Реферат: Трагедия Григория Мелехова в романе "Тихий Дон"

Григорию Мелехову исполнилось всего лишь восемнадцать лет, когда мы впервые встретились с ним. Уже портретная характеристика, соотнесенная с только что поведанной историей их предка Прокофия, создает впечатление о человеке ярком, по-юношески порывистом и неукротимом: «…А младший, Григорий, в отца попер: на полголовы выше Петра, хоть на шесть лет моложе, такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей. Так же сутулился, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, звероватое».

Заботы еще не бросили тени на его лицо. Он смотрит на мир доверчиво, его сердце открыто впечатлениям бытия. Писатель ищет все новые поводы, чтобы передать красоту юношеской непосредственности, прелесть естественно прекрасного человека. Рано утром пробуждается мелеховский курень, и Григорий вновь попадает в поле зрения автора:

«На подоконнике распахнутого окна мертвенно розовели лепестки отцветавшей в палисаднике вишни. Григорий спал ничком, кинув наотмашь руку».

Рисуется ли писатель картину косьбы, он не забывал обратить внимание на грацию его сильного тела, заметить, как остра и прекрасна его отзывчивость на очарование природы; идет ли речь о скачках, непременно отмечается, что Гришка взял первый приз; даже мимолетное упоминание в разговоре о лучших на хуторе песельниках («Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос») – многозначительно. Избытком сил, обаянием натуры богатой, эмоциально яркой и порывистой веет от образа Григория Мелехова. Художник часто избирает восприятие персонажа в качестве того «магического кристалла», через который открывается красота донской природы. Чист и незамутнен этот кристалл его души. Глазам отринувшего сон Григория открывается:

«По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, а вверху звездное просо. Конь позади сторожко переставляет ноги». Жизнь еще не потревожила Григория. Первым серьёзным испытанием стала его любовь к Аксинье. Пусть ещё спервоначала увлечение Григория и лишено глубины, пусть в нем больше молодой порывистости, нежели поэтической одухотворенности, однако писатель приоткрыл нам сердце, способное к сильным чувствам, страстным порывам.

Шолохов любуется неистовой силой страсти, охватившей Григория и Аксинью:

«Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встречах почему-то стыдились люди смотреть».

И то, что неизбежным оказалось их столкновение с косной и жестокой силой патриархальности, служит утверждению человечности их любви, сумевшей стряхнуть с себя оковы предрассудков и выступить в своей естественной красоте. Шолохов, поэтизируя прекрасное в нравственном облике Григория и Аксиньи, не прибегал к идеализации: истинная красота не боится соприкосновений с грубой повседневностью, прорывается сквозь коросту предрассудков. Женитьба вносит новое осложнение в нравственную биографию Григория. Однако это не разрушает цельности его образа. Хотя жестоким и грубым был удар, нанесенный им Аксинье, хотя нескрываемое осуждение звучит в авторских словах: «На вызревшее в золотом цветенье чувство наступил Гришка тяжелым сыромятным чириком. Испепелил, испоганил – и всё», мы все же помним его же простодушное признание в ответ на ревнивую реплику Аксиньи о красоте его невесты: «Мне её красоту за голенище не класть. Я бы на тебе женился».

Григорий, познавший счастье настоящей любви, чувствует себя пленником в мире патриархальных отношений. Пройдет всего лишь несколько месяцев, и Григорий среди степного безмолвия с грубоватым прямодушием скажет Наталье:

«Не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся. Не хотел гуторить про это, да нет, видно, так не прожить…»

Было бы опрометчиво осуждать Григория. Он не мог лгать ни в мыслях, ни в чувствах.

Писатель зорко следит, чтобы нравственный потенциал характера, его сокровенная сущность постоянно напоминали о себе, просвечивая сквозь грубоватую непосредственность простого человека. Сперва привычно резкими были слова Григория на стоны Аксиньи, терзающейся в родовых муках: «Брешешь, дура…» - но через мгновение прорвалось иное, то, что скрывалось в недрах его человеческой натуры: «Аксютка, горлинка моя!...».

В первых частях «Тихого Дона» дается как бы экспозиция образа, прочерчиваются контуры характера, намечаются те природные основы, которым еще предстоит развиться, обрести более четкие формы. Для Шолохова Григорий Мелехов не является олицетворением идеала отвлеченной человечности. Его характер воплощает те ценности, которые таятся в нравственном опыте и понятиях народа. Его живая восприимчивость и способность энергичного отклика на впечатления окружающего мира поставлены в непосредственную связь с деятельным началом в народном характере и мировоззрении. Не случайно так силен и действен фольклорный элемент в повествовании о Григории. Свет народнопоэтической традиции придает его образу, интонации повествования о нем особый колорит.

