Дипломная работа: Образ эмигранта в прозе Г. Газданова
Мать Гайто, Вера
Николаевна Абациева, также воспитывалась в Петербурге – в доме своего дяди
Магомета (Иосифа) Николаевича Абациева; дом его на Кабинетской улице был
своеобразным центром довольно обширной осетинской колонии в русской столице.
«… она была спокойной
женщиной, несколько холодной в обращении, никогда не повышавшей голоса.
Петербург, в котором она прожила до замужества, чинный дом бабушки,
гувернантки, выговоры и обязательное чтение классических авторов оказали на нее
свое влияние. Ее память была совершенно непогрешима, она помнила все, что
когда-либо слышала или читала. По-французски и по-немецки она говорила с
безукоризненной точностью и правильностью, которая могла бы, пожалуй,
показаться слишком классической; но и в русской речи моя мать – при всей ее
простоте и нелюбви к эффектным выражениям – употребляла только литературные
обороты и говорила с обычной своей холодностью и равнодушно - презрительными
интонациями. … Она знала наизусть множество стихов, всего Демона, всего Евгения
Онегина, с первой о последней строчки … Она отличалась прекрасным здоровьем и
никогда не болела»[12]
С самого рождения Гайто
воспитывался под влиянием двух культур – осетинской и русской. Когда Гайто
исполнилось три года, отец его закончил институт и получил назначение в Сибирь.
Затем Газдановы переехали в Белоруссию, потом в Тверскую губернию, и, наконец,
на Украину. Частые переезды были связаны с работой отца, но для сына, для детского
сознания его они означали не только смену пейзажей и впечатлений, и нечто
большее: утрату знакомых лиц и сложившихся привязанностей, и приобретение
новых, которые вскоре опять исчезали и рвались, - все это создавало ощущение
хрупкости окружающего мира и нереальности происходящего. Единственной
постоянной величиной оставалась лишь семья – сильный и жизнерадостный отец,
любящая мать, сестры. Но вот умирает одна из сестер – старшая. Затем отец – это
случилось, когда Гайто было восемь лет. И, в довершение несчастья, умирает его
младшая сестра. Гайто остается вдвоем с матерью.
Вот как он рассказывает
об этом в романе «Вечер у Клэр»: «Сначала умерла моя старшая сестра, смерть
последовала после операции желудка от не вовремя принятой ванны. Потом,
несколько лет спустя, умер отец, и наконец, во время великой войны, моя младшая
сестра, девятилетней девочкой скончалась от молниеносной скарлатины, проболев
всего два. Мы с матерью остались вдвоем. Она жила довольно уединенно; я был
предоставлен самому себе и рос на свободе. Она не могла забыть утрат,
обрушившихся на нее так внезапно, и долгие годы проводила, как заколдованная,
еще более молчаливая и неподвижная, чем раньше». Газданов скажет далее: «Позже моя
мать стала мне как-то ближе, и я узнал необыкновенную силу ее любви к памяти
отца и сестер, и ее грустную любовь ко мне».[13]
В 1912 году Газданов
поступил в гимназию в Харькове, где и проучился до 1919 года, - с перерывом на
год, который он провел в Полтавском кадетском корпусе.
Во время летних каникул
гимназист Газданов приезжал во Владикавказ и жил в доме своего деда, где жизнь
шла по привычной колее сложившегося издревле уклада, казалось неподвластной
времени и полной простого, но притягательного смысла. Однако Гайто уже не мог
понять ее глубиной сути, как не понимал и языка, на котором говорили дедовы
домочадцы, языка, родного ему по рождению, но утраченного, далекого теперь и
невозвратимого.
В 1930 году Газданов
писал Горькому: «Я плохо и мало знаю Россию, т.к. уехал оттуда, когда мне было
шестнадцать лет, немного больше; но Россия моя Родина, и ни на каком другом
языке, кроме русского, я не могу и не хочу писать».[14]
Он в совершенстве владел
французским и мог, наверное, подобно Набокову, попробовать свои силы в
инонациональной литературе, но не сделал этого, оставшись русским писателем и
выбрав из двух имен осетинское Гайто.
Канун и начало
революционной эпохи пришлись на время, когда Гайто учился 5-7 классах гимназии.
Летом 1919 года, уезжая на Кавказ, он уже решил бросить гимназию и отправиться
воевать. Было ему пятнадцать с половиной лет. Насколько можно судить, Гайто и
тогда, как и всю оставшуюся жизнь, был далек от романтики. В своем первом
автобиографическом романе «Вечер у Клэр» он описал это время: «Мысль о том,
проиграют или выиграют войну добровольцы, меня не интересовала. Я хотел знать,
что такое война, это было все тем же стремлением к новому и неизвестному. Я
поступил в белую армию потому, что находился на ее территории, потому что так
было принято; и если бы в те времена Кисловодск был занят Красными войсками, я
поступил бы, наверное, в Красную армию».[15]
Свое решение Гайто
доверил любимому дяде, драгунскому ротмистру Габла Газданову, который в романе
назван «дядей Виталием». В уста «дяди Виталия» вложены, несомненно, и
позднейшие оценки самого писателя. Дядя выразил племяннику неодобрение.
