Курсовая работа: Российская эмиграция в Югославию в первой половине ХХ века
В январе 1921 г. правительством были установлены более строгие правила передвижения беженцев по территории Королевства.
МВД дало распоряжение местным властям взять на учет всех российских беженцев,
каждому выдать удостоверение личности и запретить без разрешения властей
покидать место, которое им было определено для проживания. Ограничения вселения
к весне 1921 г. были установлены для Белграда, Земуна, Загреба, Любляны, Нови
Сада, Сараево и некоторых других городов. Проживание в них, ввиду
перенаселенности этих городов, разрешалось властями только в тех случаях, когда
беженцы были связаны с данными городами какими-либо занятиями или службой.
До 1924 г. статистический отдел группировал сведения об эмигрантах отдельно по эвакуациям (в
соответствии с организаторами): французская (крымская), английская, сербская. С
1925 г. стал вестись единый список эмигрантов по алфавитному принципу, кроме
того, отдельно учитывались колонии беженцев.
В 1921 г. окончательно сложилась система местного самоуправления колоний российских беженцев. Их
внутренняя жизнь регулировалась «Положением о колониях русских беженцев в
Королевстве СХС»[22], утвержденным
Государственной Комиссией по приему и устройству русских беженцев 10 марта 1921 г. Согласно «Положению», все российские беженцы независимо от категорий (эвакуации), к которым
они принадлежали, группировались по месту жительства в колонии. Их члены обоего
пола (не моложе 21 года) на общем собрании избирали на один год председателя
(старосту, представителя) колонии или, при численности колонии более 25
человек, правление в составе от 4 до 9 человек для попечения о нуждах беженцев
и посредничества между ними и правительственными учреждениями. МВД Югославии
предписало местным властям решать все вопросы беженцев при участии правлений колоний.
В письме по этому поводу указывалось, что «каждый русский беженец по всякому делу
должен обращаться в правление, которое дает свое заключение и передает
надлежащим образом просьбу властям». На практике основное содержание работы
правлений колоний состояло в получении из Белграда от ГК денежных пособий и
выдаче их членам колонии.
§ 2. Проблемы
адаптации эмигрантов
Первые годы пребывания в
Югославии оказались для большинства российских эмигрантов самыми трудными.
Значительная их часть находилась в тяжелом материальном и моральном положении.
Многие из них пережили окончательный крах надежд на скорое возвращение и
осознали необходимость приспособления к новым условиям. Для тысяч российских
эмигрантов это было время резкой смены привычного образа жизни, время поисков
места постоянного жительства, жилища, работы, с заботами о детях, больных и
престарелых. Значительную помощь им оказывало правительство Королевства СХС,
различные благотворительные организации.
Жизнь русских эмигрантов
в новой среде была ограничена, с одной стороны, характерными особенностями,
которые делали их непохожими на окружение, а с другой, самим окружением, его
спецификой, возможностями и потребностями. Как известно, в югославском, а
особенно в сербском обществе существовали традиционные понятия о России и
русских, нашедшие отражение в подчеркнутом русофильстве большей части
населения. С другой стороны, русские имели весьма туманное представление о
сербах, Сербии и Югославии. Эти стереотипы, сформировавшиеся на базе
исторического опыта, конечно же, не смогли выдержать испытания повседневностью,
но они, по крайней мере, в первое время, определили взаимоотношения беженцев и
нового окружения. Высшие органы власти в Югославии подчеркивали, что наряду с
гуманитарными соображениями они, прежде всего, руководствовались историческими
причинами, делая акцент на связях России и Сербии во время Первой мировой
войны. Премьер-министр Н. Пашич заявил 25 января 1922 г. на заседании Народной скупщины: «...Что касается России, дело вам хорошо известно. Мы, сербы,
а также и другие наши братья, которых нам довелось освободить и объединить, мы
все благодарны великому русскому народу, поспешившему нам на помощь от
погибели, которой нам угрожала Австро-Венгрия, объявив войну. Если бы Россия не
совершила этого, если бы не встала на нашу защиту, мы бы погибли... (Россия)
увлекла и своих союзников, и мы были спасены от смерти. Мы этого не можем
забыть. Мы сейчас приняли русских эмигрантов, и мы их принимаем без различия, к
какой партии они принадлежат, мы в это не вмешиваемся. Мы только желаем, чтобы
они остались у нас, мы их примем, как своих братьев, и пусть они располагают
свободой...». Об этом же в 1921 г. говорил председатель скупщины и глава
Государственной Комиссии по делам русских беженцев Л. Стоянович: «Многие
причины определяют наше поведение по отношению к нашим русским братьям. Здесь
чисто человеческие чувства, здесь славянская солидарность, здесь - и это выше
всего прочего - наш огромный долг перед прежним, и особенно нынешним,
поколениями русских, которые и в старые времена, и в недавнем прошлом, и в
последнее время сделали столько добра нашему народу. Все это, вместе взятое,
требует от нас, чтобы мы своих братьев не бросили и не оставили без помощи»[23].
