Реферат: Трагедия Григория Мелехова в романе "Тихий Дон"
Как уже говорилось,
Шолохов не ограничивается историко-социологическим раскрытием корней вешенского
мятежа, стремясь углубиться в исследование проблемы «человеческое и
историческое» в условиях гражданской войны.
Григорий Мелехов, вступив
в ряды вешенских мятежников, оказался как бы на изломе времени. Создалась
острая ситуация, предоставляющая широкие возможности исследования характера
героя.
Казалось бы, наконец
определилась позиция Мелехова, сомнения и колебания позади: «Будто и не было за
плечами дней поисков правды, шатаний, переходов и тяжелой внутренней борьбы».
Величайшее воодушевление
испытывал Григорий в первые дни восстания, так как справедливыми и возвышенными
ему казались его цели. Однако в тончайших оттенках колорита, в котором
выдержано описание нравственного состояния героя, его действий в этот момент,
затаено напоминание о том, что в выборе, сделанном им, решающую роль сыграли
побуждения, не затрагивающие лучших сторон его характера, нравственных основ
его личности. Злобное ликование, мстительная обида – таковы формы выражения
эмоционального состояния героя в, казалось бы, кульминационный момент самораскрытия
его характера:
«Он чувствовал такую
лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимость, что помимо воли его из
горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип. В нем освободились плененные,
затаившиеся чувства. Ясен, казалось, был его путь отныне, как высветленный
месяцем шлях».
Вешенское восстание
становится важнейшей вехой в судьбе главного героя. Казалось бы, блистательно
складывается его путь: Григорий – прославленный командир дивизии, по станицам и
хуторам идет о нем молва как о верном сыне Тихого Дона. Горделивая радость
старика Мелехова не знает границ.
Однако Шолохов, освещая
путь Григория в дни мятежа, пристально вглядывается в его душевный мир,
стремиться уловить ту сложную и противоречивую связь, которая существует между
ходом событий и состоянием его души, характеризующимся причудливым
переплетением тенденций, порожденных пробуждающимся сознанием и властью
предрассудков, раскованностью чувств и силой привычки, органических начал,
воспитанных трудовой жизнью, и собственнических инстинктов.
Если отвлечься от
частностей, связанных с преходящими настроениями Григория Мелехова, то можно
следующим образом определить смысл и содержание его внутренней жизни,
направление его нравственных устремлений в дни Вешенского восстания. Несмотря
на то, что Григорий оказался в самой гуще событий, как один из вожаков казацкой
массы, поднявшейся против революции, его ни на минуту не покидало чувство
неуверенности. Закрадывались сомнения, подкатывал страх, росло разочарование в
избранном пути по мере нарастания и развития событии. Все лучшее, что таилось в
его натуре, было исполнено готовности, томилось, рвалось «к тому берегу».
История требовательно стучалась в каждое сердце, сердце Григория не было глухим
к ее зову. Создавались предпосылки острых душевных коллизий, которые выступали
как действенное средство психологического раскрытия характера и познания
противоречий общественной жизни. Шолохов осуществляет психологический анализ в
сложном взаимодействии мотивов, связанных с диалектикой сословно-классового и
исторического, определяющей линию поведения и состояние внутреннего мира героя.
Сомнения и колебания не
оставляют Григория на всем протяжении восстания. Они по мере нарастания событий
усиливаются, приобретают все более драматические формы. Своеобразной кульминацией,
отражающей глубину душевного смятения героя, является сцена, когда он, в порыве
боевого азарта зарубив матросов, бьется в припадке:
«Братцы, нет мне
прощения!...Зарубите, ради бога…в бога мать…Смерти…предайте!...».
Казалось бы, о каком
раскаянии могла идти речь, если бы злоба и вражда к революционному народу
безраздельно владели душой Григория? Билось, пульсировало, ни на минуту не
затихало, как саднящая рана, ощущение ошибочности, а затем и преступности
избранного пути. Вот почему шутливая интонация его слов, обращенных к Копылову:
«Это я у вас – пробка, а вот погоди, дай срок, перейду к красным, так у них я
буду тяжелей свинца»
, - не в силах скрыть
серьезности настроений, которые томят, изнуряют душу, ищут выхода. Та же мысль
звучит и в его пьяной реплике соратникам по дивизии: «Харлампий! Давай
советской власти в ноги поклонимся: виноватые мы…». Недаром среди
повстанческого командования распространилась о нем молва как о «недопеченном
большевике».
«С одной стороны –
говорит Григорию Копылов, - ты – борец за старое, а с дугой – какое-то, извини
меня за резкость, какое-то подобие большевика».
Напряженная работа мысли,
смутное сознание неправоты дела, с которым связал себя Григорий, порождают
мучительные процессы нравственных метаний. Его характер по своим возможностям,
потенциальным стремлениям не может широко и органично проявится в сфере,
положенной целями и делами контрреволюционного мятежа. Поэтому есть глубочайшая
закономерность, с точки зрения психологической правды характера, в таких
поступках Григория, как попытка предотвратить расправу над Котляровым и
Михаилом Кошевым («кровь легла промеж нас, но ить не чужие ж мы!») или
исполненная презрения отповедь белогвардейскому полковнику Андреянову,
поднявшему оружие на пленного красного командира:
«Пустое дело – убить
пленного. Как вас совесть не зазревает намеряться на него, на такого? Человек
безоружный, взятый в неволю, вон на нем и одежи - то не оставили, а вы
намахиваетесь».
