Курсовая работа: Тема дороги в творчестве Николая Рубцова
С
каждой избою и тучею,
С
громом, готовым упасть,
Чувствую
самую жгучую,
Самую
смертную связь.
2.2.
Мир крестьянского дома и русской природы
Поэтический мир Рубцова
одновременно и узнаваем, и многообразен в своих проявлениях. Если попытаться
дать ему общую характеристику, то это, прежде всего, мир крестьянского дома и
русской природы. Здесь много серой воды и серого неба, немного «пологой родимой
земли» и «огней вдоль по берегу», «в печи березовый огонь», книги и гармонь.
Замкнутое пространство дома способствует размышлениям лирического героя о своей
индивидуальной судьбе, а безграничное пространство природы почти всегда выводит
к ощущению хранимой в нем истории и судьбы народа. В дальнем поселке, где с
упоением внимает поэт сказанию старинных сосен, ему слышен «глас веков» («Сосен
шум»). Живейшее волнение будит и болото, «на сотни верст усыпанное клюквой,
овеянное сказками и былью прошедших здесь крестьянских поколений» («Осенние
этюды»). Много раз передуманное волнует поэта и старуху, его собеседницу, в
стихотворении «Русский огонек». Надежда на будущее и память о былом живут в
едином чувстве. Мил Николаю Рубцову образ бескрайнего российского простора с
пустынностью наших лесов, болот и полей. Романтической таинственностью полон
этот образ, в котором грезится что-то сказочное, призрачное. Впечатление
создается не пластически, а намеком, музыкой, настроением.
Чудный месяц горит над рекою,
Над местами отроческих
лет.
И на родине, полной
покоя,
Широко разгорается свет…
Этот месяц горит не
случайно
На дремотной своей
высоте,
Есть какая-то жгучая
тайна
В этой русской ночной
красоте!
Словно слышится пение
хора,
Словно скачут на тройках
гонцы,
И в глуши задремавшего
бора
Все звенят и звенят
бубенцы…
(«Тайна»).
Поэт идет обычно от
немногих реальных примет пейзажа: ветер, замерзшая вода, пустой сенной сарай
под елкой на высоком берегу. Не только ширь, но и глубина картины схвачена и
открыт простор воображению («Ночь на перевозе»):
Мне мерещится в темных
волнах
Затонувший какой-то флот.
И один во всем околотке
Выйдет бакенщик- великан
И во мгле промелькнет на
лодке,
Как последний из могикан…
Вот стихотворение «Ночь
на Родине». В нем зрительный и музыкальный ряды сливаются воедино с рядом
душевных движений, в целом образуя богатую лирическую тему – тему единства с
Родиной.
Высокий дуб. Глубокая
вода.
Спокойные кругом ложатся
тени…
Общий набросок картины
уже есть – без уточнений, без лирической окраски, и рождается мелодия – тихая,
ровная, задумчивая. «И тихо так…»– поэт развивает мотив тишины, в котором
чуть-чуть пробивается струйка светлой радости, идущей от миротворящего
настроения пейзажа. А пейзаж постепенно детализируется: где-то в легком тумане
прорисовались крыши деревенских изб, которые, кажется, никогда «не слыхивали
грома», и глубокое ночное небо раздвинулось, поле зрения тоже: «не встрепенется
ветер у пруда, и на дворе не зашуршит солома…» Картина завершена, но в ней еще
мало жизни. И вот он, последний штрих, звуковой: «И редок сонный коростеля
крик». На этом фоне определеннее ощущается душевное состояние поэта, в которое
прорывается тревожная нотка: «Вернулся я – былое не вернется». Как ни грустно,
но ведь это естественно. И все-таки трудно поэту примириться с необратимостью
времени.
Силу человеку дает
привязанность к родному краю, сознание своего места на земле. Поэтому, как
самая важная заповедь, звучат простые и мудрые слова старика-пастуха в
«Жар-птице» – ответ на вопрос поэта:
- Так что же нам делать?
Узнать интересно…
- А ты, говорит, полюби и
жалей
И помни хотя бы родную
окрестность,
Вот этот десяток холмов и
полей…
Природа у Рубцова часто
открывается в остром борении стихий («Гроза», «После грозы», «Седьмые сутки
дождь не умолкает…») Она живет, и в движение ее вовлечен человек. Причем, у
Рубцова мы нигде не найдем их противопоставления, человек для него – часть
природы, слит с ней неразрывно. И сам поэт – плоть от плоти этого мира. Стихи
Николая Рубцова всегда безыскусны в своей простоте. Их настроение и интонация –
естественны, как дыхание, потому что талант природен. Правомерно рождаются
строки Рубцова, в своей глубине родственные тютчевским:
…утром солнышко взойдет, –
Кто может средство
отыскать,
Чтоб задержать его
восход,
Остановить его закат?..
Вот так поэзия, – она
Звенит – ее не
остановишь!
