Реферат: Трагедия Григория Мелехова в романе "Тихий Дон"

Перед художником, освещающим «помыслы и чувства» человека, встают задачи, решение которых требует не только учета «действий», но и анализа мотивов этих действий, нравственного состояния, в котором находиться человек, производя те или иные действия.

Шолохов глубоко и всесторонне осуществляет анализ души, охваченной сомнением и страхом, раскаянием и ожесточением, утратившей равновесие, поскольку мир находился в состоянии ломки, брожения. Неизбежным был процесс нравственного опустошения, возникающего как следствие конфликта между человеческими задатками и неправым делом, которое творит человек. Естественные свойства деформируются, начинается угасание личности. Шолохов замечает о Григорие: «Все чаще огонек бессмысленной жестокости вспыхивал в его глазах», - а ведь он человек по природе гуманный. Не в силах обрести хотя бы временный душевный покой, Григорий ищет забвения в пьяном разгуле, в любовных похождениях, - а ведь он человек большой душевной стойкости и нравственной чистоты. Холодом отчаяния веет от его признания Наталье:

«Я так об чужую кровь измазался, что у меня уж и жали не к кому не осталось. Детву – и эту почти не жалею, а об себе и думки нету. Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал…В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе…»

Необходимо, следовательно, внести уточнение в традиционное утверждение, что единственным источником терзаний, причиной нравственного кризиса Григория являлись его социальная двойственность, промежуточность позиций. Надо помнить, что, имея в виду двойственность своего положения, обозначая именами Лестницкого и Кошевого противоборствующие силы, Григорий единственно приемлемую для себя возможность преодоления этой промежуточности связывал с приходом в лагерь революции. Именно в этом направлении и лежала перспектива его развития. Поэтому не случайно даже его кратковременное пребывание у красных всегда ознаменовывалось обретением душевного равновесия, нравственной устойчивости.

Еще находясь в отряде Подтелкова, Григорий не только исправно служил, был умелым командиром, но и активно интересовался политической жизнью Дона. Фронтовой большевизм был ему явно по душе, несмотря на то, что в родном курене это не встретило ни сочувствия, ни одобрения. Нелегко Григорию далось решение, принятое в Новороссийске. Однако в данном случае важно заметить, что, приняв решение сдаться красным, Григорий преобразился, обрел бодрость:

« - Поехали на квартиру, ребятки, держи за мной! – приказал повеселевший и как-то весь подобравшийся Григорий».

«Переменился он, как в Красную Армию заступил, веселый из себя стал, гладкий как мерин» - так Прохор Зыков по-своему рассказывает о душевном состоянии своего командира, когда тот сражался в коннице Буденного. Проступает определенная закономерность: служба неправому делу изнуряет Григория, приводит к опустошению, к ослаблению и угасанию тех высоких природных качеств, которые составляют источник его очарования; возникновение и углубление связи с революционным делом, служба в лагере красных неизменно приводит к нравственному подъему, восстанавливает душевное равновесие, пробуждает то лучшее, что коренилось в его характере. Данная закономерность получает сюжетное претворение в существенном различии мотивов, которые обуславливают появление Григория на стороне тех или иных противоборствующих сил.

Давно уже стало традиционным рассуждение о метаниях Григория, о его «перелетах» из одного лагеря в другой. Однако не обращалось внимание на то, при каких обстоятельствах и из каких побуждений Григорий принимал всякий раз решение, связанное с выбором пути. Поэтому и создавалось впечатление, что он с одинаковой легкостью, по какой-то внутренней предрасположенности, изменял одним, предавал других, поклонялся сегодня идеалам, которые завтра оплевывал.

Лишь накануне Вешенского восстания была ситуация, предоставлявшая ему возможность свободного волеизъявления и выбора, но ведь тогда не только Григорий Мелехов, но даже Иван Алексеевич Котляров не сдал правильного шага, не ушел к красным.

Не покинь Григорий хутора татарского накануне восстания, его наверняка «взяли бы в дело», как выразился Штокман. Подчиняясь силе, вступает он в банду Фомина. Выбора не было, поэтому есть своя логика в реплике Григория, брошенной в ответ на обвинение Михаила Кошевого:

«Ежли б тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании».

При иных обстоятельствах принималось решение о приходе в лагерь революции. Вспомним хотя бы драматические дни Новороссийска. У Григория была возможность выбора: ему гарантировали место на пароходе, друзья и соратники манили бегством в Грузию. Он сам сделал выбор – вступил в Красную Армию. На первый взгляд, это не столь значительный факт, если иметь в виду, что ситуация в Новороссийске была весьма напряженной. Однако необходимо и важно учесть, что в ответственную минуту, когда возникает возможность выбора, Григорий, как правило, подчиняется побуждениям, идущим от народных, трудовых основ его характера. Это и придает его образу, при всей его сложности и противоречивости, цельность и законченность.

