Изложение: М.А.Шолохов: "Тихий Дон"

По лимонникам бродил генерал Попов, грозя оттуда Новочеркасску, взбунтовавшиеся казаки с низовья подходили к Ростову и занимали предместья. Лишь па севере теплились еще очаги революции. К ним-то и потянулся Подтелков, собрав экспедицию с целью мобилизации фронтовиков, чтобы кинуть их па немцев и ннзовцев. Однако дело это оказалось не из легких: пути были забиты эшелонами отступавших с Украины красногвардейцев, казаки-повстанцы рвали мосты, немецкие аэропланы ежедневно обстреливали пути. Все это заметно тормозило продвижение экспедиции, для которой каждый день мог оказаться решающим. Подтелков решил продолжать путь пешим порядком. Население украинских слобод принимало отряд с заметным радушием, однако чем ближе продвигался он к Краснокутскон станице, тем ощутимей была настороженность и холодность местных жителей. Наконец отряд вступил на земли Краснокутской станицы, тут-то и подтвердились самые тревожные опасения Подтелкова: по словам старика пастуха, Совет в станице прикрыт, выбран атаман, предупредивший казаков о приближении подтелковского агитационного отряда. Люди бежали от красных как от чумы. Подтелков, стоявший до последнего за продвижение вперед, засомневался, решил возвращаться, в этот момент их обнаружил казачий разъезд. Сразу атаковать не стали, дождались темноты, а ночью в хутор Калашников, где остановился отряд, были высланы делегаты с предложением о немедленной сдаче оружия. Подтелковские казаки к этому были готовы: никто не собирался воевать со своими бывшими однополчанами. Видимое миролюбивое отношение подкупило бывших фронтовиков. До последнего сопротивлялся лишь Бунчук (он вместе с Лагутиным и Кривошлыковым входил в состав экспедиции). Однако его никто слушать не стал, подтелковские казаки перемешались со своими "конвоирами", мирно беседуя. Но уже через полчаса несколько казаков, один из них вахмистр, растолкали сбитый в полный массив парод, отделив казаков из отряда Подтелкова. Не желавших сдавать оружие красногвардейцев разоружили силком, остальные не сопротивлялись. Пленных начали избивать, озверев при виде безоружных врагов. Так пригнали их на хутор Пономарев, где, переписав, закрыли в тесной лачужке. Бунчук и еще трое красноармейцев данные свои назвать отказались. Военно-полевой суд, организованный наспех из представителей хуторов, участвовавших в поимке Подтелкова, приговорил всех пленных к расстрелу, самого Подтелкова и Кривошлыкова к повешению (мало их расстрелять!). Наутро приговор привели в исполнение. К этому времени прибыл отряд под командой хорунжего Петра Мелехова. В ответ на предложение участвовать в казни Петр возмутился, однако даже в его отряде охотники нашлись одним из них оказался Митька Коршунов. С первыми же выстрелами толпа зевак поредела (первой не выдержала женщина с ребенком на руках: с криком, закрывая глаза ребенку, она побежала в хутор). Отвратительное зрелище уничтожения, крики и хрипы умирающих, одиночные выстрелы, добивающие раненых, плач дожидающихся своей очереди все это разогнало толпу. Остались лишь фронтовики, привыкшие смотреть на чужую смерть, да озверевшие без меры старики. Слишком знакомой показалась эта картина Григорию, прибывшему с отрядом Петра, потому, когда заметил его Подтелков, вспомнил Григорий те же крики и стоны, ту же злость и жестокость, развязанную при попустительстве самого Подтелкова. И снова чувствуя ту же горечь, боль и отчуждение, уехал Григорий, сопровождаемый Христонеп (тоже не желающим быть причастным к этому злодейству). Не видели они последних минут Подтелкова и Кривошлыкова (по просьбе Подтелкова казнили их последними, чтобы могли они поддержать своих товарищей). Понял Федор Подтелков в последние минуты жизни все безобразие гражданской войны, всю ее безысходность и аморальность; не взорвался он злобой и ненавистью к своим убийцам в предсмертном слове, простил и пожалел их за содеянное. В апреле 1918 года был завершен раздел Области Войска Донского. Казаки, живущие на бедной земле северных округов, не имевшие ни виноградников, ни рыбных и охотничьих промыслов, резко отличались от зажиточных, а потому и более спокойных и благонадежных низовцев. Именно верхний Дои был оплотом для всех бунтовщиков, начиная с Разина и кончая Секачом. Даже в позднейшие времена, когда все Войско глухо волновалось под гнетом державной десницы, казаки северных округов не боялись открытой борьбы, выбирали атаманов, трясли царские устои, поднимая на бунт сломленное Запорожье. И теперь они поддержали красные войска и, теснимые казаками низовских с кругов, отходили к границам области. К концу апреля Дон был на две трети оставлен красными. В связи с этим явственно наметилась необходимость создания областной власти, в Новочеркасске был назначен сбор Временного донского правительства и делегатов от станиц и войсковых частей. На станичном сборе в числе остальных делегатов на Круг был выбран и Пантелей Прокофьевич; его сват, Мирон Григорьевич Коршунов, стал хуторским атаманом. 