Курсовая работа: Творчество Виктора Пелевина в литературной критике
«Если мы проследим историю культовых интеллигентских
книжек, то «Чапаев и Пустота» вполне встанут в определенный ряд, - развивает
мысль Александр Закуренко. – «Иуда Искариот» Л. Андреева, «Хулио Хуренито»
Эренбурга, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Альтист Данилов» Орлова. Все эти
книги объединяет то, что Г. Флоровский назвал «мистической
безответственностью».
В уже подробно рассмотренном нами очерке «Синдром
Пелевина», Павел Басинский сравнивает Пелевина с Чернышевским, дав даже эпиграф
из «Что делать?» к своему тексту: «У меня нет ни тени художественного
таланта…но это все-таки ничего…».
«В середине прошлого века «интеллектуальной попсой» из
разночинцев были выдвинуты Добролюбов и Чернышевский, а также примкнувший к ним
Некрасов…Сравнение Пелевина с Чернышевским только на первый взгляд кажется
странным. И литературно, и общественно они очень близки как две культовые
фигуры «смешанных» социальных эпох, когда в читательском мире обнаруживается
множество трещин и разрывов…Кстати, Чернышевский тоже понимал, что писатель он
«плохой». Но, как заметила литературовед Ирина Паперно, «идея плохого писателя,
но есть автора эстетически слабого, практического человека, не поэта, стала
неотъемлемой частью его модели»[xxxvii].
Из современных авторов Пелевина чаще всего сравнивают
с Венедиктом Ерофеевым («по признаку народности», как выразился Сергей Корнев),
и «великим и ужасным» Владимиром Сорокиным. О последнем – разговор особый.
Писатели появились в отечественной литературе примерно одновременно, и оба
сразу вызвали бурную реакцию со стороны критиков и общественности. Но если
Сорокин так и не вышел за пределы своей надуманной «избранности», то Пелевин
пошел «в массы». Тем не менее, очень часто этих двух писателей называют друг за
другом[xxxviii].
«Интеллигентные московские и питерские семьи рушатся,
не выдержав накала дискуссий о том, какой писатель лучше – Вл. Сорокин или В.
Пелевин. Как это все-таки трогательно. Может быть, это последняя цитадель
традиционной русской духовности», - рассказывает составительница «Букваря Новых
русских» Екатерина Метелица в интервью журналу «Культ личностей»[xxxix].
А Александр Генис подробно объясняет разницу между Пелевиным
и Сорокиным: «Сорокин предлагает читателю объективную картину психической
реальности. Это - портрет души, без той радикальной ретуши, без тех
корректирующих искажений, которые вносят разум, мораль и обычай.
Пелевин сознательно деформирует изображение, подчиняя
его своим дидактическим целям.
Сорокин показывает распад осмысленной,
целеустремленной, телеологической вселенной "совка". Его тема -
грехопадение советского человека, который, лишившись невинности, низвергся из
соцреалистического Эдема в бессвязный хаос мира, не подчиненного общему
замыслу. Акт падения происходит в языке. Герои Сорокина, расшибаясь на каждой
стилистической ступени, обрушиваются в лингвистический ад. Путешествие из
царства необходимости в мир свободы завершается фатальным неврозом - патологией
захлебнувшегося в собственной бессвязности языка.
Пелевин не ломает, а строит. Пользуясь теми же
обломками советского мифа, что и Сорокин, он возводит из них фабульные и
концептуальные конструкции.
Сорокин воссоздает сны "совка", точнее - его
кошмары. Проза Пелевина - это вещие сны, сны ясновидца. Если у Сорокина сны
непонятны, то у Пелевина - непоняты.
Погружаясь в бессознательное, Сорокин обнаруживает в
нем симптомы болезни, являющейся предметом его художественного исследования.
Пелевина интересуют сами симптомы. Для Пелевина сила
советского государства выражается вовсе не в могуществе его зловещего
военно-промышленного комплекса, а в способности материализовать свои фантомы.
Хотя искусством "наводить сны" владеют отнюдь не только тоталитарные
режимы, именно они создают мистическое "поле чудес"- зону повышенного
мифотворческого напряжения, внутри которой может происходить все, что угодно».
Именно описание болезненной действительности ставят
Пелевину в неоспоримую заслугу. Он удивительно современен – откликается на
малейшие колебания социального камертона, и вводит в свои тексты реальные
персонажи, современные и хорошо знакомые и ему, и читателю. «Пелевин не
избегает политики. – утверждает Сергей Кузнецов. - Доказательством тому служат
не только остроумные эссе (одно из них – «Папахи на башнях», о том, как
чеченские террористы захватили Кремль, - было опубликовано в «Огоньке»), но и
…проект, осуществленный им совместно с компьютерным кудесником Ugger`ом
(Ultima Тулеев, см. «Введение» и «Примечания»).
Персонажами
Пелевина легко становятся и Шамиль Басаев, и Борис Березовский[xl],
и целая новообразованная формация россиян, носящая говорящее название «новых
русских» ( в «Чапаеве и Пустоте» растерянные «братки», сложившие головы на
«разборке», попадают в викинговскую Валгаллу), надоевшие герои рекламных
роликов и «мыльных опер».
