Курсовая работа: Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в
Задачи исследования:
- дать определение
положительному герою;
- выявить концепцию
положительного героя в творчестве И.С.Тургенева.
- показать два взгляда на
образ положительного героя в литературе 60-х г.XIX в.на примере образов Рахметова и князя Мышкина.
Работа состоит из
введения, трех глав, заключения, литературы.
Глава 1. Положительный герой в
литературе 60-х г. XIX в
Жизнь эпохи 60-х годов
взывала к поиску новых форм художественного изображения, диалектически
совмещающих в себе утонченный анализ с динамичным, постоянно «перенастраивающимся»
синтезом. В литературу приходит новый герой—изменчивый и текучий, но
сохраняющий при всех переменах верность самому себе, глубинным основам своего
«я», своей неповторимой индивидуальности. Это герой, стремящийся снять роковое
противоречие между словом и делом. Активный и целеустремленный, он пересоздает
себя и мир в процессе постоянного и напряженного жизнестроительства. Новый
герой является перед читателями в живом многообразии человеческих характеров,
несет на себе печать художественной индивидуальности автора, его общественных
убеждений.
Социальная судьба
писателей-демократов, как и творчество, воссоздает драматическую историю о
«новых людях» социального и идейного самоопределения русского разночинства,
историю борьбы его представителей с российской действительностью. В этой борьбе
и самоопределении они искали опоры в народе, в передовых идеях своего времени.
Наряду с очерками, рассказами и романами из народной жизни они создали и
произведения о положительном герое своего времени, о разночинце, носителе
передовых идей. Таких героев в то время называли «новыми людьми». Название это
возникло под влиянием романа Чернышевского «Что делать?».
Революционер Н.
Серно-Соловьевич в начале 1864 года писал, что новые условия русской жизни вырабатывают
«большое количество личностей, страшных энергиею и непримиримостью убеждений. О
таких личностях мы не имели понятия лет пять назад. Но уже в последние два-три
года между самою юною молодежью стали проявляться характеры, перед силою
которых самые крайние люди поколений, воспитанных в прошлое царствование,
назывались почти детьми»[5,90] . Сама жизнь, следовательно, требовала
перехода от человека рефлексии к герою дела, не знающему сомнений,
характеризующемуся практическим отношением к действительности, единством слов и
дела, цельностью натуры, пропагандирующему новую жизнь, прокладывающему пути к
ней. Обстановка первого демократического подъема вызвала к жизни такого героя.
Но он появился в русской литературе не вдруг. Формирование принципов его
художественного воспроизведения имеет длительную историю. Складывались разные
способы его художественного изображения. Возникали и различные идеологические
и психологические истолкования «новых людей». Развертывалась напряженная
литературно-критическая полемика вокруг романа о «новых людях».
В «Накануне» и «Отцах и
детях» отсутствует история духовного формирования героя-разночинца, история
его воспитания в семье, школе и в жизни. В тургеневском романе он появляется
вполне сложившимся человеком. Это, конечно, в какой-то мере обедняло внутреннее
содержание образа разночинца. Помяловский впервые поставил задачу преодоления
тургеневского метода изображения разночинца. Автор «Мещанского счастья»
обогатил русский роман аналитическим воспроизведением подробной истории
духовного формирования героя-разночинца.
«Новый человек»
Толстого, например, в чем-то полемичен по отношению к «новым людям»
Чернышевского, а герои Чернышевского полемичны по отношению к тургеневскому
Базарову. В их противостояниях друг другу заявляет о себе общественная
борьба, определяется основной ее водораздел между идеалами революционной
демократии, с одной стороны, и разными формами либерально-демократической и
либерально-аристократической идеологии—с другой. Но вместе с тем все герои
Толстого и Достоевского, Тургенева и Гончарова, Некрасова и Чернышевского,
Писемского и Помяловского остаются детьми своего времени, и время это
накладывает на них свою неизгладимую печать, роднит их между собою.
Национальный русский
драматург Островский еще на заре 60-х годов отметил самую существенную черту
русского художественного сознания. «...В иностранных литературах (как нам
кажется) произведения, узаконивающие оригинальность типа, то есть личность,
стоят всегда на первом плане, а карающие личность— на втором плане и часто-в
тени; а у нас в России наоборот. Отличительная черта русского народа,
отвращение от всего резко определившегося, от всего специального, личного,
эгоистически отторгшегося от общечеловеческого, кладет и на художество особенный
характер; назовем его характером обличительным. Чем произведение изящнее, чем
оно народнее, тем больше в нем этого обличительного элемента»[26,42].
