Реферат: Образ России в русской литературе, Пушкин-Гоголь-Достоевский
Эта
корреляция поддерживается и другой смысловой связью. В пушкинском стихотворении
"Напрасно я бегу к сионским высотам…" "гонящийся" за душою
"грех алчный" сравнивается, в соответствии с новозаветным образом, с
"голодным львом", "следящим" "оленя бег пахучий".
У св. апостола Петра призыв "трезвиться и бодрствовать" подкрепляется
именно словами о том, что "противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев,
ища, кого поглотить" (1 Пет.5, 8). Изображение души, преследуемой грехом,
в виде оленя также связано с библейской традицией: "Имже образом желает
елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже. Возжада душа моя
к Богу Крепкому, Живому: когда прииду и явлюся лицу Божию?" (Пс.41, 2 -
3). "Преследование" происходит в пустыни, об этом говорит деталь, что
"ноздри пыльные" лев "уткнул" в "песок сыпучий".
"Пустыня присутствует, потому что эпитет к песку - сыпучий - создает
эффект обширного пространства, в котором этот песок пересыпается, передувается
вольными ветрами" (М. Ф. Мурьянов. О стихотворении Пушкина "Напрасно
я бегу к сионским высотам…" // Творчество Пушкина и Зарубежный Восток: сб.
статей. М., 1991. С. 176.). В результате ситуация стихотворения фактически
смыкается с евангельским эпизодом о гадаринском бесноватом, который "был
гоним бесом в пустыни" (Лк.8, 29; ср.: "дар напрасный" жизни -
"однозвучного шума" в "Дар напрасный, дар случайный…",
"колокольчик дин-дин-дин" в "Бесах" и "напрасный
бег" в последнем случае).
"Сюжет"
погони "по пятам", преследования стремящегося к "сионским
высотам" значим прежде всего, безусловно, в контексте исхода-бегства народа
израильского из Египта, как оно устойчиво осмыслялось в богослужебных текстах,
славянская словесная оболочка которых весьма выразительна. В качестве примера
можно привести текст 1-го ирмоса 8-го гласа: "Колесницегонителя фараона
погрузи, чудотворяй иногда Моисейский жезл, крестообразно поразив, и разделив
море: Израиля же беглеца, пешеходца спасе, песнь Богови воспевающа". Он
опирается на повествование библейской ветхозаветной книги "Исход":
"Фараон запряг колесницу свою, и народ свой взял с собою. И взял шестьсот
колесниц отборных и все колесницы Египетские, и начальников над всеми ими
<…> и он погнался за сынами Израилевыми <…> И погнались за ними
Египтяне <…> и настигли их расположившихся у моря <…> И простер
Моисей руку свою на море <…> и расступились воды. И пошли сыны Израилевы
среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую сторону.
Погнались Египтяне, и вошли за ними в средину моря все кони фараона, колесницы
его и всадники его. И <…> воззрел Господь на стан Египтян <…> И
отнял колеса у колесниц их, так что они влекли их с трудом <…> И простер
Моисей руку свою на море <…>И вода возвратилась и покрыла колесницы и
всадников всего войска фараонова <…> не осталось ни одного из них
<…> И избавил Господь в день тот Израильтян из рук Египтян <…> и
убоялся народ Господа, и поверил Господу и Моисею, рабу Его" (Исход 14, 6
- 31).
Как
видно при сопоставлении двух приведенных текстов, в ирмосе конкретизируется
действие Моисея: пророк разделил море "крестообразно поразив",
прообразуя крестную победу Христа. Взаимосвязь двух событий Священной истории
является непосредственной основой построения 1-го ирмоса 2-го гласа: "Во
глубине постла иногда фараонитское всевоинство преоруженная сила: воплощшееся
же слово всезлобный грех потребило есть, препрославленный Господь, славно бо
прославися". Данное сравнение тем более ярко, что колесница - это род
военной повозки, а "колесничные войска у древних народов составляли самую
могущественную силу государства в борьбе с врагами" (Полный церковно-славянский
словарь. Сост. прот. Г. Дьяченко. М., 1993. С. 257 - 258).
