Реферат: Русское искусство второй половины XIX-НАЧАЛА XX века

Понадобились существенные изменения в строительной технике, открывавшие возможность более свободного варьирования конструктивных и планировочных решений, а главное, радикальные сдвиги в художественном сознании, чтобы архитектура вновь завоевала утраченные позиции в общехудожественном процессе. А до той поры эти передовые позиции принадлежали живописи, причем живописи станковой, т. е. не связанной с архитектурой и с декоративным ансамблем интерьера, культура которого исчезала по мере того, как изживал себя последний большой архитектурный стиль — классицизм.

В условиях, когда идейно-критические и нравственно-воспитательные задачи стали главными, ведущими, другая функция искусства — быть украшением жизни, эстетическим оформлением быта — оказалась несущественной. Она переместилась на окраину, на периферию искусства и на протяжении второй половины XIX в. была уделом салонно-академической живописи. Представители этого направления количественно преобладали, но не сумели достичь высокого художественного уровня. Их программа и метод не соответствовали устремлениям эпохи. Претендуя на господство в «эстетической сфере», культивируя идею красоты, эти художники пренебрегали самыми острыми вопросами русской жизни. Они оказались весьма далеки от достижений современной им живописи. Искусству этого времени в России была предназначена иная роль. В стране, лишенной демократических свобод, какой была Россия, искусству, писали В. Г. Белинский и А И. Герцен, выпадает особая миссия — быть защитником прогрессивных общественных сил и народных интересов от давящих, косных форм жизни. В процессе же осознания искусством этой своей миссии утверждались традиции русского реализма, нашедшие свое полное осуществление в эстетике революционных демократов, в первую очередь Н. Г. Чернышевского, в творчестве великих русских писателей, в деятельности передвижников и т. д.

Ввиду компромиссное™ реформ 60-х годов, сохранения самодержавной власти и живучести в массе народа феодальных предрассудков задачи просветительские на протяжении второй половины XIX в. сохраняют свое значение и силу, так же как и методы просветительской критики. Не случайно Чернышевским удерживается и развивается типично просветительское понятие об искусстве как «учебнике жизни». Но вместе с положительной, действенной направленностью на разоблачение «темного царства», на преследование всяческих проявлений произвола, забитости, бесправия и невежества искусство середины XIX в. сохраняет и свойственные просветительской доктрине иллюзии, главная из которых — вера в возможность победы над злом силою одной истины. Это была критика с позиций абстрактно понятой разумности. Оборотной стороной этой веры была преимущественная сосредоточенность искусства 60-х годов на критических задачах при неясности или аморфности положительной программы.

Надо, однако, заметить, что эта вера в действенную роль прямой критики в искусстве была объективно, исторически оправданна и питалась настроениями общественного подъема на рубеже 60-х годов. Именно в это время, после поражения России в Крымской войне, долгое время сдерживаемая революционная энергия выплескивается наружу волной всеобщего недовольства, вызывает расслоение общественных сил, борьбу либералов и революционных демократов. Общественная мысль сосредоточивается на вопросах практического переустройства жизни.

ЖИВОПИСЬ В. ПЕРОВ

Практическая направленность идейной борьбы 60-х годов не могла не наложить свою печать на живопись этого десятилетия. Она и внушала художникам веру в эффективность прямой критики действительности с целью устранения ее вопиющих пороков. Лишь в этих условиях возможны были такие произведения, как «Сельский крестный ход на пасхе» и «Тройка» В. Перова.

Творчество Василия Григорьевича Перова (1834—1882) интересно во многих отношениях, и прежде всего, конечно, высокими художественными достоинствами лучших его произведений. Но не только этим. Необычайно чуткое к изменениям общественного климата, искусство Перова в поворотных точках своего развития и в лучших образцах дает точные ориентиры для понимания общей эволюции русского искусства от 50-х к 80-м годам XIX в.

Картина «Сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы» (1860) явно перекликается с ранней картиной Федотова «Свежий кавалер», что подтверждает непосредственную преемственную связь критического реализма 60-х годов с федо-товской традицией. Но уже здесь мы наталкиваемся на важное отличие. Если у Федотова ситуация характеризуется как своего рода образец нравственной аномалии, как отклонение от «нормы», естества жизни, то у Перова показано, что само это неестественное стало уже «естеством», нормой жизни, ее будничной прозой: острие критики направляется в толщу житейской обыденности.

В следующих затем картинах Перова — «Проповедь в селе», «Сельский крестный ход на пасхе» (обе—1861), «Чаепитие в Мытищах» (1862) —заметно возрастает обличительный пафос. Особенно выразителен в этом смысле «Сельский крестный ход на пасхе». Пьяный сельский священник тяжело «обрушивается» с крыльца, сжимая в правой руке церковный крест так, что он кажется похожим на орудие убийства. Рядом на ступенях растянулся пьяный же дьячок, из рук которого «лицом в грязь» упал молитвенник. Здесь же на крыльце баба льет воду на голову еще одной жертвы праздничного угощения.

