Дипломная работа: Россия у А.Блока и поэтическая традиция
Блок, только начинающий
путь к социальной теме, еще острее ощущает все аномалии современности как
«странность». В духе своих еще не преодоленных мистических представлений он
объясняет «странное зло» города прямым вмешательством «инфернальных сил», в том
числе и сил самого города, притворяющегося скоплением предметов лишь днем, а
ночью проявляющего свою дьявольскую силу и способность управлять жизнью живых
людей:
Он спит, пока закат
румян.
И сонно розовеют латы.
И с тихим свистом сквозь
туман
Глядится Змей, копытом
сжатый.
Сойдут глухие вечера,
Змей расклубится над
домами.
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное пламя
и т. д. [2, 141].
В такой трактовке Медного
всадника собственно -пушкинское» начало (соотношение «целого» и личности)
оказывается оттесненным тем, которое сформировано Гоголевской идеей
противостояния среды и человека — «мертвого» и «ЖИВОГО». Что касается веры в
конечную победу «живого», то в первых стихотворениях «Города» она ощутима еще
мало, зато впоследствии сыграет в творчестве Блока огромную роль.
Отбор деталей городского
антуража, их интерпретация и оценка у Блока часто до мелочей близки к
гоголевским. В городском окружении персонажей Гоголь в качестве его главного признака
чаще всего подчеркивает иллюзорность, обманчивость («О, не верьте этому
Невскому проспекту... Все обман, все мечта, все не то, чем к алеет с я!» — III,
45). Для «Города» Блока тема «обмана» также оказывается одной из основных:
Так заманчив обман (2,
148) Нет, опять он о б м а н у л (2, 202) На безысходные обманы Душа
напрасно понеслась (2, 204) ... Блистательная ложь (2, 182) и т. д., вплоть
до названий стихотворений — «Обман», «Напрасно» (ранний заголовок
стихотворения «Ты смотришь в очи ясным зорям...»( 2, 426).
Символами »той
«обманности» у обоих авторов чаще всего выступают витрины (с их показным
блеском) и особенно фонари (придающие всему лживое освещение).
У Гоголя: «окошки
магазинов» с их роскошью (3, 14), обм а н ч и в ы й, чудесный свет» (3, 15)
— «обманчивый пит» фонаря (3, 18); «но и кроме фонаря, все дышит обманом» (3,
46). Обман этот имеет дьявольскую, инфернальную природу: ночью «сам демон
зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем свете» (3,
46)
У Блока:
...Блеснут витрины и
тротуары
.. .Фонарь манящий (2,
141)
.. .В электрическом сне
наяву (2, 159)
В поэме «Ее прибытие»:
. . .Ты нам мстишь,
электрический свет!
Ты — не свет от зари, ты
— мечта от земли (2, 54)
А в набросках поэмы,
приведенных В. II. Орловым, свет фонарей также сближен с «дьявольским»
апокалипсическим символом неизбежной гибели «городов»:
(2, 395)
... В магической глуби
зажжен,
Ты горишь, электрический
взгляд
Городов и последних
времен
Фонарь — почти
непременное окружение героев и в «Петербургских повестях», и в «Городе». Даже
там, где образ этот не одушевлен и не наделен прямо «магическими» свойствами,
он — незримый участник драматических коллизий городской жизни (ср. у Гоголя
отрывок «Фонарь умирал ...», у Блока — «Обман», «Повесть», «Легенда» и др.).
На этом образе отчетливо видна одна очень важная для Блока особенность
гоголевской прозы. Частые повторения некоторых (вполне предметных и реальных)
деталей у Гоголя, включение их в ситуации, где, казалось бы, они не играют
решающей роли, заставляют искать в них второй, метафорический смысл. Совершенно
очевидно, что для поэта-символиста именно этот переносный смысл воспринимается
как основной. С темой «обмана» связано и типовое время действия и
«Петербургских повестей» и «Города» — вечер или ночь. У Гоголя: «Он лжет во
всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь
сгущенною массою наляжет на город» (3, 46). Ночь — время и обманов («Невский
проспект»), и страшных превращений («Портрет»), и, вообще, всяких злых дел
(ограбление в «Шинели» и т. д.). У Блока:
Плащами всех укроет
мгла...
Пускай невинность из угла
Протяжно молит о пощаде!
(2, 141)
Девушке страшно...
...Темный вечер ближе (2,
146)
Был театр окутан мглою
(2, 155)
и т. д., и т. п.
Ночь или вечер — время
действия всех сюжетных стихотворений «Города», также связанных с темой обмана
(«Обман»), превращений («Петр»), зла («Обман», «Легенда», «Повесть»).
Но ложь города потому и
страшна, что сочетает с «дьявольской» злобой внешний блеск, красоту. Это — и
яркость красок, и шумы города (Гоголь: «... весь город превратился в гром и
блеск» — 3, 46; Блок: «блеснут витрины» — 2, 141; «музыка блеска», «были улицы
пьяны от криков»-— 2, 159 и т. д.). В цветовой гамме города у обоих авторов
особую роль будет играть красное, а в звуковой — голоса; и то, и другое
свяжется с женскими образами циклов (см. ниже, 145). Но, пожалуй, ярче всего
«блеск» города проявляется и у Гоголя, и у Блока в его динамизме — выражении
его «магической» силы. В гоголевском Петербурге к вечеру «шаги всех ускоряются»,
люди бегут (3, 15), и бег этот порой превращается в полет («он летел так скоро»
—3, 16;.
