Курсовая работа: Архитектура Москвы 1920-х годов

Появилась и идея мобильного города – в 1928 году Г. Крутиков, ученик Ладовского, представил в качестве диплома проект летающего (парящего) города – «Город на воздушных путях сообщения». Сообщение между землёй и «заоблачными» зданиями должно осуществляться с помощью универсальной и многофункциональной кабины, которая может двигаться по воздуху, по земле и по воде. Собственно, «летающими» были бы даже не сами города (они трактовались как неподвижно размещённые в строго отведённом пространстве). Летать должны были жители этих городов. Газета «Постройка» написала разгромную статью «Советские Жюль Верны», где проект Крутикова был подвергнут суровой критике.

Этот и подобные ему проекты (например, аэрогорода Л.М. Хидекеля), были заклеймены в той новой фазе, в которую вступила советская архитектура в 1930-е годы. В соответствии с нравами эпохи утопические проекты рассматривались в первую очередь как политически вредные: «И вот такого рода безответственные предложения нашли отклик среди мелкобуржуазной молодежи. Началась мания «изобретений», появились здания в виде аэростатов, дирижаблей и т. д., а один дипломный проект изображал город в воздухе. Автор его исходил из предположения, что путем расщепления электрона будет найдено средство, легко поднимающее здание в воздух. В проекте изображены были здания, парящие в воздухе, с кабинами для жителей. Земля освобождена от жилища и от общественных зданий, она – для труда и экскурсий. Сношение с ней предусмотрено посредством особого снаряда, представляющего собой комбинацию авто, самолета и подводной лодки. После прогулки под водой, по земле и по воздуху можно включиться в любую гостиницу, тоже парящую в воздухе, – в одну из свободных ячеек, предназначенных для снарядов... В то время, когда наша страна нуждалась в новых пролетарских кадрах, могущих разоблачить вредителей, противопоставив им пролетарскую квалификацию, выпускались архитекторы, рисующие колоссальные небоскребы и дирижабли на бумаге и неспособные, подчас, запроектировать технически грамотно небольшое двухэтажное сооружение. Выпускались группы искалеченных специалистов, непригодных для строительства. Такая постановка дела как нельзя лучше играла на руку вредителям». (Мордвинов А.Г. «Искусство в массы», 1930, №12. От редакции «Современная архитектура», 1930, №5, стр. 2—3).

4. Коммуна и человек. Жилые дома и клубы

Теперь перейдем к конкретным постройкам в Москве 1920-х годов. В первую очередь надо было решать жилищную проблему. Жилищное строительство после нескольких лет разрухи и гражданской войны возобновилось только в 1923-1924 годы, и сводилось, в основном, «к достройке и восстановлению домов, разрушенных во время войн», или к приспособлению фабричных корпусов и освобождённых военных казарм под квартиры рабочих. Доходные дома, покинутые владельцами, передавались в собственность заводам и советским учреждениям, которые были обязаны следить за своевременным ремонтом здания и «невселением» посторонних. С 1922 года юридически к рабочим домам-коммунам приравнивались все дома, закреплённые за Райсоветами. Выделялись «коммуны красной молодежи», располагавшиеся в бывших студенческих общежитиях, фабричных корпусах и рабочих казармах. Нужно было срочно строить свои дома будущего.

В 1926 году Моссовет объявил конкурс на проект дома-коммуны на 750-800 жильцов. Первую премию получил Г.Я. Вольфензон и его соавторы С.Я. Айзикович и Е. Волков, построившие в 1926-1927 годах дом-коммуну на улице Лестева. Это П-образное в плане сооружение, в центральной части которого располагались столовая, детские ясли, детский сад, зал собраний, комнаты для групповой работы. На плоской крыше должен был находиться солярий, а в боковых корпусах – общежития и отдельные квартиры на две-три комнаты, с кухнями. По тому же принципу (и также по заказу Моссовета) был построен хавско-шаболовский жилой комплекс (1929-1931 годы, Н.Н. Травкин, Б.Н. Блохин и др. архитекторы группы АСНОВА). Всего было запроектировано 24 пяти-шестиэтажных жилых корпуса, детский сад и котельная. Главные жилые комнаты выходят на южную сторону, а северные фасады лишены балконов и почти ничем не примечательны – сюда выходят кухни и ванные.

Более радикально к вопросам быта подошел И.С. Николаев в своем знаменитом студенческом доме-коммуне на ул. Орджоникидзе (1929). Здесь все личное, индивидуальное сведено к минимуму. Здание включает два самостоятельных объёма: вытянутую на 200 м восьмиэтажную «пластину» с 1 тысячей двухместных, аскетически обставленных «спальных кабин», трёхэтажный корпус для дневного пребывания с вестибюлем, столовой, залами для занятий и связывающий их санитарный корпус с душевыми кабинами и раздевалкой, где каждый жилец обязан был принимать душ и переодеваться. Жилые комнаты превратились в спальные ячейки 2,7 х 2,4 м.

