Реферат: Тема войны и революции в романе "Тихий Дон" М.А. Шолохова

Началось волнение. «Полой водой взбугрилось и разлилось восстание, затопило все Обдонье, задонские степные края на четыреста верст в окружности. Двадцать пять тысяч казаков сели на конь». Понесла и завертела коловерть. Восстали еланские, вешенские, Казанская, Шумилинская, Мигулинская. Все это еще больше подхлестнуло Мелехова. Теперь и он становится повстанцем. Нейтралитет кончился.

«Жизнь оказалась усмешливой, мудро-простой. Теперь ему уже казалось, что извечно не было в ней такой правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий, и, до края озлобленный, он думал: у каждого своя, правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жизнь кровь...

Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними насмерть. Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области! Тряхнуть Москвой, навязать ей по стыдный мир!»

Исследователи иногда указывают на эти слова как на откровенную философию злобного собственника, как на голос уходящего мира, где каждый думает только о себе одном, где человек человеку — волк. От крайнего эгоизма, индивидуализма, сословности, дескать, так клокочет в Мелехове ожесточенность и ненависть. И попробуй, убеди, что нельзя не учитывать ситуацию: ведь рассуждает приговоренный к смерти человек.

Да, в его словах есть то, что проповедовал Изварин. Но почему Мелехову пришли на ум эти мысли? По продуманной какой-то программе? Разумеется, нет. Сепаратизм, обособленность, враждебный тон определены особыми обстоятельствами.

К этим страницам романа Шолохов дал комментарий в письме Горькому от 6 июня 1931 года, когда требовалось отстоять третью книгу от рапповских ортодоксов. И хотя без комментариев все ситуации в романе вполне ясны, но для полноты аргументации приведем несколько строк из письма:

« 6-я часть почти целиком посвящена восстанию на Верхнем дону 1919 г...

Теперь несколько замечаний о восстании:

1) Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.

2) Этим обстоятельством воспользовалась, эмиссары Деникина, работавшие в Верхне-Донском округе и превратившие разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление,… Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию...

Наиболее мощная экономически верхушка станицы и хутора: купцы, попы, мельники, отделывались денежной контрибуцией, а под пулю шли казаки зачастую из низов социальной прослойки. И естественно, что такая политика, проводимая некоторыми представителями Советской власти, иногда даже врагами, была истолкована как желание уничтожить не классы, а казачество.

Но я же должен был, Алексей Максимович, показать отрицательные стороны политики расказачивания и ущемления казаков-середняков, так как, не давши этого, нельзя вскрыть причин восстания»

Шолохов говорит, что он вывел «шелкоперов от Советской власти», которые грубо искажали наши идеи. Таков — Малкин. Подводчик, который везет Штокмана и Кошевого, рассказывает им об этом деятеле: «Чужими жизнями, как бог, распоряжается». Фокусы он творит действительно чудовищные. Обычная команда: «По третьей категории его» «Это не смывание над народом?» — спрашивает подводчик. И сравнивает того деятеля с известным в истории Дона Долгоруким.

«Ваша власть справедливая, — говорит подводчик,— только вы трошки неправильно сделали... Потеснили вы казаков, надурили, а то бы вашей власти и износу не было. Дурастного народу у вас много, через это и восстание получилось...» Когда спросили о Малкине политкома (тоже упомянутым в письме Шолохова), то его, оказывается, не очень тревожило, что происходило рядом: «Он там одно время пересаливал. Парень-то он хороший, но не особенно разбирается в политической обстановке. Да ведь лес рубят, щепки летят... Сейчас он эвакуирует в глубь России мужское население станиц…».

«Изваринские» идеи Мелехова порождены этим нарушением классового принципа, а не тем, что они сами по себе, вне обстоятельств, стали его «символом веры».

А как обстоит дело с индивидуальными чертами характера Григория? Он горяч, несдержан, реагирует с повышенной страстью.

В обстановке, которая сложилась, это приводило к острым конфликтам, тяжелым осложнениям. Возьмем его стычки. Ведь мог же он промолчать, когда придрался луганец, и не ходить в ревком.

Вспомним, как поступает Петро. С луганцем он не пререкается ни одним словом, нависла опасность – он сразу в Вешенскую к Яшке Фомину, как-никак «окружным ревкомом заворачивает». «Вез и он подарок могущественному теперь сослуживцу: кроме самогона – отрез довоенного шевиота, сапоги и фунт дорогого чая с цветком». Расчувствовался председатель ревкома, заверил: «…Ты не бойся, тебя не тронут».