Таким
образом, преследование колесницами фараона в пустыни израильского народа,
вышедшего из Египта в землю, обетованную Богом, преследование, закончившееся
потоплением войска фараона и чудесным избавлением израильтян, - смысловая
ситуация, примыкающая к тому же ряду, что и исцеление гадаринского бесноватого
"у ног Иисусовых" и потопление свиней, в которых вышел из того
человека "легион" бесов ("легион" - "отряд войска,
содержавший около 6000 человек" (Там же. С. 280). В основе этого
смыслового ряда - "торжество торжеств" Пасхи, победы над грехом и
смертью Воскресением Христовым, исхода из рабства греху "к горе
Сиону" не как к топографически локализованной "одной из гор Иерусалима"
(Библейский словарь. Сост. Э. Нюстрем. Торонто, 1985. С. 415), но в
евангельском смысле "града Бога Живаго", "небесного
Иерусалима" (Евр.12, 22). Множественное число "сионских высот" в
пушкинском стихотворении говорит о движении именно в духовном, а не в
географическом пространстве (ср. в Апокалипсисе: "И взглянул я, и вот,
Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца
Его написано на челах" - Откр.14, 1).
Возвращаясь
к словесной "дуэли" прокурора и адвоката в последней, двенадцатой
книге "Судебная ошибка" романа Достоевского "Братья
Карамазовы", к столкновению образов "роковой"
"бешеной" тройки, скачущей к погибели, и "торжественной"
колесницы, можно утверждать, что здесь определенно эксплицирована традиция,
пронизывающая словесную культуру XIX столетия и восходящая к библейским
источникам. Причем "бешеная, беспардонная скачка" к погибели - это,
конечно, эквивалент гибели свиней, в которых вошли бесы, в евангельском
повествовании о гадаринском бесноватом. Соответственно, "торжественная"
колесница, противопоставляемая адвокатом "роковой тройке" прокурора,
является по существу узнаваемым словесным оформлением идентичной реалии: не
случайно адвокат назван в романе "прелюбодеем мысли". Разница лишь в
том, что "либеральность" прокурора сказывается в неправомерном
применении гоголевского образа, в смешении двух принципиально противоположных
реалий и, в результате, - в дискредитации одной за счет отрицательного
отношения к другой; адвокат же пытается обосновать свою
"либеральность" на евангельском авторитете, при полном искажении
смысла приводимых новозаветных отрывков, и в конце концов
"проговаривается", предоставляя ключ к пониманию подоплеки всей своей
речи. "Терминологическая" разница в обозначении одной реалии
проявляет качество "судебной ошибки" в том и другом случае.
Несмотря
на то, что противопоставление "тройки" и "колесницы" в
речах "прелюбодеев мысли" в романе "Братья Карамазовы"
оказывается мнимым, не подлинным, оно не может оставаться таковым вне
пространства "судебной ошибки". Само присутствие слова
"ошибка" задает стремление к выходу из этого пространства и,
следовательно, к снятию образовавшегося комплекса мнимостей, фиктивных
тождеств.
В
уже цитированном выше монологе прокурора есть характерная фраза о том, что
"другие народы", сторонящиеся "от скачущей сломя голову
тройки", "возьмут да и перестанут сторониться, и станут твердою
стеной перед стремящимся видением, и сами остановят сумасшедшую скачку нашей
разнузданности, в видах спасения себя, просвещения и цивилизации!" (15;150).
Причем атрибуты "просвещенности" и "цивилизованности"
адресованы, несомненно, Европе. Однако изображение подобного действия дано уже
в также цитированных словах "Медного всадника" Пушкина, обращенных к
Петру I:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
В
рамках описанного смыслового контекста каждая деталь приведенного сравнения
петровской России с памятником-всадником значима. Тот миг, который запечатлен в
данной яркой картине-сравнении, - безусловно, миг внезапно, резко
остановленного стремительного движения (стремительность акцентирована тем, что
это бег коня; "узда железная" употреблена в применении к России).
Более того, остановка произошла не просто "на высоте", но "над
самой бездной", что, конечно, привносит в понятие "высоты"
признаки, сближающие ее с гадаринской горой, круто обрывающейся у озера ("Бесы,
выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и
потонуло" - Лк.8, 33). Но спасенный гадаринский бесноватый изображен в
Евангелии в статично-спокойном состоянии: "И вышли видеть происшедшее; и,
придя к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса,
одетого и в здравом уме" (Лк.8, 35). Пушкинское же "уздой железной
<…> поднял на дыбы" говорит о состоянии напряженно-неестественном
как результате "отчаянной" борьбы, результате вынужденном, но отнюдь
не окончательном, что скорее можно сравнить с "цепями и узами",
которыми связывали гадаринского бесноватого: "его связывали цепями и
узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни"
(Лк.8, 29).
В
упоминавшемся исследовании М.Ф. Мурьянова символов и аллегорий Пушкина
говорится о "жуткой, апокалиптической картине ночного преследования
убегающего человека" в "Медном всаднике":
И, озарен луною бледной,
Страницы: 1, 2, 3, 4 |