Курсовая работа: Текстовые знаки
Анаграммы
присутствуют в памятниках древнерусской литературы [Николаева 2000 б, с. 447-449],
встречаются не только в современных художественных текстах, но в разговорной
речи. Например, в области аббревиации, где, по мнению М. В. Панова, свойством
хорошей аббревиатуры является ее омонимия со словом. В этом момент языковой
игры, осознаваемый отправителем. Право получателя – давать неожиданную
интерпретацию и даже изменять аббревиатуру с целью новой смысловой игры и
получения анаграммы как ее результата. «Игровое применение аббревиатурной
расшифровки находим и в названии ЯБЛОКО – блок Явлинский, Болдырев, Лукин;
иногда пишут и ЯБЛоко. Встречается и нецензурная аббревиатура, порождаемая
перестановкой фамилий лидеров: БЛЯ» [Земская 2000, с. 121].
Хотя
исчерпывающего решения обсуждаемой здесь проблемы не существует, ясно, что
«искать анаграмму просто так, сугубо эмпирически, вне определенного принципа,
опираясь исключительно на факт наибольшего звукового подобия криптограммы и
неких фрагментов предлежащего текста бессмысленно» [Топоров 1999, с. 70]. Можно
предположить, что анаграмма имеет место тогда, когда повторы в художественном
тексте не только дают в итоге анаграмму, но и образуют сильную позицию текста.
Это обусловливает следующее.
Анаграмматические
повторы, пусть даже они и не являются самыми частотными в тексте, покрывают все
его пространство и неоднократно воспроизводят полный звуко-буквенный состав
анаграммируемого слова; в предельном случае они концентрируются в одном из слов
текста, включающего все элементы анаграммы (ср. кРасОТУ и УТРО из текста «Утро»
Н. М. Рубцова).
При
этом повторы либо а) подчиняются строгой закономерности в своем распределении
по тексту, либо б) имеют тенденцию к концентрации на том участке текстового
пространства, который наиболее важен в смысловом отношении.
Анаграмматические
повторы, как правило, соотносятся с сильными позициями текста – формально (чаще
всего встречаются в сильных позициях) и семантически (в последнем случае
особенно характерна связь с заголовком). Кроме того, анаграмма всегда бывает
«поддержана» другими текстовыми явлениями и знаками, так или иначе указывающими
на анаграммируемое слово.
Анаграммируемое
слово (или другой знак) в некотором отношении выражает смысл текста и потому
неизменно присутствует в формулировке интерпретации текста тем получателем,
которому удалось обнаружить анаграмму (см. в гл. Интерпретация художественного текста).
Поскольку
требованиям в такой их формулировке отвечают далеко не все тексты с
анаграммами2, есть смысл расценивать 1.-4. в качестве возможного эталона
анаграммы, от которого в каждом конкретном тексте наблюдаются отклонения. Чем
меньше отклонений, чем полнее выражаются эталонные свойства, тем больше
оснований для утверждения о присутствии анаграммы, и, соответственно, наоборот.
Тем самым предлагается считать анаграмму градуальным явлением, иными словами,
говоря об анаграмме, уместно выстраивать суждения по типу «более явная – менее
явная анаграмма», а не «есть – нет анаграммы».
Проиллюстрируем
градуальность анаграммы на примере еще одного поэтического текста:
К. Д. Бальмонт
ОЧЕРТАНИЯ
СНОВ
Long lines of light...
Shelley
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мне
хочется снова ДРожанИй качелИ,
В
той лИповой Роще, в ДеРевне РоДной,
ГДе
утРоМ фИалкИ во Мгле голубелИ,
ГДе
МыслИ РобелИ так стРанно весной.
Мне
хочется снова быть кРоткИМ и нежныМ,
Быть
снова РебенкоМ, хотя бы в ДРугоМ,
Но
только б упИться безДонныМ, безбРежныМ,
В
Раю белоснежноМ, в Раю голубоМ.
И,
еслИ любИл я безуМные ласкИ,
Я
к нИМ остываю, совсеМ навсегДа,
Мне
нРавИтся вечеР, И ДетскИе глазкИ,
И
тИхИе сказкИ, И снова звезДа.
[Бальмонт
1991, с. 209]
Отличительная
особенность этого текста состоит в том, что выделенные в нем повторы образуют
иноязычную анаграмму dream [dri:m] – «сон, мечта, греза». Немаловажно, что
англ. dream этимологически родственно русским ДРеМать, ДРеМа; ср. лат. DoRMIo,
DoRMIRe «спать»; все вместе они восходят к др.-инд DRatI, DRayate «спит» [Фасмер
1986, с. 537].
Анаграмма
[dri:m] семантически связана с названием цикла Очертания снов, который
открывается «Возвращением». В свою очередь, эпиграф к циклу из Шелли,
приведенный на английском языке, придает дополнительную кодовую поддержку
англоязычной анаграмме. Эти два факта соответствуют эталонным свойствам (3).
Далее, в соответствии с (1) повторы покрывают все текстовое пространство.
Однако какая-либо закономерность в их распределении отсутствует (2а), равно как
не наблюдается в явном виде и концентрация повторов ни на определенном участке
текста, ни в отдельном его знаке (26). Можно, однако, отметить большую частоту
анаграмматических повторений в двух первых строфах, особенно во втором стихе
второй строфы – Р, М, Д, Р, М. Это обстоятельство, если расценивать его как
значимое, позволяет предложить формулировку цельности текста с опорой именно на
упомянутый стих: «Я» хочет «быть снова РебенкоМ, хотя бы в ДРугоМ» – не в этом
мире, а во сне, в грезе ® [dri:m]. Участие анаграммы в определении содержания
текста подтверждает эталонное свойство (4).
