Курсовая работа: Положительные герои А.П. Чехова
В хрестоматийной
чеховской «Палате № б» оценочные акценты расставлены ее исследователями как-то
не по-чеховски жестко. Действительность здесь однозначно и удручающе
беспросветна, а герой повести доктор Рагин перед этой действительностью
капитулянт. Мрачная действительность! Мрачная вещь!
Уж не капитулировал ли
перед действительностью и сам автор повести? Ведь вот какое впечатление должно
сложиться у читателя, по мнению МЛ. Громова, после знакомства с провинциальным
«чеховским» городом: «Жизнь в городе рождает душевный конфликт: чувство личной
вины, мучение совести или повседневное, перерастающее в душевную болезнь ощущение
страха соединяются с «мучительной, страстной жаждой жизни», и это приводит к суду
над городом, к окончательному приговору: «Город мертвый, люди в нем мертвые...».[7]
Уравновешен ли такой
приговор гуманистическим пафосом речей Громова, к чему сводится традиционное
прочтение этой повести Чехова учеными? Ведь обычно никак не комментируется
странная, в духе Чехова, ситуация повести: душевнобольной уличает доктора в
непоследовательности мыслей, более того, учит здравому пониманию жизни, причем
не без успеха!
В.Б. Катаев усмотрел в
предпочтении учеными одного героя повести другому несоответствие принципу
«равнораспределенности конфликта» у Чехова и обнаружил между Рагиным и Громовым
«поразительное сходство».[8] Так, «оба героя разбиты,
раздавлены грубой жизнью... Оба бессильны в этом неравном поединке... Оба могут
противопоставить враждебным им силам только слово, только упование на
будущее...».[9] И «объективный вывод из
истории двух героев... кем бы ни был каждый из них, какие бы философские
принципы ни взял себе в руководство каждый из этих людей... она неминуемо
загонит его в тюрьму, на каторгу, в сумасшедший дом, бросит под кулаки Никиты».
Вывод опять-таки
безотрадный. Но неужели «слово», «принципы», если понимать под ними жизненную
позицию героя, значат так мало в художественном мире Чехова? Быть может,
проблема повести в ином – имеется ли у ее героев жизнеспособная позиция?
В.И. Камянов полагает,
что имеется, по крайней мере, у одного из героев повести, Громова:
«По ходу споров между
центральными персонажами прорезывается более конкретное значение слова жизнь: в
глазах одного из спорщиков она– хитрая ловушка, по убеждению другого–
счастливый дар; «строить», «складывать» жизнь– это норма, рабски покорствовать
ходу вещей– аномалия. Таково заветное убеждение Громова».[10]
Убеждение – да, только
вот «жизнестроитель» Громов никудышный. Главное, ресурс жизнелюбия, человеколюбия
у Громова очень скуден. Вот что сообщает о нем автор повести:
«Его всегда тянуло к
людям, но, благодаря раздражительному характеру и мнительности, он ни с кем
близко не сходился и друзей не имел... О женщинах и любви говорил страстно, с
восторгом, но ни разу не был влюблен». В училище он «не сошелся с товарищами,
не понравился ученикам и скоро бросил место». «В своих суждениях о людях он
клал густые краски, только белую и черную, не признавал никаких оттенков,
человечество делилось у него на честных и подлецов; середины же не было».[11]
Кто же из героев повести
больший отшельники мечтатель, Рагин или Громов? В.Б. Катаев прав – оба они
своей нежизнеспособностью похожи друг на друга, как близнецы. Оба героя
чеховской повести «огорошены» действительностью, оба они относятся к ней с
антипатией и высокомерием, в сущности, преувеличивая свои достоинства. Оба
героя говорят о жителях города, об отсутствии у них культурных интересов
расхожими словами, в том же духе, что и сами жители.
Громов всегда готов во
имя справедливости обрушиться с обличениями на каждого, кто не сидит с ним в
палате № 6; миролюбивый Рагин предпочитает держаться от людей на порядочном
расстоянии, мягко упрекая их за неспособность к «умственным наслаждениям». У
каждого свой «футляр», и эти «футляры» мешают им найти путь друг к другу.
Оба героя страдают не от
действительности, а прежде всего от одиночества, и каждый из них это
одиночество в себе лелеет.
Громов и Рагин в равной
мере пленники амбициозного, высокомерного отношения к действительности, т.е. к
людям, и в то же время жертвы самоубийственного бегства от людей в мир иллюзий.
Кого им, собственно, винить в жалкой и скорбной своей участи? «Общественность»,
подозрительную к тем, кто своим поведением не соответствует ее представлениям о
«норме»? Столь же наивное ее стремление наставить человека на путь истинный?
Формализм человеческих отношений? Но не присущи ли все эти качества и самим
героям повести, не способным к терпеливому распутыванию
узлов жизненных противоречий?
Горестный финал жизни
Рагина – напоминание писателя об истинно страждущих тем, с кем жизнь обошлась
милостиво и не обрекла на бесконечные унижения и страдания. Эта мысль постоянно
присутствует в прозе и драматургии Чехова.
Совсем другой тип
положительного героя: молодого, думающего, умеющего тонко чувствовать и
понимать прекрасное в казалось бы серой и безрадостной жизни, изображен в
рассказе Чехова «Студент».
