Дипломная работа: Проблемы интерпретации трагедии У. Шекспира "Гамлет"
Вокруг
Шекспира на протяжении XIX в.
группируются, как всегда крупнейшие имена. О том, насколько много сделано для
понимания шекспировского творчества Гете, братьями Шлегелями, Тиком, Гегелем в
Германии, С.Т. Кольриджем в Англии, Стендалем и Гюго во Франции, у нас
Белинским, Герценом, Тургеневым, не говоря уже о блистательной плеяде актеров,
которыми так счастливо одарен оказался в XIX веке чуть не каждый народ, свидетельствует хотя бы
тот факт, что магнетизм точек зрений этой эпохи сохраняет свою мощь и сейчас.
Это воздействие слишком богато и благотворно, чтобы от него отказываться или
делать попытку механически освободиться. И все же в громадном опыте, в ценнейшем
наследии некоторые приемы и результаты толкования находятся в противоречии с
самим Шекспиром.
В XIX веке «принято различать в
интерпретациях «Гамлета» два противоположных подхода – “субъективный” и
“объективный”» [52, с. 139]. В первом случае причину медлительности Гамлета
усматривали в самом герое (в его характере, моральных, религиозных, философских
принципах, а то и в подсознательном – при психоаналитическом объяснении).
Наиболее значительная – при таком подходе – романтическая теория
«рефлектированного» Гамлета, восходящего к А.-В. Шлегелю и Кольриджу,
усматривающие ключ к трагедии в восклицании героя: «Так трусами нас делает
сознанье». А.-В. Шлегель уподоблял «Гамлета» уравнению с иррациональным корнем,
«где некая часть неизвестного не может быть выражена числом рациональным,
всегда остается неустановленной. История толкований «Гамлета» наводит скорее на
сравнение с неопределенным уравнением» [52, с. 139].
Об
односторонности романтической теории свидетельствует, однако, слишком многое:
эпизоды с Призраком, «мышеловка», убийство Полония, поведение Гамлета на
корабле, но более всего финальная сцена, отнюдь не показывают «романтическую»
(в немецком понимании начала XIX века)
натуру, чисто теоретически, неспособной к действию, «разъединенную рефлексией».
Вообще,
основные шекспировские персонажи поднялись высоко, как и подобает романтическим
героям, над миром и толпой. В результате исчезли психологические подробности их
внешнего и внутреннего облика, тщательно выписанные Шекспиром. Упростился
душевный разбор, которому подвергал их Шекспир.
Инерция
романтического «Шекспира» действует до сих пор. Варьируются оттенки, однако
опорные пункты в понимании шекспировских пьес остаются такими, как учредили их
где-то на рубеже XVIII и XIX в.
Реакцией
на все концепции «практически слабого Гамлета» является еще с середины XIX века теории, ставящего акцент на
объективных условиях, в которых выступает деятельный, подобно героям всех
других трагедий Шекспира, герой. Подкреплением для концепции «сильного Гамлета»
- помимо перечисленных выше поступков Гамлета – служит другое восклицание
героя, что для выполнения мести у него «есть причина, воля, мощь и средства»
[3, с. 22]. Медлительность мотивировалась тогда (например, в интерпретации К.
Вердера), «трудностью для Гамлета доказать перед всем миром вину убийцы» - его
сочли бы сумасшедшим, если бы он согласился на свидетельство Призрака. Недостаточность
«объективной» теории еще более несомненна: Гамлет – также подобно другим
трагедийным героям – никогда не жалуется на техническую трудность выполнения
дома, а корит лишь себя и «время».
Также от
романтиков пошли существенные аберрации в восприятии Шекспира. Так, Гамлет —
неряшливый, располневший, строптивый молодой человек — превратился раз и
навсегда в «изящного и нежного принца», каким по шекспировскому тексту должен
быть не Гамлет вовсе, а Фортинбрас — совершенно другой персонаж, другой
характер и тип.
Вопрос, разумеется,
не в том, чтобы Гамлет был непременно толст. Почему полнота и его облике упорно
подвергается купюре, — вот что важно. «Вы разрушаете все мои представления
вашим тучным Гамлетом!» — говорится у Гете. И этим смещения не исчерпываются. Почему
В.И. Немирович-Данченко, разбирая характер Гамлета, считал его «первым
гуманистом»? Историческая суть трагедии состоит как раз в обратном: Шекспир
показал кризис гуманистической «меры вещей», и его Гамлет раньше других
перестает, хотя бы отчасти, быть гуманистом, возвращаясь к средневековой «совести».
Почему вообще Гамлет раз и навсегда сделался «первым», «одиноким», «единственным»,
«лучшим из людей», стал чудом и исключением, между тем как, по свидетельству современника,
в шекспировские времена было «полным-полно Гамлетов»?
Афористически
удачная формула Гете «слабость воли при сознании долга» сделалась, по словам
Белинского, «каким-то общим местом, которое всякий повторяет по-своему» [17, с.
257]. От Гете унаследовали формулу, которая была высказан великим немецким
писателем в его романе «Годы учения Вильгельма Мейстера». Гете рассматривал
трагедию как чисто психологическую. В характере Гамлета подчеркивалась слабость
воли, которая не соттветсвует возложенному на него великому деянию. Что
касается формул, но трагедию Гамлета можно определить не только гетевским, но и
многими другими афоризмами, потому что принц только тем и занимается, что в
пору «учения» и духовных блужданий перебирает прописные истины.
Слова,
слова, слова...
В период
реализма особую роль в восприятии «Гамлета» стали играть русские писатели и
поэты. Именно в России начал складываться распространенный впоследствии термин
«гамлетизм».
Первым,
кто написал объемную работу о «Гамлете» был В.Г. Белинский. Свои взгляды на
«Гамлета» он выразил в статье «”Гамлет”, трагедия Шекспира. Мочалов в роли
Гамлета» (1838). Согласно мнению В.Г. Белинского, Гамлет побеждает слабость
своей воли, и поэтому главная идея трагедии не слабость воли, а «идея
распадения вследствие сомнения», противоречие между мечтами о жизни и самой
жизнью, между идеалом и действительностью. Внутренний мир Гамлета Белинский
рассматривал в становлении. Слабость воли, таким образом, расценивалась как
один из моментов духовного развития Гамлета, человека сильного от природы.
Используя образ Гамлета для характеристики трагического положения мыслящих
людей России 30-х гг. XIX
в., Белинский подверг критике рефлексию, которая разрушала целостность
деятельной личности. Белинский говорил о «переходе в возмужалость», об «эпохе
распадения», однако невольно смотрел на Гамлета, как на идеального героя.
«Бесконечность»
измерений смысла шекспировской трагедии, которыми, кстати, пользовался и Белинский
[17, с. 255], приводила в толковании характера главного действующего лица к
чрезмерной психологической безликости. Любопытно в этом отношении впечатление
очевидца игры Мочалова и современника В.Г. Белинского — П.В. Анненкова. Он
отмечал в своих «Воспоминаниях» по поводу статьи В.Г. Белинского, что Гамлет
под пером критика «преобразился в представителя любимого философского понятия,
в олицетворение известной формулы» [10, с. 166]. Анненков, конечно, далеко не
объективный, особенно в отношении Белинского, авторитет. Но поиски «формулы»
были у великого критика действительно заметны.
Другой
русский писатель и критик И.С. Тургенев в 60-е гг. XIX в. обращался к образу Гамлета для того, чтобы дать
социально-психологическую и политическую оценку «гамлетизму», «лишних людей». В
статье «Гамлет и Дон Кихот» (1860) Тургенев представляет Гамлета эгоистом,
скептиком, который во всем сомневается, ни во что не верит и потому не способен
к делу. В отличие от Гамлета Дон Кихот – в трактовке Тургенева – «энтузиаст, служитель
идеи, который верит в истину и борется за нее» [59, с. 550]. Тургенев пишет о
том, что у Гамлета мысль и воля находятся в трагическом разрыве; Гамлет –
мыслящий человек, но безвольный, Дон Кихот – волевой энтузиаст, но
полубезумный; если Гамлет бесполезен массе, то Дон Кихот вдохновляет народ на
дело. В то же время Тургенев признает, что Гамлет близок Дон Кихоту своей
непримиримостью ко злу, что люди воспринимают от Гамлета «семена-мысли и
разносят их по всему миру».
Также русские
писатели с отличительной пунктуальностью подмечали внешнюю характерность
Гамлета — «тучен и задыхается». На эту особенность обратил внимание А.И. Герцен
[29, с. 213], о ней говорил в знаменитой лекции И.С. Тургенев [59, с. 556].
Казалось бы деталь, но в ней проявляется неотъемлемое своеобразие фигуры
Гамлета, передать которое не только тогда, но и до сих пор серьезно не решился
ни один постановщик или исполнитель. Шекспироведы же обычно упоминают об этой
детали, как о парадоксальном несоответствии, чуть ли не об оговорке Шекспира.
Ибо «тучность и одышка» мешают созданию образа Гамлета — «идеального героя». В
этом невольном искажении, начинающемся будто бы с мелочи, но касающемся самой
сути, и сказалась цепкость нормативных традиций.
ХХ век
привнес новые веяния в трактовку трагедии Шекспира.
В
формуле «Шекспир — наш современник» самому Шекспиру чаще отводится пассивная
роль — быть похожим на сегодняшний день[1]. В течение первых
десятилетий ХХ века такой взгляд особенно утвердился. К тому были некоторые
общелитературные, общеидеологические предпосылки. Если Ромен Роллан писал:
«Когда мы возвращаемся к произведениям прошлого..., то это не прошлое воскресает
в нас; это мы сами отбрасываем в прошлое свою тень — наши желания, наши
вопросы, наш порядок и наше смятение» [35, с. 131],— так это была еще одна
постановка вопроса, которым в ту пору постоянно и на различных языках
задавались.
Одним из
первых советских истолкователей Шекспира был А. В. Луначарский. Еще в ранней,
дореволюционной своей работе о «Гамлете», вошедшей в цикл очерков «Перед лицом
рока. К философии трагедии», он обращался именно к специфике трагического у
Шекспира. Луначарский извлекал уроки деятельно-бодрого, героического
жизнечувствия из трагедии, традиционно трактовавшейся как драма рефлектирующего
сознания: «Над нами царит рок. Нет пользы в бесплодных размышлениях - человек
рожден, чтобы действовать, он должен создавать для себя обстановку борьбы и
подвига, иначе он - животное; но это не значит отдаваться слепому гневу,
закрывать глаза, затыкать уши и идти, куда толкают; это значит быть
полководцем, стратегом, маэстро жизни... Это трудно, страшно трудно, - но
такова задача. Быть может, ты погибнешь, не разрешив ее вовремя, - но сделай,
что ты можешь, умри с честью и передай опыт твоей жизни братьям-людям. Вот мораль
"Гамлета"» [43, с. 86.].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13 |