Русский реализм середины
XIX века, не теряя своей социальной остроты, выходил к вопросам философским,
ставил вечные проблемы человеческого существования. М. Е. Салтыков-Щедрин так
определил, например, пафос творчества Достоевского: «По глубине замысла, по
ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас
совершенно особняком. Он не только признает законность тех интересов,
которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область
предведений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а
отдаленнейших исканий человечества. Укажем хотя бы на попытку изобразить тип
человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в
основание романа «Идиот»,—и, конечно, этого будет достаточно, чтобы согласиться,
что это такая задача, перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском
труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п. Это, так сказать,
конечная цель, ввиду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных
вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными
станциями»[20,90]. В оценке Щедрина спорно лишь обособление Достоевского от
других писателей эпохи.
Поиски лучшими героями
60-х годов «мировой гармонии» приводили к непримиримому столкновению с
несовершенством окружающей действительности, а само это несовершенство
осознавалось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности
самой человеческой природы, обрекающей каждое индивидуально неповторимое
явление, личность на смерть. Отсюда мысль Достоевского о том, что «человек на
земле существо только развивающееся, следовательно, не оконченное, а переходное».
Эти вопросы остро
переживали герои Достоевского, Тургенева, Толстого.
Вопрос о смысле
человеческого существования здесь поставлен с предельной остротой: речь идет о
трагической сущности прогресса, о цене, которой он окупается. Кто оправдает
человеческие жертвы, которые совершаются во благо грядущих поколений? Имеют
ли право будущие счастливые поколения цвести и благоденствовать, предав
забвению то, какой ценой куплена им эта гармония? Базаровские сомнения
потенциально содержат в себе проблемы, над которыми будут биться герои
Достоевского от Раскольникова до Ивана Карамазова. И тот идеал «мировой
гармонии», к которому придет Достоевский, будет включать в свой состав не
только идею социалистического братства, но и надежду на перерождение самой
природы человеческой вплоть до упований на будущую вечную жизнь и всеобщее
воскресение.
«Черт знает, что за
вздор! — признается Базаров Аркадию.— Каждый человек на ниточке висит, бездна
ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности,
портит свою жизнь». Базаров-естествоиспытатель скептичен, но скептицизм его
лишен непоколебимой уверенности. Рассуждение о мировой бессмыслице при внешнем
отрицании заключает в себе тайное признание смысла самых высоких человеческих
надежд и ожиданий. Если эта несправедливость мирового устройства—краткость
жизни человека перед вечностью времени и бесконечностью пространства—осознается
Базаровым, тревожит его «бунтующее сердце», значит, у человека есть потребность
поиска более совершенного миропорядка. Будь мысли Базарова полностью слиты с
природными стихиями, не имей он как человек более высокой и одухотворенной
точки отсчета, откуда бы взялось в нем это чувство обиды на земное
несовершенство, недоконченность, недовоплощенность человеческого существа. И
хотя Базаров-физиолог говорит о бессмыслице высоких помыслов, в подтексте его
рассуждений чувствуется сомнение, опровергающее его же собственный вульгарный
материализм.
Не умея
ответить на роковые вопросы о драматизме любви и познания, о смысле жизни и
таинстве смерти, Базаров хочет, используя ограниченные возможности
современного ему естествознания, заглушить в сердце человеческом ощущение
трагической серьезности этих вопросов. Но, как незаурядный человек, герой не
может сам с собою справиться: данные естественных наук его от этих тревог не
уберегают. Он склонен, как нигилист, упрекать себя в отсутствии равнодушия к
презренным аристократам, к несчастной любви, поймавшей его на жизненной
дороге; в минуты отчаяния, когда к нему подбирается «романтизм», он негодует,
топает ногами и грозит себе кулаком. Но в преувеличенной дерзости этих упреков
скрывается другое: и любовь, и поэзия, и сердечное воображение прочно живут в
его собственной душе.
Русский
герой часто пренебрегает личными благами и удобствами, стыдится своего
благополучия, если оно вдруг приходит к нему, и предпочитает самоограничение и
внутреннюю сдержанность. Так его личность отвечает на острое сознание
несовершенства социальных отношений между людьми, несовершенства человеческой
природы, коренных основ бытия. Литературный герой 60-х годов отрицает счастье,
купленное ценой забвения исчезнувших, забвения отцов, дедов и прадедов,
считает его недостойным чуткого, совестливого человека.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 |