Реферат: Поэтика Иосифа Бродского
Реферат: Поэтика Иосифа Бродского
Учреждение образования
«Брестский государственный университет имени А.С. Пушкина»
Реферат на тему:
«ПОЭТИКА ИОСИФА БРОДСКОГО»
БРЕСТ
2009
Имя
Иосифа Бродского известно всему современному читающему миру. Его творчество –
стихи, пьесы, эссе, литературно-критические работы – является общепризнанным и
отмечено в 1987 году Нобелевской премией. Его судьбе позавидовали бы многие –
обладающий сразу заметным талантом, он был знаком с множеством великих людей
второй половины 20 века. Перенесший арест и принудительную эмиграцию, он не
переставал писать, хотя теперь, по-прошествие времени, мы видим, как события
его жизни изменяли поэтическую концепцию и тематику произведений. Впрочем,
таким переменам способствовала в первую очередь сама эпоха, положение в стране
– по собственным словам Бродского, это и определило направление его творчества.
«… Мы начинали на пустом – точней, на пугающем своей опустошенностью – месте и
скорей интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта
непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее немногих
уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным, новым
или казавшимся нам таковым, современным содержанием». Так поэт отзывался о
начале своего пути в Нобелевской лекции.
Слово
как опорный образ поэтики Бродского
Бродский
доводит значение Слова до безграничности – сравнивает с «психологией бытия в
тупике». Язык буквально пронизывает всё состояние общества – «Первой жертвой
разговоров об утопии – желаемой или уже обретенной – прежде всего, становится
грамматика, ибо язык, не поспевая за такого рода мыслью, задыхается в
сослагательном наклонении и начинает тяготеть к вневременным категориям и
конструкциям; вследствие чего даже у простых существительных почва уходит
из-под ног, и вокруг них возникает ореол условности». Поэт не приемлет
тенденции писателей пользоваться языком толпы, улицы, напротив, «народу следует
говорить языком литературы». И именно язык оказался основным фактором в
определении его позиции – Бродский осознает, что мог бы выбрать в свое время
для себя «путь дальнейшей деформации», но отказался, так как «выбор на самом
деле был не наш, а выбор культуры – … эстетический, а не нравственный».
Вообще
поэт действительно уделял большое внимание эстетическим моментам в творчестве.
Его идеал принципиально исключает все чрезмерное, чрезвычайное, не принимает
безумия экстатических состояний. Он наполнен специфической «идеальностью»
согласия, гармонии, единства, родства как вечного стремления человека к вечно
недостижимому высшему началу в самом себе. В этом смысле Бродский ближе к
Пастернаку, умевшему понять и принять в свой мир все отсталые ряды жизни,
принципиально отвергавшему наличие противников, врагов. Бродский – поэт,
«любящий сложенье», его сердцу милее «согласное гуденье насекомых», чем раздоры
«слабых мира этого и сильных» (в стихотворении «Письма римскому другу»). И,
опять-таки, главным средством для создания образа вечного Мира становится
Слово. Бродский не придумывает новых слов, а «вспоминает» старые. Для его
чувств язык значит неизмеримо много – с помощью английского он дает свободу
родителям, поселяя их историю в другом языке (эссе «Полторы комнаты»),
освобождая и себя самого: «Это как мыть ту посуду – полезно для здоровья». С
помощью английского же он сближается с человеком, которому едва ли не
поклоняется – Уистаном Оденом. Искусство слова порождает стремление жить в
заключенном («Писатель в тюрьме»). Родная речь делает одновременно и тяжелее и
легче его разрыв с Советским Союзом:
Слушай,
дружина, враги и братие!
Все,
что творил я, творил не ради я
славы
в эпоху кино и радио,
но
ради речи родной, словесности.
За
каковое раченье-жречество
…
чаши
лишившись в пиру Отечества,
ныне
стою в незнакомой местности.
(«1972
год»)
Нужно
заметить, что расставание с русским языком и страной часто переплетается с
образом смерти и в то же время смысла жизни. И именно переводя смерть в мир
Слова можно уравнять ее со всем сущим, включить в земной круг существования.
Своеобразный конец наступает тогда, когда поэт без страха «списывает с натуры
форму своего отсутствия», но для Бродского он не несет отрицательного смысла.
Это всего лишь часть дани, выплачиваемой Языку. Поставленные в ряд, все слова и
образы одинаково сохраняются во времени, и сохраняет их сам поэт «словами
прощенья и любви», заполняя тем самым время. Вообще Время также стоит в ряду
важнейших образов лирики Бродского, и оно неразрывно связано с явлением языка.