А замолчит – напрасно
стонешь!
Она незрима и вольна…
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет
свое,
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее.
2.3. Лирический герой
рубцовских стихов
Личная судьба рубцовского
героя скорее несчастливая, и она является точным слепком судьбы поэта. Та же
бесприютность и сиротство, та же неудачная любовь, заканчивающаяся разлукой,
разрывом, утратой. Наконец, самое тягостное – предчувствие скорой и
неотвратимой смерти. Жить сложнейшими переживаниями, остро чувствовать
трагическое в жизни и переплавлять в душе своей в гармонически пленительные
строки стихов – таков был удел поэта Николая Рубцова.
Взгляд Рубцова чаще
обращен в прошлое, точнее, к русской старине. Старина у Рубцова сохранена не
только в рукотворных памятниках, но и в мироощущениях поэта:
…весь простор, небесный и
земной,
Дышал в оконце счастьем и
покоем,
И достославной веял
стариной…
Способность ощутить себя
частицей природы гармонизирует хотя бы на время внутренний мир героя, мучимого
противоречиями.
Я буду скакать по холмам
задремавшей отчизны.
Неведомый сын
удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на
голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам
миновавших времен…
Это первая строфа одного
из лучших стихотворений Рубцова, написанного в 1963 году, – «Холмы задремавшей
отчизны» – и есть то любимое лирическим героем Рубцова место, которое позволяет
ему вырваться из «малого» времени в «большое» и увидеть движение истории. Ирреальность
фигуры всадника подчеркнута и в финале этого большого стихотворения, когда он
«мелькнувшей легкой тенью» исчезает «в тумане полей». Однако в этой «рамке»
(излюбленный композиционный прием Рубцова) живут очень личные и очень
конкретные чувства лирического героя. И главное из них – переживание утраты
старинной жизни. Это Россия уже не «уходящая» (Рубцов через десятилетия
перекликается с Есениным, кстати, это один из любимых его поэтов), а «ушедшая».
Ощущение утрат вначале носит психологический характер:
Россия! Как грустно! Как
странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом
безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает
померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной
догнивает мели.
Затем поэтическая энергия
концентрируется в образах со вполне конкретным социально-историческим
наполнением:
И храм старины,
удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж
этих померкших полей, –
Не
жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но
жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
Не
жаль того, что возносит одного над всеми; жаль того, что роднило, объединяло
всех со всеми. Но это еще не кульминация текста. Самого пронзительного звучания
переживание утраты достигает тогда, когда лирический герой в замечательно
точном образе обмелевшей реки философски прозревает обреченность цивилизации
позитивизма:
Боюсь,
что над нами не будет таинственной силы,
Что,
выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что,
всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна
и воля – останься, мое божество!
Обращаясь
к читателям Рубцова В. Кожинов писал: «Прервалась связь с самим представлением
о бесконечном, без чего не может быть и глубокого смысла конечного» [10,с.23].
Сходным образом рождается выход в «большое» время в стихотворении «Гуляевская
горка» и особенно интересно – в «Видениях на холме»:
Взбегу
на холм
и
упаду
в
траву.
И
древностью повеет вдруг из дола!
В
видении, сменяющем в середине стихотворения «картины грозного раздора», не
стоит искать прямых исторических аллюзий, но это не отменяет искренней и
глубокой тревоги за настоящее и будущее России:
Россия,
Русь, храни себя, храни!
Смотри,
опять в леса твои и долы
Со
всех сторон нагрянули они,
Иных
времен татары и монголы.
Они
несут на флагах черный крест,
Они
крестами небо закрестили,
И не
леса мне видятся окрест,
А лес
крестов
в
окрестностях
России.
И все
же очнувшийся от видений лирический герой оказывается наедине с тем, что дает
ему надежду и успокоение, – с «безбрежным мерцаньем» «бессметных звезд Руси».
Гармония, впрочем, может обретаться в поэтическом мире Рубцова и иначе. Образ
сельского кладбища, впервые в русской поэзии прочувствованный в переводах
В.Жуковского, находит такое же элегическое воплощение и у Рубцова. В
стихотворении «Над вечным покоем» (1966) «святость прежних лет», о котором
напоминало герою «кладбище глухое», умиротворяет его сердце, наполняет
естественным, очень «природным» желанием:
Когда
ж почую близость похорон,
Приду
сюда, где белые ромашки,
Где
каждый смертный свято погребен
В
такой же белой горестной рубашке.
Смерть
как приобщение к «святости прежних лет» – разрешает ли поэт найденным образом
саму проблему? Конечно, нет! До конца примириться с неизбежностью ухода
человека в небытие он не может. Но крика отчаяния нет в рубцовских стихах о
смерти. Вот короткое стихотворение позднего периода:
Село
стоит
На
правом берегу,
А
кладбище –
На
левом берегу.
И
самый грустный все же
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6 |