Пасхальная процессия шествует беспорядочно, движения отупевших людей некоординированы. Несущая икону женщина на первом плане — с полуоткрытым ртом, в спущенных чулках — бредет не зная куда. За ней понурый старик в ветхом рубище тащит перевернутую икону. Каждый из эпизодов в отдельности житейски возможен, правдоподобен, но одновременное их сосуществование — это, так сказать, количественная гипербола: умножением, нагнетанием правдоподобно безобразного создается образ беспросветной жизни, где попраны все святыни. Чрезвычайно существенно при этом, что художник намеренно стремится к объективности, которая обеспечивается определенными формальными средствами и приемами: первый план уподоблен сценической площадке, пейзаж — замыкающему фону: место художника и, соответственно, зрителя предполагается как бы за пределами изображенного пространства, по ту сторону сценической рампы. Зрителю предлагается позиция беспристрастного и строгого судьи, непричастного к несовершенствам жизни, изображенной на полотне. Той же цели служат строгий, без ярко выраженных индивидуальных особенностей рисунок, сглаженная, бестрепетная фактура, освещение, напоминающее резкий, искусственный свет рампы, наконец, цвет, который лишь обозначает, «называет» краски предметов, но лишен эмоционально-выразительной функции.

Созданная после кратковременного пребывания в Париже картина «Проводы покойника» (1865) демонстрирует не только возросшее живописное и композиционное мастерство Перова, но весьма радикальное изменение всей художественной системы. Прежде всего меняется характер сюжета — с повествовательно-дидактического на эмоционально-лирический. Если первые произведения Перова — это обличительный документ с подробным перечислением свидетельств существующего зла, то пафос нового произведения — не уличение во зле, а сострадание к его жертвам. Настроение картины — немая, бесслезная скорбь бедняков, привычных к несчастью. Эта будничность смерти, трезво-прозаический, неромантический характер ее переживания составляет едва ли не самую поражающую и высокохудожественную черту «Проводов покойника». В предыдущих произведениях художник намеренно обращал к зрителю лица героев, словно призывая читать запечатленные на них следы пороков, уродства, тупой бессмысленности существования. В «Проводах покойника» он изображает фигуру героини со спины, скрывая от зрителя лицо, проявляя таким образом деликатность художника, который понимает, что рассматривать лицо убитого горем человека было бы в данном случае неуместным, праздным любопытством. Былой изобразительный рассказ превращается в выразительное молчание. Соответственно этому возрастает роль тех формальных факторов изображения, которые обеспечивают единство настроения в картине. Акцент переносится с частных подробностей на общее впечатление. Подробности, вроде трогательной сломанной елочки у обочины дороги, становятся знаками того общего настроения, носителем которого оказывается пейзаж.

Значение пейзажа в картинах Перова второй половины 60-х годов чрезвычайно возрастает. Не случайно картина «Последний кабак у заставы» (1868), замыкающая собой цикл произведений Перова 60-х годов, является, по существу, чистым пейзажем. Темнеющие в зимних сумерках у крыльца трактира сани, запряженные лошадьми, и одинокая фигура женщины, ожидающей загулявших спутников, лишь обозначают ситуацию. Само событие — пьяный загул возвращающихся из города мужиков — находится вне нашего поля зрения. Угар кабацкого пира лишь эхом доносится наружу в чадных отблесках свечей на занесенных снегом окнах. Этот лихорадочный, горячий свет в контрасте с холодным сиянием лимонно-желтого заката вносит беспокойный акцент в общую атмосферу томительно-тягостной тишины и бездействия.

Неожиданная для Перова свобода мазка, противостоящая сглаженной фактуре ранних произведений, оказывается здесь существенным и необходимым фактором художественной выразительности. Будучи обнажено в самой живописной фактуре, движение кисти подчеркивает борозды заснеженной дороги, делает ощутимым перспективное сокращение пространства, увлекает взгляд в глубину. Тем резче ощущается неподвижность, статика перегородивших дорогу саней, тем явственнее, наконец, бесцельность, бесплодность этого движения, теряющегося и как бы изнемогающего в бескрайности далеких заснеженных полей за заставой. Следом за санями дорога круто взмывает вверх, вертикальное движение как бы подхватывается остроконечными столбами заставы и далее, едва заметной стайкой птиц справа вверху. Выявленный таким образом ритм движения, гаснущего и тающего по мере удаления от первого плана в глубину, заключает в себе как бы вопросительную интонацию. Издавна знакомая по иным источникам грустная поэзия русских дорог именно здесь, в этой картине Перова, впервые получила свое воплощение в живописи. Лирическая тема картины «Последний кабак у заставы» — скорбное раздумье о судьбе России, судьбе народа — возникает снова в портрете Ф. М. Достоевского (1872). Эта тема раскрывается здесь как духовная драма личности, стесненной беспросветностью окружающего. Сложившаяся на рубеже 60—70-х годов кризисная ситуация, связанная с крушением иллюзий, порожденных «великой реформой», объясняет тот пессимистический оттенок, который содержится в «Последнем кабаке у заставы» и в «Портрете Достоевского». В этих условиях положительным началом оказывается сама позиция критического неприятия действительности, сама способность «заболеть» несовершенством жизни, поскольку такая нравственная тревога и уязвимость есть удел благородных душ, сознающих сопричастность судьбы художника и писателя судьбам страны и народа. Знаменательно, что жанровая живопись Перова 70-х годов оказывается весьма далека от настроений, выраженных в портрете Достоевского. В таких произведениях, как «Птицеловы», «Рыболов» или знаменитые «Охотники на привале», художник как бы вступает на путь живописания «отрадного» в жизни, но при этом снижает жанр до уровня бытового анекдота.

Страницы: 1, 2, 3