Курсовая работа: Искусство Испании

Карлики.

Их писали в Испании и до Веласкеса. Изображая шутов, художники, как правило, стремились акцентировать внимание зрителей на их уродстве, на их шутовских атрибутах, показать их как диковинки. Совершенно по-новому понимает свою задачу Веласкес. Он первый увидел в этих всеми презираемых существах людей, достойных внимания и уважения; за безобразной внешностью – человека с его миром чувств и страданий. Умело используя композицию, цвет и освещение, художник каждый раз достигает удивительного своеобразия и яркости образа.

Произведение имеет множество смысловых оттенков, что представляет собой результат глубокого понимания сложных явлений жизни. То обстоятельство, что королевская чета мыслиться вне пределов холста, имеет еще одно значение. Картина как бы раздвигает свои границы, и изображенная сцена сливается с окружающим миром. Стремление создать иллюзию единства мира реального и изображенного характерно для западноевропейского искусства XVII века. Художественное произведение понимается не как что-то обособленное, существующее само по себе, как это имело место в эпоху Возрождения, а, в согласии с общими представлениями о неразрывном единстве всех явлений мира, как часть его. Отсюда вытекает вторая задача, блестяще решенная Веласкесом в «Менинах», - в самом произведении передать единство изображенного пространства. Глубина и неразрывность его достигается в картине виртуозной передачей световой среды. Потоки сета, льющиеся через невидимое окно справа и окно в глубине, сталкиваясь, волнами распространяются по мастерской. В них дрожит воздух, переливаясь мерцающими бликами, которые скользят по всему изображению, падают на потолок, стены, предметы. И создается впечатление, что свет на своем пути проходит через толщу воздуха, который и воспринимается благодаря этому как видимая материя, объединяющая фигуры, предметы и пространство в единое целое.

Кеведо писал:

«В твоих руках, великий наш Веласкес,

Изменчивыми красками искусство

Придать способно трепетанье ласке

И в красоту вдохнуть живое чувство.

Любой мазок твой истине подобен,

Но ни один из них с другим не сходен,

Различное различно выражая.

Пусть краски плоскостны, ложась на доски,

Но формы все, воссозданные цветом, рельефны и телесны, а не плоски.»         Успех Гойи в кругах знати, близкой к королевской семье, наконец дал ему возможность получить титул, которого он добивался много лет: в 1799 году Карл IV пожаловал ему звание Первого придворного живописца. К этому времени у Гойи появилось немало покровителей среди аристократии, и в финансовом отношении он неплохо обеспечил будущее своей семьи. К тому времени им были уже созданы «Капричос», но даже провал с их публикацией не поколебал его желания на время оставить живопись. Ему хотелось воплотить в жизнь образы своего внутреннего мира, гораздо больше волнующие его.

Таково было положение дел, когда король заказал Гойе написать групповой портрет королевской семьи. Предварительно Гойя сделал натурные эскизы отдельных членов семьи в Арахнуэсе (они «восхитили заинтересованных лиц»), а затем приступил к групповому портрету и завершил его очень быстро. В течении года картина была закончена.

Композиция картины кажется поначалу столь же представительной и незыблемой, как и в королевских портретах 1799-1800 годов. Она искусно построена и создает впечатление торжественного выхода королевы, обнимающей младшую дочь – одиннадцатилетнюю Марию Исабель и держащей за руку младшего сына – шестилетнего Франсиско де Паула. Все остальные персонажи как будто расступились, образовав две плотные группы слева и справа от королевы – одну во главе с наследником престола доном Фердинандом и другую во главе с королем Карлом. Королева Мария-Луиза, окруженная младшими детьми, - в центре картины, а король стоит в стороне, повторяя ту ситуацию, которая сложилась в их жизни; весь его облик выражает почтение царственной супруге. Королеве не могла не польстить подобная группировка, в которой была подчеркнута ее главенствующая во всем клане роль и где она была (в духе идеалов сентиментализма) представлена заботливой матерью семейства. Ей одной предоставлено здесь достаточно свободного места (остальные просто теснятся), и она может сколько угодно вертеться, демонстрируя –роскошное платье, а особенно бриллиантовую стрелу в своей прическе – недавний подарок Годоя, знак достигнутого в конце 1800 года примирения королевы с ее неверным любовником (для посвященных получалось так, что «князь мира» незримо присутствовал в этом портрете членов испанского –царствующего дома). Мы видим роскошные костюмы, блистающие драгоценностями и королевскими регалиями, однако лица царственной четы свидетельствуют об удручающем отсутствии характера. Скучные, невыразительные физиономии роскошно одетых короля и королевы заставляют вспомнить высказывание французского романиста Теофиля Готье : они напоминают «булочника с женой, которые получили крупный выигрыш в лотерею». Вместе же три вышеназванные группы перегородили от края и до края поле картины, заняли всю ее и так небольшую глубину и застыли, заворожено глядя в предлежащее картине пространство. Взгляды их пристальны, но странно рассредоточены – каждый смотрит только перед собой. Находясь вместе, выступая рядом, они каждый сам по себе, в самом себе и только для самого себя. У них нет общего центра притяжения, нет общего интереса. Кроме детей и Гойи все остальные присутствующие как будто смотрят в зеркало, каждый сам на себя. Зеркало должно находиться на месте зрителя и невозможно встретиться с ними взором. Не смотрят они и друг на друга, существуя совершенно изолированно, как «гигантские насекомые», наколотые в коллекции энтомолога[21]. Как будто ничто не способно нарушить это затянувшееся самолюбование. И все же оно нарушено. Нарушено присутствием постороннего этой семьи человека, художника, явившегося сюда из другого, третируемого всеми этими Величествами и Высочествами мира. Взором своим лишь он один охватывает все поле картины, и он же превращает всех позирующих в предмет искусного эксперимента (позирование перед зеркальной стеной Аранхуэсской галереи), пристального анализа, совершенно независимого и нелицеприятного суждения. Один только он прорывает душную замкнутость картины и, встретившись взглядом со зрителем поверх голов коронованных моделей, будто передает ему – тоже все видящему и все понимающему – результаты своих наблюдений.

