раскол этот уже не в инакомыслии, а в инаковерии. Выбор будущего и есть вопрос веры, потому что в него можно только верить. Там, где люди разъединяются - это разъединение с Богом. Тогда уже не важно, что один разбойник, мужик, говорит: "всё поделить". А другой, думающий и мыслящий, карамазовское: "всё дозволено". Здесь начинается разрушение общей жизни, да и общей со всем миром, всем человечеством.

Русская проза никогда ещё не была такой трагической как в этом веке, рассказывая о судьбе человека. Это человек гибнущий в лагерях, на войне, под глыбами социальных переломов. От "Cолнца мёртвых" и "Окаянных дней" до "Проклятых и убитых" - всё об уничтожении человека. Лагерная, военная, деревенская проза. Конечно, были и другие книги - даже такие, которые учили сражаться и побеждать - но картина национальной жизни представляется только по эпическим произведениям, а всё эпическое в русской литературе XX века проникнуто тоской по погибшим. Зло побеждает в человеке или уж он, человек, становится его безвинной страдающей жертвой. Такое страдание несут в своих произведениях писатели, избравшие этот путь, чтобы признать законом взаимную помощь и любовь, поэтому ни один литературный герой уже не мог появиться без искупительной жертвы своего автора, его страданий.

Только всё ещё впереди.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pereplet.ru