«Студент» – один из самых
коротких, но и наиболее совершенных по форме рассказов Чехова.
Сюжет его прост и четок.
Иван Великопольский, студент духовной академии, вечером в страстную пятницу
держит путь домой. Сгустившиеся сумерки, внезапно вернувшийся зимний холод,
чувство мучительного голода, воспоминания об убогой родительской избе – все это
вызывает в нем ощущение безнадежности: «Точно такой же ветер дул и при Рюрике,
и при Иоанне Грозном, и при Петре, точно такая же лютая бедность, голод; такие
же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак,
чувство гнета,– все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще
тысяча лет, жизнь не станет лучше».[12]
По дороге студент
встречает двух вдов, мать и дочь, хлопочущих у костра, греется рядом с ними и
рассказывает им евангельскую историю: в такую же холодную, страшную ночь вели
на суд к первосвященнику Иисуса, а апостол Петр, любивший его, ждал во дворе и
вот так же грелся у костра. Потом он предал своего учителя, трижды в страхе
отрекся от него, а очнувшись, пошел со двора и горько-горько заплакал.
Слушая этот рассказ, одна
из крестьянских женщин тоже заплакала, а у другой на лице появилось выражение
сильной сдерживаемой боли.
Потом, продолжая свой
путь в потемках и под знобящим ветром, студент уже думал о том, что событие,
происходившее 19 веков назад, имеет отношение к настоящему: к этим женщинам, к
этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. «Прошлое, думал он,–
связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И
ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного
конца, как дрогнул другой». А значит, не только ужасы жизни, как только что
думалось ему, но и «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в
саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и,
по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле;
и чувство молодости, здоровья, силы,– ему было только 22 года,– и невыразимо
сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладели им
мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого
смысла».[13]
Ивану Великопольскому
открылась причастность своей личной жизни ко всему, что происходит в этом мире
в прошлом, настоящем и будущем, а также ответственность за все происходящее на
этой земле. И этим он так не похож на большинство героев Чехова!
Долгая работа в газете,
школа фельетона и репортажа во многом способствовали совершенствованию стиля
Чехова. Его слово всегда максимально информативно. Именно это виртуозное
владение словом, отточенное мастерство детали позволили Чехову не пускаться в
пространные авторские рассуждения, но всегда четко придерживаться роли
повествователя: слово в его рассказах говорит само за себя, оно активно
формирует читательское восприятие, взывает к живому сотворчеству. Объектная
манера Чехова непривычна российскому читателю. Следя за страстными излияниями
Толстого и Достоевского, он всегда знал, где правда, а где ложь, что хорошо, а
что дурно. Оставшись наедине с чеховским текстом, лишившись авторского
указующего перста, читатель растерялся.
Инерция недопонимания, неверного
– по мнению самого автора – толкования чеховского творчества существовала в
русской критике практически всегда. Это актуально и в наши дни. Парадоксальная
история случилась с «Душечкой». Этот рассказ был абсолютно по-разному понят
двумя такими мудрыми и тонкими читателями, как Толстой и Горький. Показательно,
что в своем толковании «Душечки» они были бесконечно далеки не только друг от
друга, но и от мнения самого автора.
Прекрасно комментирует
В.Я. Лакшин: «Толстой не хотел видеть в «Душечке» те черты
обывательского быта, в который словно вросла Оленька и который вызывает
насмешку Чехова. В Оленьке Толстого привлекли «вечные» свойства женского типа. Толстой
склонен расценить как всеобщий тип женщины Душечку с ее жертвенной любовью.
Ради этого он старается не замечать чеховской иронии, а гуманность, мягкость
юмора принимает как знак невольного оправдания автором героини. Совсем иначе,
чем Толстой, смотрел на «Душечку» другой ее читатель, Горький. В героине
чеховского рассказа ему антипатичны рабские черты, ее приниженность, отсутствие
человеческой самостоятельности. «Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка»
– милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно
ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба», – писал
Горький. То, что Толстой идеализировал и «благословлял» в «Душечке» –
неразборчивость любви, слепую преданность и привязанность,– то не мог принять
Горький с его идеалами «гордого» человека. Сам Чехов не сомневался, что написал
юмористический рассказ, рассчитывал на то, что его героиня должна производить
несколько жалкое и смешное впечатление. Оленька у Чехова существо робкое,
покорное, во всем послушное судьбе. Она лишена самостоятельности и в мыслях, и
в мнениях, и в занятиях. У нее нет личных интересов, кроме интересов
мужа-антрепренера или мужа-лесоторговца. Жизненные идеалы Оленьки просты:
покой, благополучие мужа, тихие семейные радости, «чай со сдобным хлебом и
разными вареньями...» «Ничего, живем хорошо, - говорила Оленька знакомым, -
слава Богу. Дай Бог всякому жить, как мы с Ванечкой». Размеренное, благополучное
существование всегда вызывало чувство горечи у Чехова. Не составляла в этом
отношении исключение и жизнь Оленьки, доброй и глупенькой женщины. С нее и
спроса не могло быть в смысле каких бы то ни было идеалов и стремлений.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 |