И Время, и Язык попеременно, а то и вместе присутствуют почти в любом его
стихотворении, тем самым придавая различным стихам вид единого поэтического
полотна. Благодаря этому происходит как бы преодоление самого времени, а для
Бродского, невзирая на восприятие Времени скорее как позитивной, нежели
негативной, ценности его преодоление и утверждение бессмертия поэзии очень
важны и значимы. Отсюда напрашивается вывод о способе победы над Временем – и
мы находим его, очевидный и тем не менее непривычный, в эссе «Поклониться
тени»: «время боготворит язык». Поэт признается, что эта строка Одена
натолкнула его на поток мыслей, продолжающийся до самого зрелого возраста. «Ибо
«обожествление» - это отношение меньшего к большему. Если время боготворит
язык, это означает, что язык больше, или старше, чем время, которое, в свою
очередь, старше и больше пространства.… Так что, если время – которое
синонимично, нет, даже вбирает в себя божество, - боготворит язык, откуда тогда
происходит язык? Ибо дар всегда меньше дарителя». Возможно, в тот момент у
Бродского и зародилась характерная, кстати, для постмодернистов мысль о том,
что Слово воистину есть Бог. Несомненно, все это доказывает роль Слова во
внутреннем мире лирического героя. Скажем, Время, иногда противопоставляемое
Языку, тем самым противопоставляется и герою. У Бродского он практически
отождествляется с ним самим, и, руководя судьбой своего героя с помощью языка,
поэт осознает, что с помощью языка же подспудно руководит и своей:
…
Я слышу Музы лепет.
Я
чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
мой
углекислый вздох пока что в вышних терпят
…
Мне
нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане
не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи,
скрипи, перо! переводи бумагу.
(«Часть
речи», 1975-1976)
Но при этом,
разумеется, поэт не властвует над языком, а является скорее лишь его
инструментом.
Обозначив для себя одним
из основных принципов сохранять традиции, Иосиф Бродский не был ни политически,
ни социально, ни поэтически активным творцом. Вследствие особого отношения к
миру не как к враждебной среде, Бродский невольно сформировал специфический тип
лирического героя. Он, так же как и сам поэт, верен одному лишь Слову, не
придавая большого значения переменам времени и пространства. Вот лишь один из
характерных примеров:
Я родился и вырос в
балтийских болотах, подле
серых цинковых волн,
всегда набегавших по две,
и отсюда – все рифмы,
отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними,
как мокрый волос,
если вьется вообще.
(«Часть речи (1975 –
1976)»)
Здесь видна одна из
отличительных черт лирического героя – полное, едва ли не болезненное
отсутствие самолюбия и самоуверенности. Это заметно и в его эссе, одно из
которых даже называется «Меньше единицы». Все существо героя так или иначе
подчинено вечным и абстрактным категориям, будучи в то же время окруженным и
подавленным бытовыми проблемами:
Я сижу у окна. Я помыл
посуду.
Я был счастлив здесь,
и уже не буду.
(«Я всегда твердил, что
судьба – игра.(1971)»)
Но именно эту ношу,
намеренно или бессознательно, накладывает на него Бродский – справляться со
всеми неудачами путем достижений не физических, но духовных:
Гражданин второсортной
эпохи, гордо
признаю я товаром
второго сорта
свои лучшие мысли, и
дням грядущим
я дарю их как опыт
борьбы с удушьем.
(«Я всегда твердил, что
судьба – игра.(1971)»)
Он выбрал этот путь для
своего героя, а стало быть, для самого себя – ведь Бродский как никто был
близок своему alter ego, тот служил ему кем-то вроде проводника по миру Слов.
Результатом этой связи стало глубокое, но не беспросветное одиночество:
… Увы,
тому, кто не умеет
заменить
собой весь мир, обычно
остается
крутить щербатый
телефонный диск,
как стол на
спиритическом сеансе,
покуда призрак не
ответит эхом
последним воплям
зуммера в ночи.
(«Postscriptum (1967)»)
Моя песня была лишена
мотива,
но зато ее хором не
спеть. Не диво,
что в награду мне за
такие речи
своих ног никто не
кладет на плечи.
…
Я сижу в темноте. И
она не хуже
в комнате, чем темнота
снаружи.
(«Я всегда твердил, что
судьба – игра.(1971)»)
Лирический герой
смиряется с этим – уж таково свойство его души, - но не от бессилия, а от
сознания всей целесообразности такого одиночества, обусловленного ожиданием
чуда (чуда искусства – позже Иосиф Бродский четче сформулирует это). Оно являет
собой логичный и безболезненный выход, дорогу дальше.
Таким образом, если
этот путь является самым желаемым для Бродского, то ответственность провожатых
падает на поэтов. Конечно, лишь в самом образе Слова заложена глубина, на
которую пока не способен проникнуть человеческий разум, спасительная глубина;
но Слово не может остаться без выражения, и здесь творец – «средство языка к
продолжению своего существования». Бродский, в отличие от многих других, не
делает акцента на том, истинным ли поэтом является считающий себя таковым. Ибо
«независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от
эффекта, производимого тем, что выходит из-под его пера, на его аудиторию,
сколь бы велика или мала она ни была, - немедленное последствие этого
предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее – ощущение
немедленного впадания в зависимость от оного, от всего, что на нем уже
высказано, написано, осуществлено». Это и имел в виду поэт, говоря о власти Слова
над Минутой и Местом. Перед этим таинством слияния с языком меркнет любая
угроза. Теперь лирический герой становится современником всех времен,
странником всех стран, и ради этого он выносит все страдания и даже смертную
долю поэта. В этом он видит настоящую свободу, которая значит для него едва ли
не меньше, чем сами явления Жизни и Смерти:
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5 |