Григорий глубоко и органично воспринял народные понятия о чести и достоинстве, благородстве и великодушии. Кодекс рыцарской чести, предписывающий быть смелым и отважным в бою, великодушным к побежденному врагу, вошел в его сознание и сердце как священная заповедь и слился с природными свойствами его открытой, благородной, порывистой и правдивой натуры. В характере Григория повторилось многое, что было свойственно людям его среды, но формы проявления этих качеств носили у него резко индивидуальный характер. Однако острота индивидуального проявления лишь резче обозначала то, что связывало героя с его средой, с историческим бытием и миросозерцанием народа. То, что было растворено в массе и пребывало как возможность, не всегда получающая стимулы и находящая обстоятельства для своего проявления, составляло сущность его индивидуальности, получало глубокое выражение. В этом смысле его характер удивительно нормативен, несмотря на его подчеркнутое своеобразие, соотнесен с народом, несмотря на его неповторимую индивидуальность.

Находясь на военной службе, Григорий ревнивее других оберегал свое человеческое достоинство. Когда привыкший к мордобою вахмистр поднял на него руку, «Григорий оторвал от сруба голову, - ежели когда ты вдаришь меня – все одно убью! Понял?». Григорий бурно протестует, сталкиваясь с фактами произвола, глумления над человеком. Вспомним его порыв при виде надругательства над горничной Франей.

Каким глубоким был его нравственный протест против кровавой бессмысленности войны! Есть нечто знаменательное в том, что Шолохов, рисуя эпизоды первого боевого крещения героя, анализируя состояние его души, смятой и подавленной ужасами бойни, не пожелал уклониться от прямых перекличек с аналогичными эпизодами и мотивами романа «На западном фронте без перемен» Ремарка.

Григорий Мелехов мучительно переживает первую кровь, пролитую им на фронте. Петро едва узнал брата: так разительны были перемены, происшедшие в нем: «Голос у него жалующийся, надтреснутый, и борозда (ее только что, с чувством внутреннего страха, заметил Петро) темнела, стекая наискось через лоб, незнакомая, пугающая какой-то переменой, отчужденностью». Сам Григорий жалуется брату: «Меня совесть убивает. Я под Люшневым заколол одного пикой. Сгоряча… Иначе нельзя было… А зачем я энтого срубил?».

Процессы политического пробуждения масс своеобразно преломились и в духовной эволюции Григория Мелехова. Вернувшись на Дон, он оказался в рядах Красной гвардии. Семена большой правды, посеянные Гаранжой, не заглохли. Шолохов замечает: «Про Григория мало говорили, - не хотели говорить, зная что разбились у него с хуторными пути, а сойдутся ли вновь – не видно».

Революция проложила рубеж в жизни народа, провела черту, размежевавшую людей. Многие выбирали свой путь, подчиняясь стихийному порыву, игре случайных обстоятельств. Примечательна в этом отношении эпизодическая фигура конокрада Максимки Грязнова, привлеченного к большевикам «новизною наступивших смутных времен и возможностям привольно пожить».

Шолохов подчеркивает, что Григорием в эти дни управляли серьезные намерения и глубокие побуждения. Своеобразным экспозиционным предварением судьбы героя явились два эпизода: встречи с Извариным и Подтелковым. Именно автономист Изварин и большевик Подтелков стоят в преддверии эпического повествования о трагической судьбе Григория Мелехова. Разве мог Григорий со своей стихийной революционностью противостоять Изварину, изощренный ум и яркая речь которого действовали обезоруживающе.

« - Я говорю… - глухо бурчал Григорий, - что ничего я не понимаю…Мне трудно в этом разобраться…Блукаю я, как в метель в степи…

- Ты этим не отделаешься! Жизнь заставит разобраться, и не только заставит, но и силком толкнет тебя на какую-нибудь сторону».

Впервые вступает в повествование тема идейного и жизненного распутья. Спустя всего лишь несколько дней произошла его встреча с Подтелковым, а Григорий в споре с ним, по существу, повторил изваринские мысли о самостийности Дона. Не вняв суровым и простым словам большевика, он «мучительно старался разобраться в сумятице мыслей, продумать что-то, решить». Примечательно, что горькое признание Григория в разговоре с Извариным («Блукаю я, как в метель в степи») получает свое развитие и обобщение в пейзажном мотиве ветра как символа стихийных начал, завершающем главу:

«От городского сада, прибитые дождем, шершавые катились листья, и, налетая с Украины, с Луганска, гайдамачил над станицей час от часу крепчавший ветер».

Изварин чутко уловил смятение Григория и сурово предупредил его. Но хитроумный автономист был не в силах понять главного, когда заподозрил Григория, оставшегося у красных, в карьеризме, сравнив его с авантюристом Голубовым. Шолохов в этот момент не забывает подчеркнуть нравственное бескорыстие героя. В ответ на ироническую реплику Изварина, искренне ли Григорий принял «красную веру» или же, как Голубов, делает ставку на популярность среди казаков, Григорий произносит: «Мне популярность не нужна. Сам ищу выхода».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9