Позиция, сформулированная
Л. Стояновичем, проводилась в жизнь государственными органами с первых дней
прибытия русских беженцев на югославскую землю. В Белграде и после революции не
прекратило деятельность русское посольство, оно существовало вплоть до 1924 г., а после того как под давлением СССР его деятельность была формально прекращена, фактически оно
было просто переименовано в «Делегацию по защите интересов русских беженцев» с
тем же руководством.
Ряд исследователей
отмечает такую специфическую особенность психологического состояния российских
эмигрантов пер. пол. XX в.
как своеобразный разрыв между реальным положением человека в социальной
структуре страны пребывания и представлениями как своими, так и ближайшего
окружения, о месте данного человека в среде других людей. Русский человек
столкнулся в Югославии с новым общественным окружением. С обществом, в котором
имелись свои обычаи и потребности, менталитет, ограничения и разделительные
линии. В новой стране на Россию вообще и на русского человека в частности смотрели
различными глазами: в восточной ее части - с любовью и благодарностью за помощь,
оказанную на протяжении веков, а в западной - с подозрением и трудно скрываемым
неприятием, также порожденным опытом истории. На причины такого отношения к эмигрантам
указывал профессор Р. Кошутич в 1922 г. в докладе Министерству просвещения по
результатам инспекции русских кадетских корпусов, расположенных в Королевстве:
«Россия обязала нас своей кровью, и теперь настало время возвратить часть этого
огромного долга ее родным детям. Вот почему русские школы следует разместить в
самых культурных центрах, населенных сербами, поскольку только серб знает, чем
для него была Россия и что он ей должен (хорваты и словенцы почувствуют это позднее,
когда глубже войдут в нашу историю и когда будут смотреть на свое прошлое
другими глазами)». Но, несмотря на все надежды профессора Р. Кошутича, различия
в восприятии оставались, проявляясь особенно явно в повседневной жизни.
Отношения с новой средой были весьма непростыми. Единое восприятие приютивших
эмигрантов «братьев» быстро уступило место суровой реальности. Ее прекрасно
описал С. Н. Палеолог в своем письме генералу А. С. Лукомскому в сентябре 1921 г.: «Вне всякого упрека к нам относятся: высшее Правительство, духовенство, высшие классы
интеллигенции и офицерства. Все они отлично понимают роль России для Сербии в
прошлом и в будущем; в поддержке русских беженцев чувствуют свой долг и часто
подчеркивают, что лишь по бедности своей Сербия так мало дает России. Однако и
они не любят углубляться в воспоминания прошлого, когда Россия была
благодетельницей Сербии. Средний класс: городские жители и торговцы совершенно
равнодушны к русским, смотрят на нас, как на элемент, подлежащий эксплуатации.
Чувства симпатии, но только на словах, и в единичных случаях на деле, со
стороны представителей этого класса - явление почти исключительное. Селяки, с
которыми нам мало приходилось иметь дело, относятся к нам добродушно, но с
искренним недоумением, и постоянно спрашивают: «За что мы припутовали из
России?»[24].
Важное значение для
адаптации эмигрантов к новым условиям имела деятельность православной церкви. В
1921 г. из Константинополя в Королевство переехало Всезаграничное высшее
русское церковное управление (ВВРЦУ). 8 апреля 1921 г. в Сремских Карловцах состоялось его первое заседание, на котором митрополит Антоний
(Храповицкий) был избран управляющим русскими православными общинами в
Югославии (в декабре 1921 г. состоялся первый всезаграничный русский церковный
собор). В стране организовывались новые приходы, имевшие статус отделений
Общества попечения о духовных нуждах православных русских в Королевстве СХС. В
условиях культурной и духовной изоляции даже религиозно-индифферентная
интеллигенция шла в православные храмы в поисках общения, ощущения своей
причастности к русской истории и духовной культуре. Немалая часть
интеллигенции, до отъезда не знавшая дороги к храму, начинает участвовать в
жизни своего прихода. В 1925 г. в одиннадцати колониях действовали «русские»
православные храмы, ставшие не только сосредоточием религиозно-нравственной
жизни российских эмигрантов, но и центром всей их общественной жизни.
Среди беженцев из России
было много инвалидов и нетрудоспособных[25]. Этой категорией беженцев
занимался созданный в ГК в 1921 г. Инвалидный отдел, а с 1924 г. он стал называться Отдел инвалидов и нетрудоспособных. Основная задача отдела – медицинское
освидетельствование беженцев. Для этого при отделе была создана Врачебная
комиссия, которая распределяла беженцев по категориям в соответствии с их
медицинскими показаниями. Выплаты каждому нетрудоспособному инвалиду составляли
всего 100 динар в месяц, и эти суммы люди часто получали с большими задержками.
В наиболее привилегированном положении находились военные инвалиды, получавшие
от правительства Югославии пенсии, обеспечивавшие им вполне сносное
существование.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16 |