Однако и динамика города
— одна из форм его «обмана». Это не то исполненное смысла и поэзии движение к
цели, которое будет воспето Гоголем в образе тройки и сыграет важнейшую роль в
творчестве Блока 1906—08 гг. Это движение к псевдоцели, к обманной цели: «В это
время чувствуется какая-то цель или лучше что-то похожее на цель. Шаги всех
ускоряются» [3, 15].
На безысходные обманы
Душа напрасно понеслась
[2, 204].
Недостижимая цель
безумного «бега» городской жизни также рисуется в сходных тонах. У Гоголя это —
или страсть, погоня за женщиной, обманным видением красоты и чистоты («Невский
проспект»), или погоня за деньгами («Портрет») и чинами («Нос», «Записки
сумасшедшего»). Последняя из этих тем Блока пока не интересует (она возникнет
позже, в «Страшном мире», и тоже в контексте, близком к гоголевскому:
Но надо, надо в общество
втираться,
Скрывая для карьеры лязг
костей ... [ 3, 36]
Сходные характеристики
города дополняются и сходством обитателей «гоголевского» и «блоковского»
Петербурга. Герои и «Петербургских повестей», и «Города» отчетливо делятся на
две группы: на жертв зла и его носителей. Жертвы городской жизни у Гоголя также
бывают, грубо говоря, двух типов: один из них вошел в критическую, научную (а
отчасти и художественную) литературу под именем «маленького человек;!», второй
— «мечтателя». Полного разграничения их ни у Гоголя, ни у его последователей
нет («маленький человек» может быть и «мечтателем», как это чаще всего бывает,
например, у раннего Достоевского). Однако речь идет все-таки о разных вариантах
одного социального явления. «Мечтатель», как правило, — бедный интеллигент, и
несправедливость среды по отношению к нему проявляется как нанесение духовного
ущерба — утрата веры в мир и в людей (Пискарев). «Маленький человек» лишен
признака интеллигентности (хотя отнюдь не лишен духовности!), и
несправедливость среды проявляется здесь как нанесение материальною ущерба
(Акакий Акакиевич), впрочем, как и в первом случае, связанного, прежде всего, с
чувством униженного человеческого достоинства.
Оба эти типа представлены
и в «Городе». «Маленький человек» нарисован в тонах, типологически близких
Гоголю (бедность, страдание от униженности). Однако сходство здесь иногда
бывает слишком общим, восходящим, по сути, ко всей традиции русского реализма
XIX в. или, по крайней мере, к линии «Гоголь - Достоевский» (например,
типичный и для «Петербургских повестей», и для «Бедных людей» образ бедняка,
работающего ночью при скудном свете:
О, если б не было в окнах
Светов мерцающих!
Штор и пунцовых
цветочков!
Лиц, наклоненных над
скудной работой! —2, 162).
Что касается образа
«мечтателя», то роль его в блоковском цикле огромна, а генетическая связь с
гоголевским творчеством безусловна.
Персонажи, рисуемые как
носители зла (и в этом смысле совпадающие по функции с «окружением», средой), у
Блока еще ближе к традиции «Петербургских повестей». Как и у Гоголя, здесь
также могут быть выделены пошляки (пассивные носители зла, изображаемые в
тонах иронических) и герои «инфернального типа». Гоголевскому Пирогову, в
смысле общей концепции характера, у Блока соответствуют «испытанные остряки»,
которые, «заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами» (2, 185). Правда,
Блок (в известной мере, под влиянием Достоевского) еще больше разрушает грань
между этими двумя разновидностями персонажей: образ «пошлости таинственной» (2,
188) утверждает, что самое обыденное (пошлое) и есть самое странное,
аномальное, то есть — для периода «Города» — самое мистически-непознаваемое и
страшное. Но все же и для Блока .сохраняется гоголевское отличие Пирогова от
ростовщика из «Портрета». «Пироговы» окружены бытом, вещами:
.. .Углами торчала
мебель, валялись окурки, бумажки,
Всех ужасней в комнате
был красный комод [2, 139].
Сами они по-гоголевски
неотличимы от вещей: «Над грудой рюмок, дам, старух» [2, 180]. Их
характеристики — самодовольство («испытанные остряки») и скука («они скучали и
не жили», «над скукой их обедов чинных» — 2, 180; Тон их изображения хотя и не
так последовательно-ироничен, как у Гоголя, однако, включает в себя элементы
иронии или сатиры («Сытые»). От Гоголя идет и представление о пошлом мире как
предельно неярком, лишенном примет, сером Персонажи «инфернального типа»: Змей
и Петр («Петр»), «пьяный красный карлик» («Обман»), «карлик» («В кабаках, в
переулках, в извивах...»), «оборотень» («Иду — и все мимолетно...»), «Третий»
(«Легенда»), Невидимка из одноименного стихотворения и др. — ближе всего к
рассматриваемой традиции. И сама мысль о «дьявольской» (противопоставленной
человеческой норме) природе зла, и ее художественная реализация прямо ведут
(по крайней мере, в. русской культуре) именно к Гоголю.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14 |