Контрольная работа: Естественнонаучные взгляды Леонардо да Винчи

«Гла­за име­ют тот блеск и ту влаж­ность, ко­то­рые по­сто­ян­но на­блю­да­ют­ся у жи­во­го че­ло­ве­ка... Нос со свои­ми пре­крас­ны­ми от­вер­стия­ми, ро­зо­вы­ми и неж­ны­ми, ка­жет­ся жи­вым. Рот... пред­став­ля­ет­ся не со­че­та­ни­ем раз­лич­ных кра­сок, а на­стоя­щей пло­тью... Улыб­ка столь при­ят­ная, что, гля­дя на этот порт­рет, ис­пы­ты­ва­ешь бо­лее бо­же­ст­вен­ное, чем че­ло­ве­че­ское, удо­воль­ст­вие... Этот порт­рет был при­знан уди­ви­тель­ным про­из­ве­де­ни­ем, ибо са­ма жизнь не мо­жет быть иной».

Ле­о­нар­до счи­тал, что жи­во­пись «со­дер­жит все фор­мы, как су­ще­ст­вую­щие, так и не су­ще­ст­вую­щие в при­ро­де». Он пи­сал, что «жи­во­пись есть тво­ре­ние, соз­да­вае­мое фан­та­зи­ей». Но в сво­ей ве­ли­кой фан­та­зии, в соз­да­нии то­го, че­го нет в при­ро­де, он ис­хо­дил из кон­крет­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Он от­тал­ки­вал­ся от дей­ст­ви­тель­но­сти, что­бы до­вер­шать де­ло при­ро­ды. Его жи­во­пись не под­ра­жа­ет при­ро­де, а пре­об­ра­жа­ет ее, в ос­но­ве ее не аб­ст­ракт­ная фан­та­зия и не эс­те­ти­че­ские ка­но­ны, раз и на­все­гда кем-то ус­та­нов­лен­ные, а все та же при­ро­да.

В оцен­ке, ко­то­рую Ва­за­ри да­ет «Джо­кон­де», – зна­ме­на­тель­ная, ис­пол­нен-ная глу­бо­ко­го смыс­ла гра­да­ция: все со­всем как в дей­ст­ви­тель­но­сти, но, гля-дя на эту дей­ст­ви­тель-ность, ис­пы­ты­ва­ешь не­кое но­вое выс­шее на­сла­ж­де-ние, и ка­жет­ся, что са­ма жизнь не мо­жет быть иной. Дру­ги­ми сло­ва­ми: дейст-ви­тель­ность, об­ре­таю­щая не­кое но­вое ка­че­ст­во в кра­со­те, бо­лее со­вер­шен-ной, чем та, ко­то­рая обыч­но до­хо­дит до на­ше­го соз­на­ния, кра­со­те, ко­то­рая есть тво­ре­ние ху­дож­ни­ка, за­вер­шаю­ще­го де­ло природы. И, на­сла­ж­да­ясь этой кра­со­той, по-но­во­му воспринимаешь ви­ди­мый мир, так что ве­ришь: он уже не дол­жен, не мо­жет быть иным.

Это и есть ма­гия ве­ли­ко­го реа­ли­сти­че­ско­го ис­кус­ст­ва Вы­со­ко­го Воз­ро­ж­де­ния. Не­да­ром так дол­го тру­дил­ся Ле­о­нар­до над «Джо­кон­дой» в не­ус­тан­ном стрем­ле­нии до­бить­ся «со­вер­шен­ст­ва над со­вер­шен­ст­вом», и, ка­жет­ся, он дос­тиг это­го.

