Реферат: Образ немца в русской литературе
Реферат: Образ немца в русской литературе
Реферат
по
литературе
на
тему:
"Образ
немца в русской литературе"
2008
Культурные
контакты между двумя странами неизбежно находят свое отражение в памятниках
литературы этих стран. Автора, обратившегося к чужому культурному началу,
интересует, как правило, возможность сравнения, постижения своего через чужое.
Национальный фольклор народов, существующих рядом, с течением времени
пополняется множеством легенд и представлений, верных или же надуманных, о
соседе. Эти представления входят в художественную литературу в виде устойчивых
мнений, находя свое отражение в структуре образов, в манере мышления и действий
героев. Отличие их от "свидетельств" опыта самого писателя, от его
личных переживаний, рожденных в непосредственных контактах с чужой нацией,
заключается в том, что легенды не терпят изменений и в художественном произведении
чаще всего присутствуют в виде культурологических штампов.
Так,
у И.С. Тургенева в повести "Вешние воды" один из героев
критикует немецкие обеды: "Экие, однако, эти немцы – ослы! Не умеют рыбу
сварить. Чего, кажется, проще? А еще толкуют: "Фатерланд, мол, объединить
следует". Кельнер, примите эту мерзость!" (Тургенев 1968, с. 240).
Здесь мы имеем дело лишь с точкой зрения одного персонажа, более того – со
скрытым элементом его характеристики, развенчания. Тургенев как автор
всегда был способен объективно оценить немцев. В сцене у
Царицынских прудов ("Накануне") немцы выведены невежами, солдафонами.
Тургенев подмечает действительные, распространенные черты немецкого (прусского)
характера – чинопочитание, презрение военных к штатским. И вместе с тем он не
распространяет свое наблюдение на всю германскую нацию. Именно в начале 70-х
годов, в момент наибольшего размежевания с прусской политикой, Тургенев
признает за майором фон Донгофом в "Вешних водах" наличие
благородства, деликатности, способность к раскаянию.
Классическая
русская литература пронизана "германским элементом". На протяжении
более чем двух столетий русские писатели открывают для себя различные черты
характера своих культурных и географических соседей – немцев, с восторгом или
же, напротив, неудовольствием повествуют о днях, проведенных в Германии,
задумываются над тем, что представляет человек за границей, обращаются к типу "русских
немцев".
Подобный
интерес не был случайным, он диктовался не литературной модой, а
обстоятельствами жизни. Слишком велико было культурное различие между русскими
и их европейскими соседями – "немцами", чтобы не отразиться в
литературе. Ассимилированные татары, например, не вызывали у писателей
подобного интереса.
Немецкое
вторжение в русскую жизнь начиналось еще во времена крестовых походов против
славян. Таким образом, мы имеем едва ли не тысячелетний опыт сосуществования
двух народов. Однако что удивительно – едва ли не до XIX века о немцах в
литературных памятниках говорилось очень мало. По всей видимости, причина этого
одна – историческая неразделимость понятий "русский" и "православный".
Уже "Повесть временных лет" уделяет большее внимание не
национальности, а вероисповеданию. "Церковное благовестие, как известно,
не знает границ", – писал митр. Иоанн в книге "Одоление смуты" (Иоанн
1996, с. 8). И до тех пор, пока русский человек (и писатель) ощущал в
своем мировоззрении православные корни, он относился к немцу ("немцу",
католику, протестанту…) без особого интереса. "Здоровое религиозное чутье
безошибочно определило ущербность католицизма, отсекшего себя от соборной
совокупности Церкви, от ее благодатной полноты", – так комментирует
церковный историк события "Повести временных лет" (Иоанн 1996, с. 48–49).
Заметим, что на религиозные мотивы пренебрежительного отношения к немцам
невольно намекал уже в конце XIX века А.П. Чехов. В рассказе "Нервы"
он в характеристику действующего лица – немки включил такой штрих – она не
пошла на православную троицкую службу вместе с хозяйкой дома.
"Исправление"
же России по западноевропейской мерке, начавшееся в XVIII веке, выдвинуло на
первый план именно национальный интерес к народам-соседям (см. высказывания П.Я. Чаадаева,
B.C. Печерина, В.Г. Белинского, А.И. Герцена и других "западников").
Этому же способствовало и непосредственное знакомство русских людей с Европой
во время "наполеоновских войн" в начале XIX века.
М.Ю. Лермонтов,
выведя в романе "Герой нашего времени" русского
доктора с немецкой фамилией
Вернер, хорошо показал, насколько тесно переплелись в истории многие русские и
немецкие судьбы. Печорин замечает, что знавал и человека с типичной русской
фамилией Иванов, который был настоящим немцем. К описываемому времени немецкие
семейства уже достаточно ассимилировались, чтобы считать себя подобными
коренным жителям страны, хотя никогда эта ассимиляция не была полной. Называя
прозвище Вернера – Мефистофель,
Лермонтов не просто показывает, что находится в курсе
литературных новинок Запада, он намекает на определенную разницу в основаниях
русской и немецкой, западной жизни. Вернер (Мефистофель) – врач,
естествоиспытатель, материалист, искуситель человека. Россия же всегда строила
свое существование больше на другом начале – духовном, а не материальном.
