Реферат: Печорин как герой своего времени
Итак, Печорин не просто утверждает свою волю, при этом он безжалостно
разрушает «гармонию неведения», иллюзорные представления о жизни, сталкивая их
с реальностью.
Поняв прозрачность счастья, отказываясь от него сам, Печорин заставляет
понять это и сталкивающихся с ним людей. Он враг сладостных, но
бесчеловечных идеалов. «3ачем же надеяться? — говорит он 'Грушницкому,
разозленному равнодушием Мери,— желать и добиваться чего-нибудь — понимаю, а
кто же надеется?» «Для него польза и нравственность только в одной истине».
«Действительное страдание лучше мнимой радости», — писал Белинский. Печорин
сам подтверждает это в одной из своих исповедальных дневниковых записей, хотя,
по обыкновению, вовсе не ставит себе это в заслугу: «Из чего же я хлопочу? Из
зависти к Грушницкому? Бедняжка! Он вовсе ее не заслуживает. Или это следствие
того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать
сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему,
когда он в отчаянии будет опрашивать, чему он должен верить: «Мой друг, со
мною было то же самое, ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно
и, надеюсь, сумею умереть без крика и слез!» (Запись от 3 июня).
Вторгаясь в чужие судьбы со своей сугубо независимой личной меркой,
Печорин, как бы провоцирует дремлющие в них до поры до времени глубинные
конфликты между социальным, то есть обусловленным средой, воспитанием, и личностно-человеческим
началом. И этот конфликт необходим для пробуждения человека в человеке. Значит
цель Печорина благая и гуманная? Но этот конфликт становится для людей
источником страданий и жизненных катастроф. Печорин благие цели достигает
отнюдь не благими средствами. Он нередко переступает грань, отделяющую
добро от зла, свободно меняет их местами. И происходит так, что, утверждая
свою волю, свою свободу, свое достоинство, Печорин попирает чужую волю,
свободу, достоинство. Его подлинно независимое сознание, его свободная воля
переходит в ничем не ограниченный индивидуализм. Он исходит только из своего
«я». Отсюда реальная опасность для Печорина — стать Грушницким, Белинский был
прав, когда писал о том, что Печорин порой впадал в Грушницкого, впрочем «более
страшного, чем смешного». «Герой нашего времени» — Печорин, как бы балансирует
между трагедией и комедией. Это, как заметил критик, связано с тем, что
писатель изобразил переходное состояние духа, «в котором для человека все
старое разрушено, а нового еще нет, и в котором человек - есть только
возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в
настоящем».
Лермонтов изобразил Печорина жертвой среды и вместе с тем представителем
среды. Как человек Печорин вызывает сочувствие и сожаление, как тип русской
жизни, он подвергается критике и осуждению. С этим связана ирония Лермонтова,
но она относится к личности героя только в той степени, в какой он сам
является зеркалом общества. Главный иронический акцент поставлен не на
Печорина, а на «печоринстве», как явлении. Вот почему так неприятен Печорину
Грушницкий — пародия на «Героя нашего времени».
(Об авторской иронии см. указанную работу Б. Эйхенбаума).
Таким образом, в повести сталкиваются две «правды», не знающая пределов
духовно - нравственная свобода личности и необходимость уважения прав и
достоинства другой, даже самой незаметной личности.
И на одной дороге этим двум «правдам» не разойтись. Без диалектического
единства носителям этих «правд» предстоит при столкновении погибнуть: духовно
или физически.
И восстающий против морали современного ему общества, ценящий более всего
свою свободу, подчиняющий своей воле всех окружающих, Печорин, по своему
собственному признанию, «играл роль топора в руках судьбы». Человек, пренебрегающий
чужой свободой, рано или поздно теряет свою.
Печорин,
вступая в жизнь, мечтал прожить ее как Александр Великий или Байрон. Жажда
героического, идеал подвига – это то, что вытекало из его максималистских
воззрений на мир и на человека. В 30-е годы в связи с попытками постигнуть
логику всемирной истории и соотнести национальную историю с историей мировой
возрастает интерес к тем выдающимся личностям, чьи деяния приобрели
общечеловеческое значение. Отсюда становится ясным, что выбор имен Александра
Македонского и лорда Байрона, к которым апеллирует лермонтовский герой, для
него не случайность, этот выбор обусловлен духом времени.
«ФАТАЛИСТ».
Схватка героя
романа с судьбой наиболее прямое выражение получает в «Фаталисте».
Вопрос о
предопределении – вопрос философский. Но в 30-40-е годы прошлого века в связи
со сложными условиями исторической жизни общества он утратил отвлеченный
характер и приобрел в глазах людей особый интерес. Вовлекая Печорина в спор о
судьбе, Лермонтов отвечал каким-то острым потребностям времени.
Автор рассматривает проблему свободы и необходимости очень многогранно.