«Россия, - говорил он, - вступает в полосу крестьянского этапа в истории, сила
– в мужике, а мужик служит в Красной армии. У белых, по презрительному
замечанию Виталия, не было даже военного романтизма; белая армия, это армия
мещанская и полуинтеллигентская. В ней служат кокаинисты, сумасшедшие,
кавалеристские офицеры, жеманные, как кокотки, - резко говорил Виталий, -
неудачные карьеристы и фельдфебели в генеральских чинах». И, наконец, общий
вывод, сделанный «дядей Виталием»: «Правда на стороне красных».[16]
Племянника ему переубедить не удалось. В романе читаем: «Я ответил, что
все-таки пойду воевать за белых, так как они побеждаемые».[17]
Из Кисловодска Гайто
вернулся в Харьков, чтобы попрощаться с матерью. «Мой отъезд был для нее
ударом. Она просила меня остаться; и нужна была вся жестокость моих шестнадцати
лет, чтобы оставить мать одну и идти воевать, - без убеждения, без энтузиазма,
исключительно из желания вдруг увидеть и понять на войне такие новые вещи,
которые быть может, переродят меня».[18]
Он был определен служить
на бронепоезд, а через год, в ноябре 1920 года, вместе с остатками разбитой
армии Врангеля уехал за границу. В Турции он около года провел в военном
лагере, из которого бежал в Стамбул, где неожиданно нашел свою двоюродную
сестру, балерину Аврору Газданову, она уехала из России еще до революции; ее
помощь позволила Гайто поступить в русскую гимназию, которая формировалась в
Стамбуле, была перемещена в Болгарию и открыла занятия в апреле 1922 года в
городе Шумене. В 1923 году, пройдя курс восьмого класса, Гайто получил аттестат
о среднем образовании и отправился в Париж.
Газданову было суждено
провести около двадцати лет своей жизни ночным таксистом в Париже. Но прежде,
чем он стал заниматься этой «профессией», считавшейся в тех обстоятельствах
относительно «удобной», даже «аристократической», ему пришлось попробовать и
другие занятия: самой первой стала в ноябре 1923 года работа на загрузке и
разгрузке барж в Сан-Дени, где ему приходилось в течение восьми часов ежедневно
носить шестипудовые мешки. Он выдержал лишь две недели такой жизни, на самом
дне общества. Но побег из Сан-Дени не был легким. Его очередная работа зимой
1923-24 вновь вернула его в тот же самый пораженный нищетой рабочий пригород
Парижа, на этот раз для того, чтобы мыть локомотивы.
Зимой 1925-26 гг.
Газданов достиг глубины своего падения, когда ему пришлось вести жизнь клошара.
Она продолжалась три месяца. Он спал на тротуарах и станциях подземки. Его
кавказская гордость удерживала от обращения за помощью или от просьбы остаться
на ночь у кого-то из друзей. После жизни бездомного бродяги он работал на
автомобильном заводе Ситроен и оставался там сварщиком достаточно долго. Эта
работа не требовала больших физических усилий, однако он немедленно оставил ее,
как только заметил, что начинает хуже слышать. Он написал о некоторых эпизодах
своей заводской жизни сорок лет спустя, в 60-е годы, в некоторых
неопубликованных «Заметках из записной книжки писателя», но наиболее общее
описание содержится в «Ночных дорогах», написанных в конце 30-х годов.
В той степени, в какой он
был «русским иностранцем» среди солдат-крестьян во время Гражданской войны, он
осознает свое отличие от настоящего рабочего класса. Он осознает это, потому
что живет среди них, живет их жизнью – и делает это не из любопытства или
сострадания «на время» - но потому, что у него нет другого выбора. И поскольку
его собственная жизнь оказалась запертой той же настоящей безысходностью, он
начинает видеть и другую сторону медали: что рабочий класс, идеализируемый
интеллигенцией, на самом деле груб и примитивен; что он не видит, как или ради
чего может быть изменена существующая система. И все же, хотя дух едва теплился
в них, они остаются людьми, нередко более честными и более счастливыми, чем
многие, принадлежащие к другим социальным классам.
Газданов был вынужден
стать одним из них. Являясь одним из них, он может стать выше самодовольного
сочувствия, проявляемого к ним чужаками, он имеет право критиковать их,
показывать их такими, какими они действительно являются.
Были и другие вещи,
которые пришлось испытать. Некоторое время он преподавал русский язык французам
и французский язык русским. Однако он никогда не писал по-французски. Однажды
он сделал такую попытку, но ему не удалось продвинуться дальше первого
предложения. Для того чтобы писать прозу, в особенности же такого рода как его,
необходимо, чтобы язык был в крове, на уровне подсознания, необходимо
«чувствовать» слова, все их эмоциональное и стилистическое значение, необходимо
владеть им с самого детства, чтобы ум и сердце развивались благодаря именно
языковому посредству. Можно создавать литературу на иностранном языке, как это
делал Набоков, но не ту глубоко эмоциональную прозу о «движениях душе», которая
выходила из - под пера Газданова.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 |