Отмена личного касалась и отношений между мужчиной и женщиной. В 1928 году в статье о строительстве соцгородов «Мощные базы нового быта: СССР строит жизнь, достойную человека» Луначарский напишет, что «в социалистическом городе семья старого типа окажется совершенно отмененной. Разумеется, будет по этому поводу и шипение относительно «свободы любви», «разврата» и т.д. Но мы пойдем мимо всего этого шипения, помня те великие заветы социалистических учителей о новых свободных формах отношений между полами, которые неразрывно связаны с социализмом». Предполагалось, что семья разрастется до 1000–3000 человек. Луначарский утверждал, что «только такая «семья» в полторы – три тысячи человек представляет собой экономный в отношении общественного хозяйства и достаточно культурный широкий человеческий коллектив». А инженер Н.С. Кузьмин, проектируя коммуну в Анжеро-Судженске, разработал концепцию НОБ (Научной Организации Быта), согласно которой он разделил население коммуны на возрастные группы и составил круговую диаграмму «график жизни». Бытовой процесс для каждой возрастной группы Кузьмин расчленил на семь разделов: «1. отдых, сон, восстановление сил; 2. питание; 3. половая жизнь; 4. воспитание детей; 5. культурное, физическое развитие; 6. хозяйственное и санитарно-гигиеническое обслуживание; 7. медицинское обслуживание». Для каждой возрастной группы было составлено расписание ежедневных занятий. Бытовой процесс взрослых начинался с пробуждения по сигналу радиоцентра коммуны, 5 минут отводилось утренней гимнастике, на умывание уходило 10 минут; 5 минут были, по желанию, зарезервированы на прием душа, 5 – на одевание, 3 минуты на поход в столовую, завтрак занимал 15 минут и т.д. В соответствии с этим графиком должна была быть осуществлена архитектура дома-коммуны: «Встали рабочие после сна, ушли из спальни. Кровати откидываются <...> Площади спален рассчитывались исходя из графика движения и оборудования этих комнат. Оборудование следующее: откидные к стенам кровати, стол, тумбочки и шкафы для халатов. График движения: рабочий встал (по зову радио из радиоцентра, регулирующего жизнь коммуны), откинул кровать, прошел к своему шкафу, надел халат и туфли и вышел в гимнастическую комнату, где он может сделать гимнастику, принять душ, умыться и надеть чистый, заранее приготовленный специальным персоналом, верхний костюм».

Против подобного подхода выступал Тео ван Дусбург: «Представьте себе, что градостроительство и строительство жилья будут сведены только к тому, что наиболее экономичным образом удовлетворяет наши материальные жизненные потребности. Для любой практической потребности тогда, например, будет точно подсчитано количество необходимых кубических метров, и все лишние пространства будут беспощадно отсечены. Архитектурная форма станет полностью зависимой от наших движений, рассчитанных с помощью системы Тейлора. Не приведет ли это к абсолютной жесткости и стерилизации нашей жизни? Не придают ли функционалисты слишком большое значение нашим материальным жизненным функциям?» (журнал «Строительная промышленность»). А в 1934 году уже и бывшие единомышленники критикуют Кузьмина – М.Я. Гинзбург, ранее неоднократно предоставлявший архитектору слово на страницах журнала «Советская архитектура», пишет о его проекте: «Безупречный конвейер, по которому течет здесь нормированная жизнь, напоминает прусскую казарму».

Некоторые уступки еще не наступившему коммунизму и новому быту были сделаны в жилом доме Наркомфина (1928-1930 годы; М.Я. Гинзбург, И.Ф. Милинис, инж. Л.С. Прохоров). Это, пожалуй, один из самых знаменитых памятников конструктивизма в Москве. Комплекс включал шестиэтажный жилой дом и соединённый с ним переходом на уровне второго этажа корпус, в котором размещались детский сад и столовая. Вдоль сквозных коридоров на втором и пятом этаже располагаются двухэтажные квартиры (кухня в нижнем ярусе, спальня наверху). Весь объём жилого корпуса поднят над землёй на круглых столбах, чем обыгрываются возможности каркасной конструкции. Обобществленный быт проявляется в оборудовании столовой и детского сада, однако имеются и отдельные квартиры.

Несколько особняком стоит собственный дом архитектора К.С. Мельникова, построенный им в 1927-1929 годах в Кривоарбатском переулке. Казалось бы, строить собственный особняк в социалистической стране – безумная, «буржуазная» идея, которую лишь чудесным образом удалось осуществить. Однако дело обстоит не совсем так. Строительство личного особняка Мельникова рассматривалось в том же ключе, что и строительство поселка Сокол – как проект новых домов для трудящихся. Во всех официальных документах он значился как опытно-показательное сооружение. Кроме того, в основу планировки дома положено все то же самое понятие нового быта. Стоит обратить внимание на то, что спальня – третье по величине помещение в доме (после гостиной и мастерской хозяина), и она предназначена для совместного сна всех членов семьи. Конечно, тут сказался и повышенный интерес самого архитектора к проблеме сна – так, он планировал построить санаторий «Сонная соната» и парк «Зеленый город», в котором располагались бы 12 корпусов для сна на 4000 спящих. На созданном им пропагандистском плакате по этому поводу были надписи «Сон – лечебный фактор! Думающий иначе – больной», «Спать должно по цехам», «Лечить сном вплоть до изменения характера». Однако в архитектуре его особняка подчеркивается идея именно совместного сна. Была и общая туалетная комната, где стояли шкафы с одеждой всех членов семьи. Таким образом приоритет отдавался не личному, но общественному, – мастерская была самой большой комнатой в доме, и у каждого была собственная рабочая комната. Кроме того, задачам эпохи – экономии строительного материала и ускорения строительства отвечает необычная конструкция дома – два цилиндра, врезанные один в другой. А «ковровая» кладка внешних стен, обладающих множеством шестигранных отверстий, позволяет менять функциональность внутренних помещений.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8