Он варьирует ее от новеллы к новелле, от одного образа к другому, пытливо
всматриваясь в ее многообразные реально-жизненные проявления. И в отношении к
этой проблеме в романе сталкиваются самые различные позиции и «правды». Вот
некоторые из этих «правд»: ничем не ограниченная свобода человека,
подчиняющаяся только его хотению, воле — и полная зависимость от судьбы, рока,
предопределения; активное противодействие человека его среде, условиям жизни —
и социально-историческая детерминированность его характера и всего жизненного
пути; свободные порывы чувства, мысли — и сковывающая их сила традиций, привычек;
личная, «собственная надобность» — и казенная, служебная необходимость, не
знающая пределов свобода личности — и необходимость уважения прав и
достоинства другой, самой незаметной личности. Все эти и другие оттенки единой
проблемы получают многообразное воплощение в романе.
По «казенной надобности» скитается на Кавказе Печорин, но он всюду
стремится утвердить «собственную надобность», утвердить свою волю, подчинить ей
людей и обстоятельства, пренебрегая волей и достоинством других людей, он в то
же время стремится побудить этих людей к свободному волеизъявлению.
Даже Максим Максимыч втягивается в орбиту философских проблем: когда он
впервые бросил дела службы для «собственной надобности», «и как же он
был вознагражден!» Проблема свободы и необходимости всплывает даже в эпизодах
с третьестепенными персонажами такими, как ярославский мужик («Бэла»), не
слезший даже с облучка при опасном спуске с горы Крестовой: «И, барин! Бог
даст, не хуже их доедем, ведь нам не впервой». Здесь сталкиваются и удаль
человека, и воспитанная веками покорность судьбе.
Наиболее
полно эта проблема поставлена в «Фаталисте».
Повесть
начинается с философского спора. В чем его суть?
Офицеры говорят о «мусульманском поверии», о существовании судьбы и о
том, что среди христиан это поверие находит много поклонников. Сторонником
фатализма выступает Вулич, и Печорин заключает с ним пари.
Но здесь важен не философский спор сам по себе, а определение в ходе его
характера Печорина.
Как же
воздействует поступок Вулича на Печорина?
На какое-то время Печорин начинает верить в судьбу, хотя его смущает печать
смерти на лице Вулича.
Чтение следующего эпизода дает возможность увидеть, как крепнет в
Печорине убеждение в существовании предопределения, хотя это убеждение
существовало всего несколько часов, в этот вечер. Однако что же, хотя бы и в
продолжение этих нескольких часов, отличает Печорина от Вулича?
Стоило этому убеждению поселиться в Печорине, как он тут же стал
подвергать его сомнению, и в теоретических рассуждениях («мне стало смешно,
когда я вспомнил, что были люди премудрые, думавшие, что светила небесные
принимают участие в наших ничтожных спорах...»), и в практических действиях
(«...отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги»).
И, наконец, третий эпизод, когда Печорин, «подобно Вуличу», решает
испытать судьбу.
Но «подобно»
ли Вуличу действует он?
Вулич, как истинный фаталист, в самом деле целиком вверяется року, без
всяких приготовлений спускает курок. Совсем иначе действует Печорин. Он
совершает свой поступок предельно расчетливо, заранее все взвесив и
предусмотрев множество обстоятельств и деталей;
Здесь можно вспомнить, где еще мы наблюдали такое двойственное,
противоречивое поведение Печорина, ставящего на карту свою жизнь и тщательно
при этом рассчитывающего все детали. В «Бэле» он готов уйти под пули, если Бэла
не любит его, но предварительно в течение долгого времени «приручает» ее. В
«Княжне Мери» он стоит под дулом пистолета Грушницкого на краю пропасти, как
сам же предложил, но принимает такую позу, чтобы по возможности избежать падения.
Таким образом, если можно говорить о фатализме Печорина, то как об
особом, «действенном» фатализме.
Не отрицая наличия сил и закономерностей, во многом определявших жизнь и
поведение человека, Печорин не склонен на этом основании лишать себя и других
свободы воли, как бы уравнивая в правах первое и второе. Печорин постоянно
действует как духовно независимая личность, опираясь в своих действиях прежде
всего на себя, на свой разум, волю, чувства. И отчет он дает прежде всего себе.
Он совмещает в себе несовместимое: веру в судьбу и опору только на себя.
И это одновременно. Вполне серьезно звучит утверждение Печорина, что он сам не
знает, что в нем берет верх: фатализм или критицизм: «...не знаю, верю ли я
предопределению или нет, но в тот вечер я ему твердо верил».
Итак, все его стычки с судьбой, все его эксперименты были проверкой на
прочность судьбы и себя. Он постоянно решал один из сложнейших вопросов
человеческого бытия: судьба или я, моя воля, мой разум.
Эта новелла особая. Она имеет явно выраженную интонацию конца, итога.
Тональность ее целиком мажорна. В ней нет надрывов, потрясений, жертв Печорина,
хотя он подвергает себя и других такой же опасности, как и везде.
Показательно, что именно здесь Печорин — единственный случай в романе — не
противопоставлен простому человеку, а в чем-то с ним сближается (диалог с
Максимом Максимычем в конце повести), и в некоторых случаях становится
нравственно выше: ведь есаул, тоже исповедующий фатализм, предлагает
пристрелить казака через щель, несмотря на то, что здесь же стоит мать.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6 |