«Людей,
надувающих щеки, мы все втайне ненавидим, а Пелевин остроумно и решительно
низводит их с пьедесталов. Неважно, кто эти высокомерные существа, знающие
что-то, чего не знаем мы: буддисты ли это, наркоманы, политики, модные
литераторы или «новые русские». В мире Пелевина всему их апломбу цена копейка:
замечателен в его новой книге портрет «кислотного» журналиста. Снобы -- любимые
герои Пелевина: он их раздевает с нескрываемым наслаждением. Он вообще
договаривает до конца все, о чем думаем мы, и у него хватает цинизма додумывать
наши повседневные коллизии до гротеска. Только он мог написать (и напечатать в
«Огоньке») «Папахи на башнях», где захват Кремля чеченцами оборачивается
тотальным хэппенингом и гулянкой с очередной фекальной инсталляцией художника
Бренного: вся попса съехалась в заложники, делает себе имидж и на чеченцев не
обращает внимания. Вспомним, как хоронят американскую поп-звезду в «Желтой
стреле»: труп выбрасывают из окна поезда (в котором все мы едем), он прикован к
плите с рекламой кока-колы, а вместо цветов вслед певице летят презервативы...
Пелевин не боится посягать на сакральное, кратко и изящно формулирует, и при
чтении его прозы всякий читатель испытывает драгоценное облегчение: наконец
кто-то сделал то, что так давно хотелось -- нам!
Именно Пелевину
принадлежит счастливое открытие: как бульдозер снимает плодородный слой и
проваливается в яму, так и XX век в своем богоборчестве проваливается в древние
языческие культы, которые просматриваются и в пионерских отрядных обрядах, и в
развлечениях «новых русских». Остроумно обнаруживая оккультную подкладку во
всех наших действиях и представлениях, Пелевин свободно странствует по всей
мировой культуре, во всех стихиях обнаруживая одно и то же. Это тоже
утешительно, ибо наглядно демонстрирует, до какой степени мы не первые и не
последние. Тут, впрочем, особенного разнообразия приемов не наблюдается: Москва
предстает в виде танка с Останкинской телебашней вместо антенны, Вавилонская
башня отождествляется с водонапорной, реалии Древнего Рима и Хаммурапии ничем
не отличаются от современных китайских или российских» (цитата из подборки в
«Огоньке» рецензий на произведения Пелевина).
Так или иначе,
но истоки популярности В. Пелевина стоит искать в том числе и в его склонности
апеллировать к хорошо известному публике контексту. Он фотографически
запечатлел обыденные позднесоветские будни, легко узнаваемые сюжеты из
раннекооперативного движения, и, наконец, реалии эпохи «масс-медиа». Пелевин
склонен не разоблачать то, что видел и видит – скорее, он предлагает читателю
взглянуть на жизнь под другим углом. Здесь он действительно идет в одном строю
с теми, кто назван его предшественниками – Л. Андреевым, сказавшим, что без Иуды
не было бы Христа; Булгаковым, перенесшим борьбу Добра и Зла в обыкновенную
московскую квартиру; Блоком, обнаружившим эзотерический смысл в октябрьской
революции 1917 года.
Заключение.
«Ясно одно – Пелевин выиграл хотя бы потому, что успех
его признали даже те, кто не принимает его как писателя. Ни о Доценко, ни о
Незнанском, ни о легионе им подобных критика не упоминает, даже ругательно. Не
так часто можно услышать фразу, что писатель имярек занял свою «нишу» в
современном литроцессе. «Ниша» – не только особость, не только определенная
маркированность, но и востребованность, спрос, ожидание от писателя новых,
свежих текстов, обостренный интерес к его личности, а это на сегодняшний день
(да только ли на сегодняшний?) оказывается самым важным», - резюмирует Евгений
Шкловский в своем обзоре «ПП, или Победитель Пелевин»[xli].
«Пелевин обладает одним несомненным даром, - признает
увековеченный в «Generation П» критик Басинский. – Он умеет быть современным.
Это, кстати, редкий талант в литературной среде, которая помешана на
старомодности и чеховском пенсне со шнурочком. Притом Пелевин современен не
искуственно. Он не изображает болезни общества, а сам болеет ими. Он не
стремится вдогонку за потоком, а расправляет в нем крылья. Просто иначе Пелевин
писать не может. Возможно, хотел бы, но не может. Именно поэтому он и
достоверен. Лет через сто ни один человек по прозе Дмитриева не сможет понять,
как жили люди в 90-е годы нашего века. Чем дышали, что слышали, какие образы
постоянно мелькали перед их глазами. А по «Generation П» -
сможет. Это тоже, согласитесь, немало».
Виктор Олегович Пелевин – современный российский
прозаик, автор двух полноценных романов, четырех повестей и нескольких десятков
рассказов. Обладатель Малой Букеровской премии. Произведения Пелевина издаются
не только в нашей стране, но и за границей.
Отечественная критика имеет относительно произведений
Пелевина неоднозначное мнение. В рецензиях больше вопросов, чем ответов на
них. Молодой автор интересен критикам – это подтверждают бурные дискуссии, не
стихающие до сих пор, несмотря на то, что с момента выходы в свет последней
книги В. Пелевина прошло более двух лет. Основная причина прений – к какой
литературе отнести Пелевина – «высокой» или «низкой»? Круг поднимаемых им тем и
привлекаемых источников, а также идейные предшественники, указывают на
своеобразную элитарность произведений Пелевина. Однако массовость и «лакейский»
(по выражению Басинского) стиль и язык заставляют рецензентов ставить его книги
в один ряд с обычной «лоточной» литературой. Критик Владимир Курицын замечает в
этой связи, что Пелевин смог вернуть литературе главное ее достоинство –
читателя. И, видимо, уже личность читателя и будет основным аргументом в пользу
той или иной точки зрения.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 |