В
рассмотренных текстах, как и во многих других, анаграмма не просто семантически
связана с заглавием, но и вступает с ним в отношения дополнительности: уточняет
заглавие, может выполнять роль подзаголовка и даже в некоторой степени
конкурировать с заглавием.
Анаграммы
свойственны не только поэтическому тексту, их можно встретить и в прозе.
Например, в тексте романе А. П. Платонова «Котлован» имя собственное главного
героя Вощев – анаграмма. Из всех анаграмматических повторов (ВсЕОбЩЕЕ
суЩЕстВОВаниЕ, траВяныЕ рОЩи, будуЩЕЕ ОбЩЕстВО, тОВариЩ, ВОзВраЩЕниЕ,
суЩЕстВО...) самым значимым является повтор словосочетания ВЕЩЕстВО
суЩЕстВОВания, в котором дважды воспроизводится ВОЩЕВ. Анаграммой является
также имя главного героя (Н. Вермо) из повести Платонова – «Ювенильное море»,
где роль ключевого знака анаграмматического шифра выполняет заголовок:
ЮВЕнильнОЕ МОРЕ ® ВЕРМО.
Где
бы ни встретилась анаграмма, в прозаическом или в поэтическом тексте, она
предполагает «прерывистое чтение», «обратное чтение», разнообразные
метатекстовые циклические операции; текст предстает как нелинейно
организованное целое и «рассматривается как картина во всех направлениях»
[Топоров 1999, с. 70-71]. Осуществляемая анаграммой формально-семантическая
связность превращает текст «в сложный знак, единый не только в означающей своей
стороне, но и в означаемой» [Иванов 1976, с. 267].
Анаграмма
в лингвистическом смысле – это текстовое явление, любое другое ее понимание
представляется периферийным. Первоначально анаграмма существует как род
тайнописи и, казалось бы, может пониматься лексически (перестановка букв в
слове в произвольном порядке). Но и в этом случае шифруется не единица языка, а
сообщение (текст), возможно, состоящее из одного слова. Поэтому такое
определение анаграммы, как «слова или словосочетания, образованного путем
перестановки букв, входящих в состав другого слова. Бук – куб, горб – гроб,
ропот – топор, скала – ласка, сон – нос, ток – кот» [Розенталь, Теленкова 1985,
с. 16] не отвечает природе этого феномена. В противном случае анаграмму
следовало бы считать явлением того же порядка, что и палиндром, иллюстрируя и
то и другое лексическими примерами, а не текстовыми (например: бук – куб, горб
– гроб, ропот – топор – анаграммы; потоп, казак, кабак – палиндромы).
Общим
для анаграммы в любом понимании и палиндрома является то, что они издавна
осмысливались как способ чтения и вид текста отличные от обычного, – загадочные
и сакральные. Так, «всемирный народ сохранял предание, что истинное имя его
вечного города должно читаться священным, или понтификальным, способом – справа
налево – и тогда он из силы превращается в любовь: Roma (соотв. греческому
Rw¢mh – сила, по дорийскому диалекту Rw¢ma...), читаемое
первоначальным, семитическим способом – Amor» [Соловьев 1990, с. 612].
Анаграмма
в «лексическом» смысле и палиндром очень редко образуют сильные позиции текста.
Так,
например, в «Петербурге» А. Белого мотив бреда и хаоса иконически передается
лексическими анаграммами и палиндромами (что, как следует из его
автокомментариев, было приемом вполне осознанным): «И пока он так думал, из
него перли нервы, подобные ревам автомобильных гудков:
–
„Наши пространства не ваши; все течет там в обратном порядке... И просто Иванов
там – японец какой-то, ибо фамилия эта, прочитанная в обратном порядке –
японская: Вонави“.
–
„Стало быть, и ты прочитываешься в обратном порядке“, – прометнулось в мозгу.
И
понял он: „Шишнарфнэ, Шишнарфнэ... “. Это было словом знакомым, произнесенным
им при свершении а к т а; только сонно знакомое слово то надо было вывернуть
наизнанку.
И
в припадке невольного страха он силился выкрикнуть:
–
„Енфраншиш“» [Белый 1981, с. 299].
Еще
у одного персонажа романа, японца, фамилия-палиндром Исси-Нисси.
Лексические
анаграммы- и палиндромы-заглавия ничего как таковые не значат в плане выяснения
устройства текста и его интерпретации. Ср. у А. П. Чехова «Заказ» (палиндром),
«Нос» («анаграмма») или рассуждение профессора из «Скучной истории»: «Я еду и
от нечего делать читаю вывески справа налево. Из слова „трактир“ выходит
„риткарт“. Это годилось бы для баронской фамилии: баронесса Риткарт»; у Л. Н. Толстого
«Казаки» – и казак (?!), «Анна Каренина» – Анна (палиндром); у А. М. Горького
«Ров» – вор (?!), «Ледоход» – доход ел (?!), Андреев – веер дна (!)...
Последний
пример с фамилией Андреев – лишь один из многих случаев, когда желаемое
выдается за действительное. Совпадения могут быть сколь угодно любопытными, но
они не относятся к ведению теории текста. Ср., например, отрывок с лексической
анаграммой из романа М. М. Пришвина «Мирская чаша. 19-й год XX века» (1922 г.):
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |