Курсовая работа: Отец Сальвадора Дали и Федерико Гарсиа Лорка в творчестве Сальвадора Дали
Картина изумила всех,
кому случилось ее видеть, а сеньор Пичот, оглядев ее, во всеуслышание пожалел,
что написан натюрморт на двери - тяжелой, громоздкой, да еще изгрызенной
древоточцем. Разинув рты, домочадцы стояли у картины, когда кто- то из
внимательных зрителей заметил, что ни у одной из вишен нет хвостика. И правда,
о хвостиках я позабыл, но в тот же миг меня осенило. Я схватил горсть вишен и
стал торопливо есть их, вдавливая хвостики в краску. То был последний
гениальный штрих! Мои вишни казались куда реальнее тех, что я ел. Но и это не
все. Я уже упоминал о древоточцах, так вот: не только дверь, но и вишни - те,
что я ел,- оказались с червяками. Ходы же, прорытые короедами в двери, вели
прямиком в нарисованные мною вишни! И я принялся пинцетом вытаскивать червячков
из вишен, а древоточцев из двери и менять их местами. Оцените изящество
замысла! Я перетаскивал уже четвертого, если не пятого червячка, когда кожей
почувствовал, что сеньор Пичот стоит у меня за спиной и наблюдает мои безумные
манипуляции. Я знал, что он по достоинству оценил демарш с хвостиками, но
червячки, именно червячки сразили его наповал. На этот раз он даже не улыбнулся
(а прежде мои проделки вызывали у него бурные приступы хохота). Он задумался,
помолчал и, проронив, ни к кому не обращаясь: «Это гениально!» - исчез».
Не ограничившись тем,
что его сын был принят в старшие классы осенью 1916 года, Сальвадор Дали Куси
одновременно записал его в католический Коллеж братьев Марист, расположенный на
бульваре Рамбла (это здание под номером 21 в наши дни занимает Испано-Американский
банк). Предметы в школе и коллеже совпадали, темы уроков дублировались, но
помимо этого дети получали некоторое религиозное образование, присутствуя на
ранних утренних службах и слушая проповеди. Двойная система образования широко
практиковалась в Испании и была популярна в семьях среднего класса, готовящих
сыновей к поступлению в университет.
«Я продолжал учиться -
кое-как. Все знакомые уговаривали отца смириться с тем, что я стану художником,
в особенности учитель рисования сеньор Нуньес, который ни дня не сомневался в
моем таланте. Но отец тянул с решением - его пугала свободная профессия, он
предпочел бы занятие понадежнее. Однако отец всячески способствовал моему
художественному образованию: покупал мне нужные журналы, книги, кисти, краски,
холсты и вообще все, что я просил и без чего спокойно мог обойтись, повторяя
при этом: «Ладно. Кончишь институт, а там посмотрим».
К счастью, в школе был
прекрасный учитель рисования, Хуан Нуньес Фернандес (1877-1963), андалузец из
Эстепоны (близ Малаги). Нуньес был выпускником Королевской Академии искусств
Сан-Фернандо, где удостоился двух премий. Специализировался он по гравюре. В
1899 году Нуньес продолжил обучение в Испанской Академии изящных искусств в
Риме, а в 1903 году переехал в Париж. Свою должность в Фигерасе он занимал с
1906 года. Высокий, красивый, скромный человек с военной выправкой,
унаследованной им от отца, подполковника испанской армии. Наделенный божьим
даром, он пользовался большим авторитетом и был учителем по призванию.
«Внимательнейшим
образом я выслушивал сеньора Нуньеса - и делал наоборот. Так мне удалось
совершить кое-какие открытия технического плана. Помню, как-то мы рисовали
нищего. У старика-натурщика была великолепная борода - белоснежная, вся в
мелких завитках, легкая, как пух. Сеньор Нуньес взглянул на мой лист и заметил,
что я слишком черню - «не будет эффекта белизны». Он велел взять чистый лист и
начать заново - тончайшим карандашиком, легчайшими, едва заметными штрихами,
«дабы сохранить белизну». Я же, едва он отвернулся, принялся густо штриховать
лист, выбрав самый жирный карандаш. И штриховал с таким рвением, что прочие
ученики, оставив свои рисунки, сгрудились возле меня, наблюдая, что выйдет. Я,
несомненно, схватил сходство, но в конце концов, доводя рисунок, все испортил
густой штриховкой. На другой день сеньор Нуньес при виде содеянного, горестно
воскликнул:
- Я же велел совершенно
иначе! Видишь что вышло?
Я ответил, что еще не
закончил. Схватил склянку с китайской тушью, обмакнул в нее кисточку и принялся
чернить то, что в натуре было ослепительно белым. Учителя осенило:
- Ты рисуешь негатив!
- Я рисую то, что вижу.
- Если ты собираешься
поправить дело мелком, не выйдет - на тушь мелок не ляжет.
Но я взял не мелок, а
перочинный ножичек, стал скрести - и тогда из черноты выступила сияющая
белизна. Там же, где ее требовалось приглушить, пришлось поплевать и размазать -
легли прозрачные сероватые тени. Борода старика в моем исполнении изумляла
реализмом, особенно после того, как я догадался чуточку разлохматить
выскребленные места лезвием, чтобы передать пушистость фактуры.
Когда сеньор Нуньес
подошел ко мне в третий раз, он остолбенел, лишился дара речи, а чуть погодя
едва не удушил меня в объятьях, восторженно провозглашая:
- Да он же гений, этот
Дали! Гений - и ничего не попишешь!»