По мере развития событий,
когда все яснее и отчетливее начинали обозначаться истинные цели мятежа,
усиливается интерес Григория к красным, все глубже становится его ненависть к
генералам, презрение и неприязнь к господам. Эти два мотива в своем
взаимодействии составляют чрезвычайно важный аспект психологического анализа
характера Григория, выявления в нем подспудных, органических процессов, которые
как бы напоминают о таящихся в нем силах человечности, достойных одной судьбы,
иного предназначения. Он в смятении, с неосознанной симпатией вглядывается в
лица плененных красноармейцев, не в силах возбудить в себе враждебного к ним
чувства: «Григорий с щемящим любопытством разглядывал одетых в защитное молодых
парней, их простые мужичьи лица, невзрачный пехотный вид».
Мысли о красных не
оставляли его ни на минуту. В воображении Григорий, вероятно, не один раз видел
себя среди них – настолько жгучим и неугасимым был интерес к тем, чью кровь
приходилось лить. Иначе невозможно понять его мыслей в ответ на ядовитое
замечание Копылова:
«он неясно думал о том,
что казаков с большевиками ему не примерить, да и сам в душе не мог
примириться, а защищать чуждых по духу, враждебно настроенных к нему людей,
всех этих Фицхалауровых, которые глубоко его призирали и которых не менее
глубоко презирал он сам, - он тоже больше не хотел и не мог».
Хотя Григорий и приходит
к выводу о невозможности примирения с красными, знаменательно, что это
признание окрашено горечью и тревогой. Недаром конец мятежа он связывает с
победой красных: «Как набьют нам, так и прикончиться». Следовательно, отношение
Григория к революции даже в дни мятежа отмечено сомнениями, колебаниями,
смутным тяготением к «тому берегу», стихийными порывами, свидетельствующими о
том, что твердой позиции не найдено, душевного равновесия не обретено.
Зато Григорий не знал
колебаний, не ведал сомнений, когда дело касалось кадетов, белых генералов. Его
неприязнь и презрение к ним были безграничны и бескомпромиссны. Отношение к
кадетам носит у него иной качественный оттенок, хотя сам Григорий неоднократно
утверждал, что кадеты и комиссары для него в одинаковой мере неприемлемы. То
были оценки, навеянные моментом, но не отражающие истинных его чувств. Даже
смутное подозрение, что восстание спровоцировано кадетами и служит их
интересам, приводит Григория в смятение. Обнаружив в штабе повстанцев
полковника генштаба Георгидзе, он решительно требует его убрать. Григорий с
ненавистью слушает генерала Секретева, глумливо напоминающего об измене
казаков: «ну, и мы вам послужим поскольку-поскольку!... – с холодным бешенством
подумал опьяневший Григорий и встал».
А когда генерал
Фицхалауров попытался его распекать, Григорий с угрозой бросил:
« - Прошу на меня не
орать!.. – Вы вызвали нас для того, чтобы решать… - На секунду смолк, опустив
глаза и, не отрывая взгляда от рук Фицхалаурова, сбавил голос почти до шепота:
- Ежли вы, ваше превосходительство, спробуете тронуть меня хоть пальцем, -
зарублю на месте!»
Уроки руководства массой
пусть и в условиях контрреволюционного мятежа не прошли даром: гордость, от
природы ему свойственная, обрела новое качество. Пробудилось чувство
человеческого достоинства. Григорий с презрением говорит о тупом высокомерии
генералов, которые не заметили, «что народ другой стал с революции, как, скажи,
заново народился! А они все старым аршином меряют. А аршин того и гляди
сломается…». Хотя Григорий еще и не преодолел автономистских иллюзий, его до
глубины души возмутило появление интервентов на донской земле: «…а я бы им на
нашу землю и ногой ступить не дозволил!».
Продажность и барское
высокомерие, жестокость и моральное растление, которые он наблюдал в
белогвардейской среде, порождали исключительную силу отталкивания, создавали
предпосылки развития характера, расширения личности. В памятном разговоре во
время попойки у английского лейтенанта Кэмпбела Мелехов, наблюдая
саморазоблачающегося офицера Горчакова, который с пренебрежением высказался о
России-мачехе, сурово заметил ему: «Какая бы не была мать, а она родней чужой».
Характерно, что своем
неприятии кадетов, в нравственном отрицании всего, что было связано с
белогвардейским движением, Григорий апеллировал к ценностям, далеко выходящим
за пределы целей и задач восстания. Его позиция определялась идеями, навеянными
революционным пробуждением масс, патриотическими чувствами, обретшими
исключительную напряженность в обстановке гражданской войны и иностранной
интервенции. Все это заставляет вдумчивей отнестись к мотивам, которые побудили
Григория остаться в Новороссийске.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 |