Не пред­ста­вить се­бе ком­по­зи­ции бо­лее про­стой и яс­ной, бо­лее за­вер­шен­ной и гар­мо­нич­ной. Кон­ту­ры не ис­чез­ли, но опять-та­ки чу­дес­но смяг­че­ны по­лу­све­том. Сло­жен­ные ру­ки слу­жат как бы пье­де­ста­лом об­ра­зу, а вол­ную­щая при­сталь­ность взгля­да за­ост­ря­ет­ся об­щим спо­кой­ст­ви­ем всей фи­гу­ры. Фан­та­сти­че­ский лун­ный пей­заж не слу­ча­ен: плав­ные из­ви­вы сре­ди вы­со­ких скал пе­ре­кли­ка­ют­ся с паль­ца­ми в их мер­ном му­зы­каль­ном ак­кор­де, и со склад­ка­ми одея­ния, и с лег­кой на­кид­кой на пле­че Мо­ны Ли­зы. Все жи­вет и тре­пе­щет в ее фи­гу­ре, она под­лин­на, как са­ма жизнь. А на ли­це ее ед­ва иг­ра­ет улыб­ка, ко­то­рая при­ко­вы­ва­ет к се­бе зри­те­ля си­лой, дей­ст­ви­тель­но не­удер­жи­мой. Эта улыб­ка осо­бен­но по­ра­зи­тель­на в кон­тра­сте с на­прав­лен­ным на зри­те­ля бес­стра­ст­ным, слов­но ис­пы­тую­щим взгля­дом. В них мы ви­дим и муд­рость, и лу­кав­ст­во, и вы­со­ко­ме­рие, зна­ние ка­кой-то тай­ны, как бы опыт всех пре­ды­ду­щих ты­ся­че­ле­тий че­ло­ве­че­ско­го бы­тия. Это не ра­до­ст­ная улыб­ка, зо­ву­щая к сча­стью. Это та за­га­доч­ная улыб­ка, ко­то­рая скво­зит во всем ми­ро­ощу­ще­нии Ле­о­нар­до, в стра­хе и же­ла­нии, ко­то­рые он ис­пы­ты­вал пе­ред вхо­дом в глу­бо­кую пе­ще­ру, ма­ня­щую его сре­ди вы­со­ких скал. И ка­жет­ся нам, буд­то эта улыб­ка раз­ли­ва­ет­ся по всей кар­ти­не, об­во­ла­ки­ва­ет все те­ло этой жен­щи­ны и ее вы­со­кий лоб, ее одея­ние и лун­ный пей­заж, чуть про­ни­зы­ва­ет ко­рич­не­ва­тую ткань пла­тья с зо­ло­ти­сты­ми пе­ре­ли­ва­ми и дым­но-изум­руд­ное ма­ре­во не­ба и скал.

Эта жен­щи­на с вла­ст­но заи­грав­шей на не­под­виж­ном ли­це улыб­кой как бы зна­ет, пом­нит или пред­чув­ст­ву­ет что-то нам еще не­дос­туп­ное. Она не ка­жет­ся нам ни кра­си­вой, ни лю­бя­щей, ни ми­ло­серд­ной. Но, взгля­нув на нее, мы по­па­да­ем под ее власть.

Уче­ни­ки и по­сле­до­ва­те­ли Ле­о­нар­до мно­го раз ста­ра­лись по­вто­рить улыб­ку Джо­кон­ды, так что от­блеск этой улыб­ки – как бы от­ли­чи­тель­ная чер­та всей жи­во­пи­си, в ос­но­ве ко­то­рой «ле­о­нар­дов­ское на­ча­ло». Но имен­но толь­ко от­блеск.

Ле­о­нар­дов­ская улыб­ка, од­но­вре­мен­но муд­рая, лу­ка­вая, на­смеш­ли­вая и ма­ня­щая, час­то ста­но­вит­ся да­же у луч­ших из его по­сле­до­ва­те­лей сла­ща­вой, же­ман­ной, по­рой изы­скан­ной, по­рой да­же оча­ро­ва­тель­ной, но в кор­не ли­шен­ной той не­по­вто­ри­мой зна­чи­тель­но­сти, ко­то­рой на­де­лил ее ве­ли­кий ку­дес­ник жи­во­пи­си.

Но в об­раз­ах са­мо­го Ле­о­нар­до она заи­гра­ет еще не раз, и все с той же не­от­ра­зи­мой си­лой, хоть и при­ни­мая по­рой иной от­те­нок.