Нуньес за шесть лет
научил Дали всему, что умел. Дали признал это в «Тайной жизни», значительно
преувеличив число учеников, с которыми был вынужден конкурировать:
«Он был просто снедаем
страстью к искусству. С самого начала он выделил меня среди сотни учеников
нашего класса и пригласил к себе домой, чтобы растолковать каждую линию гравюры
Рембрандта, подлинником которой он обладал. Нуньес как-то особенно держал
гравюру, почти не касаясь, что говорило о глубочайшем благоговении перед ней. Я
уходил от сеньора Нуньеса, охваченный намерением достичь еще больших высот, мои
щеки горели от творческого тщеславия».
Тридцать лет спустя
Дали пошел еще дальше в своей оценке, сказав, что именно Нуньеса он уважал как
наставника более других.
Воскресным утром в
начале февраля 1921 года Карме Роже по дороге в церковь встретила Сальвадора,
Анну Марию и Каталину Доменеч. Она уже слышала, что мать художника в
барселонской больнице готовится к серьезной операции. Семья в подавленном
настроении шла в церковь к утренней мессе, чтобы помолиться о скорейшем
выздоровлении матери. Но Фелипа Доменеч не выздоровела, скончавшись от рака
матки 6 февраля 1921 года в возрасте сорока шести лет после операции в
столичной больнице Рибаса-и-Рибаса. Хотя Анна Мария Дали писала позже, что
несчастье случилось неожиданно, в газетном некрологе говорилось о смерти,
наступившей после «долгой и тяжелой болезни», что более правдоподобно. Фелипа
Доменеч была похоронена на кладбище «Побле Ноу» в склепе, где уже покоились
Галь Дали и Тереза Куси.
«Смерть матери настигла
меня как сокрушительный удар. Ни прежде, ни после мне не довелось испытать
ничего подобного. Я боготворил мать и знал, что ни одно существо на свете не
может с ней сравниться. Я знал, что она - святая, что ни одна душа, сколь бы ни
были очевидны ее достоинства, не способна достичь тех высот, где обретается
душа моей матери. Ее доброта искупала все - и в том числе мои изъяны. Я не мог
примириться с утратой. Мать любила меня такой великой и гордой любовью, которая
не ошибается,- я просто обязан был явить гениальность, пусть даже в пороке.
Смерть матери я воспринял как оскорбление, нанесенное мне судьбой: это не могло
случиться ни с нею, ни со мной! И я ощутил, что в глубине моей души взрастает,
расправляя могучие ветви, великий ливанский кедр отмщения. Наступив на горло рыданиям,
я поклялся сияющими мечами славы, что заблистают когда-нибудь вокруг моего
имени, отвоевать мать у смерти».
Дали пишет в «Тайной
жизни», что смерть матери стала тягчайшим ударом, который он испытал в своей
жизни; из-за этой потери он еще более утвердился в своем желании достичь славы
любой ценой. «С зубами, стучащими от плача, я поклялся, что вырву свою мать из
когтей смерти и одарю ее лучами света, который будет ярко сиять вокруг моего
прославленного имени».
Анна Мария вспоминает
об этой поездке в книге «Сальвадор Дали глазами его сестры», описывая
впечатление, которое произвела на мадридцев эксцентричная внешность ее брата:
длинные, почти до плеч, волосы, чрезмерно пышные бачки, накидка до пят,
золоченая трость. Вообще они втроем - оживленно жестикулирующие и болтающие
друг с другом по-каталански - представляли живописное зрелище. Причем яркая
внешность Сальвадора дополнялась привлекательностью его пышущей здоровьем
четырнадцатилетней сестры и дородностью нотариуса, чью массивную лысую голову
украшали редкие пряди совершенно белых волос.
«Два дня (на
вступительных экзаменах в Школу Изящных Искусств) я работал спокойно, все
получалось как надо, но на третий день смотритель в разговоре с отцом (они
успели познакомиться, пока отец дожидался меня) заметил, что я могу не сдать
экзамен:
- Мне трудно судить о
художественных достоинствах рисунка, но вижу, что сделан он не по правилам: сам
рисунок маловат, а поля слишком велики. Посмотрите, какие поля у других
абитуриентов!
Отец пал духом
настолько, что долго не решался дать мне совет. Что делать? Кончать этот
рисунок, и будь что будет, или приниматься за новый? Весь вечер, пока мы
прогуливались, он ломал себе голову, а после, в кино, посреди сеанса вдруг
громко спросил:
- А может, рискнуть?
Начать заново? - И, помолчав, добавил: - Ведь впереди еще три дня!
На нас уставился весь
зал. Я никогда не упускал случая помучить отца, но на этот раз его тревога
передалась и мне - было уже не до шуток.
- Выспись как следует,-
сказал отец, прощаясь со мной на ночь,- и не думай об этом, а утром решишь, как
поступить.
Ночь - и я вновь
очутился перед чистым листом! Так прошел третий день. Взглянув на меня, отец
сразу понял, что дела плохи:
- Ну как?
- Я начал снова,
- И получается?
- Я еще почти ничего не
сделал - искал пропорции, надо же наверняка!
- Конечно, надо
наверняка, но все-таки... целый день ушел на пропорции... Зря я тебе
посоветовал начать новый рисунок!
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 |