Вообще,
как бы долго ни жил иноземец в России, всегда в его облике, речи, манерах
находилось что-либо, выделяющее его из среды коренных жителей. В тургеневской
повести "После смерти" есть персонаж с немецкой фамилией Купфер. Это
был "немец до того обрусевший, что ни одного слова по-немецки не знал и
даже ругался "немцем" (Тургенев 1968, с. 411). Интересно здесь
то, что инородство Купфера тем не менее замечается – благодаря особенным,
нерусским чертам его характера, рассказчик, например, выделяет его германское
стремление к "идеальному".
Персонажи-немцы
стали в XIX веке частым гостем на страницах произведений русской литературы.
Они живут в русских дворянских семействах. Они служат чиновниками. Они бывают
пекарями, механиками, преподавателями гимназий, ремесленниками. Немец – "хлебник"
знаком петербуржцам в романе A.C. Пушкина "Евгений Онегин".
Безымянный немец-сапожник присутствует в драматической сцене И.С. Тургенева
"Безденежье". В повести "Детство" читатель с первых же
страниц знакомится с учителем и гувернером Карлом Иванычем. В повести Н.Г. Гарина-Михайловского
"Детство Темы" появляются немецкая бонна и немец-садовник, некий "гер
Готлиб". Подобные примеры можно было бы с легкостью продолжить. Подобная "близость /
далёкость" персонажей-немцев невольно наводила на мысль о сравнении черт
характера русских и иностранцев.
Над
немцами в русской среде часто посмеивались. В рассказе Ю.Н. Тынянова "Малолетний
Витупшников" мы знакомимся с императором Николаем I, который отмечал во
время прогулок "немецкий и забавный вид" Васильевского острова,
вспоминал "водевиль на театре Александрины… где очень смешно выводился
немец" (Тынянов 1959, с. 476). В "Республике ШКИД" Г. Белых
и Л. Пантелеева упоминается некий немецкий ученый, который "в шутку
или серьезно" заявил об открытии нового микроба, cino, заставляющего "человека страдать
манией киноактерства" (Белых, Пантелеев 1960, с. 398).
В
комическом свете "несовпадение" русской и немецкой души показал А.П. Чехов
в рассказе "Нервы". Его персонаж, архитектор Ваксин, никак не может
заснуть после спиритического сеанса. Мучимый кошмарами, он призывает к себе
гувернантку, но та подозревает в нем нечестные намерения. Так сталкиваются два
начала – русская непредсказуемость и немецкая правильность. Результат типичен –
архитектор досадует на отсутствие в Розалии Карловне душевного понимания и
заявляет ей: "Дура вы, вот и все! Понимаете? Дура! "(Чехов 1969, с. 28).
Карл
Иваныч у Толстого объявил утренний подъем "добрым немецким
голосом". У самого героя было "доброе немецкое
лицо" (Толстой 1950, с. 6). Отметим, что эти эпитеты не субъективны,
не рождены ситуацией, ведь мальчик Николенька испытывает лишь недовольство
ранним пробуждением. Алпатов, герой повести М.М. Пришвина "Кащеева
цепь", встречает опять-таки доброго немца:
"В деревне добрый хозяин
спросил, почему с ним сегодня не пришла его милая барышня"
(Пришвин 1984, с. 353).
Такое
употребление слова "добрый" в XIX и XX веках примечательно. Словарь В.И. Даля
следующим образом истолковывает его значение: "Дельный, сведущий, умеющий,
усердный, исправный, добро любящий <…> мягкосердый, жалостливый, притом
иногда слабый умом и волей". Самое слово "добро" толкуется так: "Благо,
что честно и полезно, все чего требует от нас долг человека, гражданина,
семьянина…" (Даль 1956, с. 443). Малолетний герой Толстого в "Детстве"
интуитивно ощущает эту немецкую склонность выполнять веления долга – гражданского
или нравственного. Николенька Иртеньев обращает внимание на то, что Карл Иваныч
бывает един в двух лицах: он добр вообще (здесь: мягкосерд, жалостлив), но
исключительно строг во время классных занятий (то есть исправен, предан долгу).
Немец
вообще воспринимался всеми русскими писателями как исключительно "правильное"
существо.
Ф.М. Достоевского
так же поразило немецкое умение разделять личное и общественное, умение в следовании
правилам оставаться человечным ("Дневник писателя" за 1876 год).
Например, говоря о русском чиновнике, писатель так характеризовал его: главное
в нем – мелочное юпитерство, желание показать, что публика зависит от него.
Немецкий же чиновник работает более педантично (эта черта – традиционный
предмет насмешек в русском обществе), но за излишней, по мнению русского,
правильностью скрывается много большее внимание к приходящему человеку
(Достоевский 1989, с. 279–280).
Страницы: 1, 2, 3 |