А Григорий не может так. Он стоит за справедливость, не терпит насилия, добивается ясности. Из Мелеховых он ближе всего к деду Прокофию, который привез из Туретчины жену, перенес насмешки, улюлюканье, но никому не дал ее в обиду. А когда хуторяне пришли убивать «ведьму» Прокофий раскидал шестерых казаков и развалил одного шашкой до пояса. Таковы и индивидуальные черты Григория. Но есть и другое. Слишком горяч, поспешен в решениях. Бурно реагировал он на обиды, не сумел вовремя остановиться, обуздать страсти, обдумать хорошенько, взвесить все обстоятельства. Справедливые судьи не могут не спросить, однако, и с тех, кому не дорога была судьба Григория. И не только его судьба. Предшествовавшая восстанию обстановка должна быть принята ими во внимание с большей серьезностью, чем это делалось.

Озлобленный до предела, Григорий становится вожаком повстанцев, ведет за собой тридцать двух татарцев, а через несколько дней даже три с половиной тысячи сабель. На позиции выходят старики, бабы подростки. Преступление одно страшнее другого совершают казаки и вместе со всеми Григорий. После гибели Петра еще беспощаднее разгорается в нем ярость. Будет мстить за себя, за отца, брата и метаться, тосковать, истерически рыдать над убитыми матросами: «Кого же рубил!— И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной заклубившейся на губах:- Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога… в бога мать… Смерти предайте!..» Он будет жить «с этим неразрешенным, саднящим противоречием, с восставшим чувством неправоты своего дела…» И где-то глубоко внутри осознавать: «А мне думается, что заблудились мы, когда на восстание пошли…».

Он самовольно выпустит из белогвардейской тюрьмы заключенных, помчится спасать Котлярова, Штокмана и Кошевого, будет присматриваться к красным — командирам и рядовым. И не раз охватит его палящая ненависть к Фицхалаурову, союзникам, белогвардейцам, мародерам, карьеристам. Осмыслит он и трагизм положения: «Наворошили мы делов... Спутали нас ученые люди... Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела».

В разгар кровопролитной междоусобицы он пожалуется Наталье: «Вся жизня похитнулась... Людей убиваешь… Неизвестно для чего всю эту кашу... Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый... Зараз бы с красными надо замириться и—на кадетов. А как? Кто нас сведет с советской властью? Как нашим обчим обидам счет произвесть?.. Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал...»

Задолго до поражения он станет уклоняться от боя, возненавидит службу, погоны и даже казачью славу. Потянет его к детям, семье, родным полям, мирной жизни. Вихрь войны занесет Григория в Новороссийск. Тут, надеялся он, конец мукам. Повеселевший и как-то «весь подобравшийся», он встречает цепи красноармейцев, которые спускались с гор.

Вряд ли кто станет оправдывать тяжкие преступления, совершенные Григорием и другими казаками во время восстания, да и нет нужды: он сам не прощает их себе. И потому с такой искренностью Мелехов искупал свою вину перед новой властью. Он громил белых в Крыму, на Украине, в Польше, мужественно и честно отстаивал родину. Прохор рассказывает Аксинье: «Переменился он, как в Красную Армию заступил, веселый из себя стал... Говорит, буду служить до тех пор, пока прошлые грехи не замолю... Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четырех ихних уланов срубил... После боя сам Буденный перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была».

Сам Григорий вспоминает, с каким «усердием навернул» в бою корниловского полковника: «...ажник сердце взыграло... Они, сволочи, и за человека меня сроду не считали, руку гребовали подавать, да чтобы я им после этого... Под разэтакую мамашу! И говорить-то об этом тошно! да чтоб я ихнюю власть опять устанавливал? Генералов Фицхалауровых приглашал? Я это дело спробовал раз, а потом год икал, хватит, ученый стал, на своем горбу все отпробовал!»

Так вел себя Григорий в то время, когда многие вожаки восстания отсиживались с врангелевцами в Крыму, готовились к новому походу на Дон, иные пробирались к туркам, бродили по Кубани, по степям за Манычем или возвращались в хутора, надеясь «перевоевать». Лучшие воспоминания у Григория и Прохора связаны со службой бой в Первой Конной, когда после сомнений, ошибок, роковых дорог они причалили к берегу.

Советское правительство доверяло прозревшим от заблуждений казакам, и доверие оправдывалось. Уже приводились исторические документы. Об этом говорит и сам Шолохов: «Большое количество людей с нехорошим прошлым служили в Красной Армии верой и правдой. Крестьянин-казак, человек практического склада ума, убедился в провале белых, старался замолить свои грехи. И подвиги совершал, кровишки не жалел — ни своей, ни чужой».

По мнению И. Лежнева, вполне правомерно, что «выпали из романа» восемь месяцев службы Мелехова в Красной Армии. Они опущены «без сколько-нибудь существенного ущерба в обрисовке фигуры главного героя романа». Но сам Шолохов объясняет все иначе: «Для того, чтобы показать должным образом Первую Конную, надо было написать еще книгу. Это нарушило бы архитектонику романа».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12