3 мая на вечернем заседании войсковым атаманом был избран генерал Краснов. Старикам он был по душе георгиевский кавалер, многие служили с ним в японскую войну. Либеральную интеллигенцию удовлетворяло то, что Краснов не только генерал, но и как-никак писатель культурный человек. Офицеров прельщало в Краснове прошлое: светский, блестяще образованный, бывший при дворе и в свите Его Императорского Величества. В нем, выступающем с растроганным и взволнованным лицом, принимавшим картинные позы, многие увидели отражение былого величия империи. Законы, предложенные Красновым, представляли собой наспех переделанные старые. Даже флаг напоминал прежний: синяя, красная и желтая продольные полосы (казаки, иногородние и калмыки). Только герб в угоду казачьему тщеславию был новым. Между тем казаки воевали по-прежнему неохотно. Сотня Петра Мелехова продвигалась через хутора и станицы к северу. Красные где-то правее шли спешно, не принимая боя. Петр, да и все казаки решили, что к смерти спешить не имеет смысла. Однако на пятые сутки их догнало распоряжение штаба о расформировании сотни: из старших сформировывали в Казанке Двадцать восьмой полк, отдельно вызывали батарейцев и пулеметчиков, остальные направлялись в Арженовскую в Двадцать второй. Снова расходились пути братьев. Петра волновало настроение младшего Мелехова, в недавнем прошлом воевавшего на стороне большевиков. Неохотное уверение Григория в соблюдении им верности казакам не рассеяло сомнения, но только усилило непонимание между братьями, до сих пор близкими друг другу.

Другой хуторянин Мелеховых Мишка Кошевой был снят с этапа благодаря мольбам матери и направлен отарщиком. Жить в степи под открытым небом, вдали от войны и ненависти поначалу нравилось Мишке. Душой он отдыхал, глядя на спокойно пасущиеся табуны лошадей. Сытая и беззаботная жизнь порождала такие же ленивые мысли: стоит ли дальше продолжать бой, справиться же могут и без него. Однако, постепенно трезвея, он стал осознавать, что засасывает его эта отрешенность от всего, что не имеет он права в такое тяжелое время быть вдали от людей. И стал чаще наведываться Михаил к другому отарщику-соседу, казаку Солдатову, в полной мере живущему простой первобытной жизнью. Казаки сблизились, не раз вместе сидели перед уютным костерком, деля добытую Солдатовым искусным охотником дичь. Как-то раз вывел Илья Солдатов Мишку на откровенный разговор чуть убийством не окончились чистосердечные Мишкины признания. Закрыл Кошевой рот на замок, а сам решил бежать из отарщиков во что бы то ни стало. В ту же ночь еще раз подвел Мишку собственный голос: крикнул косяку лошадей, напуганных грозой, хотел успокоить, да встревоженные лошади бросились на звук, чуть до смерти не затоптали. Месяц отслужил Михаил Кошевой на отводах, за примерную работу был отозван в станицу, затем направлен в штрафную сотню. На фронте пытался перебежать к красным, да следили за ним пуще глаза, и побег не удался. За время ледового похода (отступления из Ростова на Кубань) есаул Евгений Листницкий был ранен два раза. Получил отпуск и, как ни хотелось побывать дома, остался в Новочеркасске, чтобы не терять времени на дорогу. Отдыхал он у своего однополчанина ротмистра Горчакова, ушедшего в отпуск одновременно с Евгением. Познакомился с необыкновенно обаятельной женщиной женой товарища, Ольгой Николаевной. Не по-доброму завидуя голубиной чете Горчаковых, их взаимному огромному счастью, Листницкий увлекается Ольгой Николаевной. Его неотступные настойчивые взгляды вынудили Горчакову пойти на откровенный разговор, а поскольку женщина она была благородная, воспитанница века минувшего, искренно предложила она Листницкому остаться друзьями и прекратить это молчаливое домогательство. Вскоре Горчаков и Листницкий покинули Новочеркасск, влились в ряды Добровольческой армии, готовящейся к масштабному наступлению. В первом же бою ротмистр Горчаков был смертельно ранен. Перед смертью просил Евгения не оставить Ольгу