Ни одна черта характера этой блестящей семьи не ускользнула от проницательного взгляда художника. Надменный, заносчивый человек в голубом камзоле слева – старший сын короля, впоследствии тиран Фердинанд VII. Рядом, отвернувшись от него, стоит предполагаемая невеста, не получившая ещё официального предложения. За спиной короля сгруппировались другие, менее значительные родственники. Возможно, подражая шедевру Веласкеса – «Менинам» и повторяя собственную манеру, зафиксированную в других его картинах, Гойя изобразил на заднем плане себя, прилежно работающим над большим полотном. Ни один из предыдущих портретов не источал еще таких переливов серебра, такого сияния золота, такого слепящего глаз мерцания алмазных звезд, стрел, эгретов, ожерелий, подвесок. От нестерпимого блеска взор зрителя буквально спасается в ту тень, которая окутывает фон портрета; он отдыхает на картинах, уходящих куда-то ввысь позади королевского семейства, а затем концентрируется на прежде почти неприметном лице художника, глядящего прямо на нас поверх голов венценосных моделей. Его пристальный, все понимающий и требовательный взгляд, его строгое, не нуждающееся ни в каких внешних украшениях достоинство приковывают к себе внимание и побуждают иначе посмотреть на только что почти ослепившее нас зрелище – посмотреть на него не снизу вверх (где реально находиться зритель), но сверху вниз (как это может художник), проникнуть сквозь внешний блеск и заглянуть в души тех, кто хотел бы в нем скрыться. Мы замечаем птичье обличье инфанты Марии Хосефы, выпученные глаза дона Антонио, с ненавистью уставленные в затылок своему старшему, и значит, загородившему для него престол, брату Карлу, «вареную» физиономию последнего с оловянными, будто приклеенными к лицу глазами, плотоядную ухмылку королевы, ее оплывшие неумеренно оголенные плечи и руки мясничихи – одним словом, всю вульгарность этой во всех смыслах ожиревшей и опустившейся до животного состояния семьи.

Только такой художник, как Гойя, ясно осознающий масштабы своего таланта и , возможно, достаточно обеспеченный, чтобы рискнуть своим положением Первого придворного живописца, мог отважиться написать правдивый портрет королевских персон. При внимательном рассмотрении становится ясно, насколько реалистически изобразил художник королеву Марию-Луизу. В портрете не заметно ни малейшего желания приукрасить модель, художник не упустил ни одной детали: двойной подбородок и толстая шея бросаются в глаза, так же, как грубое, почти вульгарное выражение лица; её руки, которыми, как знал Гойя, она восхищалась, считая их соблазнительно округлыми, кажутся слишком толстыми. По контрасту с ней её младшая дочь, донья Мария Исабель, напоминает ангела, её платье, драгоценности и глаза – такие же как у матери, но она излучает нежность и обаяние юности, что свидетельствует не только о её невинности, но и о неизменной симпатии Гойи к детям. Мы оцениваем, наконец, значение еще одного припасенного Гойей эффекта – двусмысленное действие вливающегося слева в картину светового потока, который не только заставляет засверкать и заискриться все то, чего может достичь, но в сверкании этом начинает растворять, будто «смывать» казавшуюся еще недавно незыблемую композицию. Свет этот превращает церемонно-роскошную сцену в неустойчивый и вдруг поплывший мираж, в навязчивое, но внутренне несостоятельное наваждение. Наконец таинственная игра его волн вызывает уже отмеченные метаморфозы главных персонажей картины – превращение короля в огромное ракообразное, королевы в жабу, старшей инфанты Марии Хосефы в подслеповатую птицу и т.п. только один художник не подвержен его действию – ни его чарующей магии, ни его коварству, для всего казавшемуся прочным. Только он один ни в чем не зависит от ослепительной видимости и только ему, буквально возвысившемуся над придворной мишурой, открыта истина. Отодвинувшись на задний план, Гойя царит здесь, выставив королевское семейство на всеобщее обозрение, царит как представитель настоящей жизни с ее естественными чувствами и пытливой, деятельной, обо всем судящей мыслью.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8