Уе­ди­нён­ное со­зер­ца­ние

Дос­то­вер­ных скульп­тур Ле­о­нар­до да Вин­чи не со­хра­ни­лось со­всем. За­то мы рас­по­ла­га­ем ог­ром­ным ко­ли­че­ст­вом его ри­сун­ков. Это или от­дель­ные лис­ты, пред­став­ляю­щие со­бой за­кон­чен­ные гра­фи­че­ские про­из­ве­де­ния, или ча­ще все­го на­бро­ски, че­ре­дую­щие­ся с его за­пи­ся­ми. Ле­о­нар­до ри­со­вал не толь­ко про­ек­ты все­воз­мож­ных ме­ха­низ­мов, но и за­пе­чат­ле­вал на бу­ма­ге то, что от­кры­вал ему в ми­ре его ост­рый, во все про­ни­каю­щий глаз ху­дож­ни­ка и муд­ре­ца. Его, по­жа­луй, мож­но счи­тать ед­ва ли не са­мым мо­гу­чим, са­мым ост­рым ри­со­валь­щи­ком во всем ис­кус­ст­ве италь­ян­ско­го Воз­ро­ж­де­ния, и уже в его вре­мя мно­гие, по-ви­ди­мо­му, по­ни­ма­ли это.

«...Он де­лал ри­сун­ки на бу­ма­ге, – пи­шет Ва­за­ри, – с та­кой вир­ту­оз­но­стью и так пре­крас­но, что не бы­ло ху­дож­ни­ка, ко­то­рый рав­нял­ся бы с ним... Ри­сун­ком от ру­ки он умел так пре­крас­но пе­ре­да­вать свои за­мыс­лы, что по­бе­ж­дал свои­ми те­ма­ми и при­во­дил в сму­ще­ние свои­ми идея­ми са­мые гор­де­ли­вые та­лан­ты... Он де­лал мо­де­ли и ри­сун­ки, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ли воз­мож­ность с лег­ко­стью сры­вать го­ры и про­бу­рав­ли­вать их про­хо­да­ми от од­ной по­верх­но­сти до дру­гой... Он рас­то­чал дра­го­цен­ное вре­мя на изо­бра­же­ние слож­но­го спле­те­ния шнур­ков так, что все оно пред­став­ля­ет­ся не­пре­рыв­ным от од­но­го кон­ца к дру­го­му и об­ра­зу­ет замк­ну­тое це­лое».

Это по­след­нее за­ме­ча­ние Ва­за­ри осо­бен­но ин­те­рес­но. Воз­мож­но, лю­ди XVI в. счи­та­ли, что зна­ме­ни­тый ху­дож­ник на­прас­но тра­тил свое дра­го­цен­ное вре­мя на по­доб­ные уп­раж­не­ния. Но в этом ри­сун­ке, где не­пре­рыв­ное спле­те­ние вве­де­но в стро­гие рам­ки им на­ме­чен­но­го по­ряд­ка, и в тех, где он изо­бра­жал ка­кие-то вих­ри или по­топ с раз­бу­ше­вав­ши­ми­ся вол­на­ми, са­мо­го се­бя, за­дум­чи­во со­зер­цаю­ще­го эти вих­ри и этот во­до­во­рот, он ста­рал­ся ре­шить или все­го лишь по­ста­вить во­про­сы, важ­нее ко­то­рых, по­жа­луй, нет в ми­ре: те­ку­честь вре­ме­ни, веч­ное дви­же­ние, си­лы при­ро­ды в их гроз­ном рас­кре­по­ще­нии и на­де­ж­ды под­чи­нить эти си­лы че­ло­ве­че­ской во­ле.

Он ри­со­вал с на­ту­ры или соз­да­вал об­ра­зы, ро­ж­ден­ные его во­об­ра­же­ни­ем: вздыб­лен­ных ко­ней, яро­ст­ные схват­ки и лик Хри­ста, ис­пол­нен­ный кро­то­сти и пе­ча­ли; див­ные жен­ские го­ло­вы и жут­кие ка­ри­ка­ту­ры лю­дей с вы­пу­чен­ны­ми гу­ба­ми или чу­до­вищ­но раз­рос­шим­ся но­сом; чер­ты и жес­ты при­го­во­рен­ных пе­ред каз­нью или тру­пы на ви­се­ли­це; кровожадных фантастических зве­рей и че­ло­ве­че­ские те­ла са­мых пре­крас­ных про­пор­ций; этю­ды рук, в его пе­ре­да­че столь же вы­ра­зи­тель­ных, как ли­ца; де­ре­вья вбли­зи, у ко­то­рых тща­тель­но вы­пи­сан ка­ж­дый ле­пе­сток, и де­ре­вья вда­ли, где сквозь дым­ку вид­ны толь­ко их об­щие очер­та­ния. И он ри­со­вал са­мо­го се­бя.