Николаевну. Листницкий дал обещание товарищу жениться на вдове. Обещание свое выполнил, вернувшись в Новочеркасск после тяжелого ранения. К службе Листницкий был уже не годен: ему ампутировали руку. Выполнив приличия траура, Листницкий и Ольга Николаевна поженились. Все время ожидания Листницкий проводил в поисках в себе каких-то возвышенных чувств, прекрасно осознавая, что наряду с ними его наполняет, возможно даже в большей степени, обычное плотское желание: он страстно хотел обладать этой женщиной, случайно оказавшейся на его пути. Им по-прежнему правил разнузданный и дикий инстинкт "мне все можно". Осознавая гибель того дела, ради которого ходил на смерть, он спешил побыстрее связать свою и Ольгину жизнь. Ольга Николаевна, безутешно оплакивая смерть мужа и не видя смысла в своем осиротевшем будущем, выполнила завещание Горчакова, высказанное в его последнем письме. Она вышла замуж за Евгения Листницкого. Первая же ночь, проведенная вместе, окончательно разделила их. Ольга была оскорблена, Листницкий удовлетворен, счастлив. Теперь ему оставалось решить только один, со временем все более тяготивший Евгения вопрос: как поступить с Аксиньей. Поначалу решил продолжить с йен отношения, однако кровная порядочность взяла свое, решил по приезде расстаться. Осунувшейся после замужества, но все равно еще милой Ольге Ягодное понравилось своей тишиной, старик-отец согрел ее своим теплым отношением, своей немного старомодной галантностью. Среди дворни она сразу выделила красавицу горничную ("вызывающе красива"). С приездом молодой женщины все в доме преобразилось: прежде ходивший по дому в ночной рубахе старый пан приказал извлечь из сундуков пропахшие нафталином сюртуки и генеральские, па выпуск, брюки, ругался с Аксиньей из-за невычищенных утром сапог, кричал на деда Сашку за неопрятность. Сам он заметно помолодел, посвежел, удивляя сына неизменно выбритыми щеками. Аксинья же чувствовала близость развязки, с ужасом ждала конца. Разговор с отцом подтолкнул нерешительного Листницкого к действиям. Несмотря на то, что беседа по душам с Аксиньей закончилась новой между ними близостью, ей было предложено поскорее покинуть Ягодное, взяв отступное. Удовлетворив свое и Аксинышо ненасытное желание, Листницкнй навсегда расстался с любовницей. К тому времени в хутор Татарский вернулся бежавший из плена Степан Астахов. Статный, широкоплечий, в пиджаке городского покроя и фетровой шляпе, был он совсем не похож на того хуторского Степана, которого раненым оставили казаки на поле битвы. Мишка Кошевой, встретив Астахова на дороге к хутору, не сразу признал в нем своего соседа, нежданно-негаданно приехавшего из самой Германии, где, судя по внешнему виду и его рассказам, он неплохо проводил время, пригретый богатой вдовой-немкой. Первые дни Степан отлеживался в доме Аникушки, редко показываясь из хаты. Навестил его и Пантелей Прокофьевич, слезно уговаривая заходить в гости. Спокойствие, с каким принял его Степан, старика Мелехова вдохновляло. Степан приглашение принял, к тому же Кошевой его предупредил, что Григорий вернулся к жене, Аксинью оставил. Постепенно Степан утрачивал свою выдержку и спокойствие, возвращалась к нему привычная всем общительность, менялась речь, до этого поражавшая хуторян своей вычурной правильностью (он говорил как иностранец, медленно и тщательно подбирая слова): невидимая грань, отделявшая его от остальных казаков, стиралась. С Аксиньей он решил помириться, вычеркнуть из памяти все прошлые обиды. Сначала послал в Ягодное с примирением Аннкушкину жену ей Аксинья велела передать отказ: живется ей при панах хорошо и менять такую сытую и чистую жизнь на черную казачью она не намерена. Однако состоянием Степана поинтересовалась. Несмотря на отказ, Астахов во второй раз решил испытать судьбу и отправился в Ягодное самостоятельно. Аксинья, которая уже была готова вернуться (и из панского дома просили ее уходить, и Степана жалко стало), вдруг, сама того не ожидая, снова отказала Степану. Но уже на следующий день, собрав свои пожитки, ушла Аксинья в хутор, к мужу. Хутор жил суетливо, но глухо. Мыслями все тянулись к далекому фронту, ждали черных известий о казаках. Казаки же воевали неохотно. В это время дома не хватало рабочих рук, женщины и старики не справлялись с повседневной тяжелой работой, от которой к тому же отрывали их назначения в обывательские подводы, доставлявшие фронту боеприпасы и продовольствие.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11