Казалось бы, в Новороссийске и должна была фактически завершиться судьба Мелехова, наконец вступившего на твердый берег, получившего возможность «замолить грехи» и обрести место в новой жизни.

Надо заметить, что в субъективных свойствах характера героя и в складывающихся обстоятельствах содержались предпосылки подобного решения. Уже было показано, что намерение Григория заслужить прощение народа носило серьезный характер. О том, что он сражался против белополяков и врангельцев не за страх, а за совесть, свидетельствует рассказ Прохора Зыкова, наблюдавшего Григория в бою:

«Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четыре ихних улана срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обеих сторон… После боя сам Буденный перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была».

Известно, что действовавшие в ту пору законы предоставляли возможность искупить преступление перед революцией, совершенное в обстановке гражданской войны. В приказе северокавказского краевого военного совещания от 26 июля1921 года о помиловании всех добровольно сдающихся бело-зеленых отрядов, в частности, говорилось: «Сего числа объявить амнистию всем трудовым казакам и крестьянам, обманом по своей темноте и несознательности вовлеченным в бандитские отряды, которые в настоящее время искренне раскаиваются в своих поступках, пожелают вернуться к мирному труду и на деле докажут свою преданность власти рабочих и крестьян…»

Сам Шолохов в беседе с болгарскими писателями 12 июля 1951 года заметил, что люди типа Григория Мелехова после революции обрели прочное место в новой жизни:

«Меня спрашивают, какова судьба людей типа Григория Мелехова? Людей этого типа Советская власть вывела из тупика, в каком они оказались. Некоторые из них избрали окончательный разрыв с советской действительностью, большинство же сблизилось с Советской властью. Они участвовали в Советской Армии во время Отечественной войны, участвуют в народном строительстве».

Характерно, что сделанное писателем обобщение получило свою реализацию в судьбах людей, которые послужили прототипами Григория Мелехова.

Почему же, спрашивается, Шолохов не посчитался не только с фактами, связанными с судьбой прототипов Григория Мелехова, но и с тем, что, по словам самого писателя, «большинство тех, чей путь в революции был отмечен тяжкими заблуждениями, сблизилось с Советской властью»? Не ущемлялись ли интересы типичности решением, принятым писателем? До сих пор памятны настойчивые требования критики, полагавшей, что наиболее естественно и закономерно было писателю поставить точку в момент прихода Григория в Красную Армию…В подобных требованиях была своя логика. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, вспомнить образ Вадима Рощина из трилогии А. Толстого «Хождение по мукам», путь которого, отмеченный тяжкими преступлениями перед народом и революцией, завершился полным идейным и нравственным преображением, обретением большого человеческого счастья на обновленной революцией родной земле. Памятная встреча и беда Рощина с большевиком Чугаем явилась тем рубежом, который внес перелом в его судьбу. Разум и гуманизм революции получили в образе Чугая монументальное воплощение, проявились как бы в чистом, не осложненном виде.

В судьбе героев трилогии «Хождение по мукам» отразилась закономерность прихода в революцию той части интеллигенции, которой были дороги демократические традиции русской культуры, идеалы человечности, добра и справедливости. Хотя их путь и был «хождением по мукам», тяжкие испытания и суровее уроки этого пути ознаменовались духовным очищением Рощина и Телегина, Даши и Кати. Драматическая коллизия, составившая сюжетный нерв трилогии, оказалась преодоленной и снятой в победе революционного народа, в нравственном возрождении героев. Дух исторического оптимизма одерживает полную победу и получает выражение в заключительных словах трилогии, содержащих обобщение, отменяющее возможность каких-либо осложнений в судьбе героев трилогии в будущем:

«Рощин – Кате на ухо шепотом:

- Ты понимаешь – какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра…Все в этом зале готовы отдать за это жизнь…Это не вымысел, - они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль…И это – на моей родине, и это – Россия…»

А. Толстой непосредственно соотнес путь своих героев с закономерностью эпохи, выражающейся в том, что большинство интеллигентов типа Телегина и Рощина действительно преодолели все временные заблуждения и «сблизились» с Советской властью.

Шолохов не остановился у черты, обозначенной складывающейся литературной традицией, ибо его замысел обнимал более широкий круг проблем, сопрягал эпоху гражданской войны с последующими этапами революции. Примечательно, что грань, которой отмечены своеобразие и масштаб шолоховской концепции, с поразительной наглядностью проступает в композиционной структуре «Тихого Дона» по сравнению, например, с композицией трилогии А. Толстого «Хождение по мукам» обрамляют картины-обобщения, которые в своей контрастности доносят ощущение глубины и масштаба изменений, происшедших в жизни страны. Открывается роман «Сестры» картиной предвоенного Петербурга с его лихорадочным пульсом и предчувствием близящейся катастрофы. Завершается «Хмурое утро» словами, утверждающими мысль о том, что испытания, связанные с «хождением по мукам» - достояние былого, впереди широкие, светлые горизонты исторического творчества и личного счастья:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9