Ле­о­нар­до да Вин­чи был жи­во­пис­цем, вая­те­лем и зод­чим, пев­цом и му­зы­кан­том, сти­хо­твор­цем-им­про­ви­за­то­ром, тео­ре­ти­ком ис­кус­ст­ва, те­ат­раль­ным по­ста­нов­щи­ком и бас­но­пис­цем, фи­ло­со­фом и ма­те­ма­ти­ком, ин­же­не­ром, ме­ха­ни­ком-изо­бре­та­те­лем, пред­вест­ни­ком воз­ду­хо­пла­ва­ния, гид­ро­тех­ни­ком и фор­ти­фи­ка­то­ром, фи­зи­ком и ас­тро­но­мом, ана­то­мом и оп­ти­ком, био­ло­гом, гео­ло­гом, зоо­ло­гом и бо­та­ни­ком. Но и этот пе­ре­чень не ис­чер­пы­ва­ет его за­ня­тий.

Под­лин­ной сла­вы, все­об­ще­го при­зна­ния Ле­о­нар­до до­бил­ся, за­кон­чив гли­ня­ную мо­дель кон­ной ста­туи Фран­че­ско Сфор­ца, т.е. ко­гда ему бы­ло уже со­рок лет. Но и по­сле это­го за­ка­зы не по­сы­па­лись на не­го, и ему при­хо­ди­лось по-преж­не­му на­стой­чи­во до­мо­гать­ся при­ме­не­ния сво­его ис­кус­ст­ва и зна­ний.

Ва­за­ри пи­шет:

«Сре­ди его мо­де­лей и ри­сун­ков был один, по­сред­ст­вом ко­то­ро­го он объ­яс­нял мно­гим ра­зум­ным гра­ж­да­нам, стоя­щим то­гда во гла­ве Фло­рен­ции, свой план при­под­нять фло­рен­тий­скую цер­ковь Сан Джио­ван­ни. На­до бы­ло, не раз­ру­шая церк­ви, под­вес­ти под нее ле­ст­ни­цу. И та­ки­ми убе­ди­тель­ны­ми до­во­да­ми он со­про­во­ж­дал свою мысль, что де­ло это и впрямь как буд­то ка­за­лось воз­мож­ным, хо­тя, рас­ста­ва­ясь с ним, ка­ж­дый внут­рен­не соз­на­вал не­воз­мож­ность та­ко­го пред­при­ятия.

Это од­на из при­чин не­уда­чи Ле­о­нар­до в по­ис­ках воз­мож­ных спо­со­бов при­ме­не­ния сво­их зна­ний: гран­ди­оз­ность за­мы­слов, пу­гав­шая да­же са­мых про­све­щен­ных со­вре­мен­ни­ков, гран­ди­оз­ность, вос­тор­гав­шая их, но все­го лишь как ге­ни­аль­ная фан­та­зия, как иг­ра ума.

Глав­ным со­пер­ни­ком Ле­о­нар­до был Ми­ке­ланд­же­ло, и по­бе­да в их со­рев­но­ва­нии ока­за­лась за по­след­ним. При этом Ми­ке­ланд­же­ло ста­рал­ся уко­лоть Ле­о­нар­до, дать ему как мож­но боль­нее по­чув­ст­во­вать, что он, Ми­ке­ланд­же­ло, пре­вос­хо­дит его в ре­аль­ных, об­ще­при­знан­ных дос­ти­же­ни­ях.

Ле­о­нар­до да Вин­чи слу­жил раз­ным го­су­да­рям.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6