Курсовая работа: Роман "Евгений Онегин" в оценке В.Белинского и Д.Писарева
Обрамляющие роман так
называемые "внетекстовые структуры" содержат намеки самого Пушкина на
то, что роман — не его творение, а некоего "автора": в отношении себя
Пушкин, выступая перед читателем в качестве "издателя" чужого произведения,
использует местоимение первого лица ("мы"), о рассказчике говорит как
об "авторе", употребляя при этом также местоимение третьего лица.
Первый такой случай,
содержащийся в предварявшем первую публикацию первой главы романа вступлении,
был отмечен Ю.М. Лотманом. Рассмотрим другие факты, которые исследователями
отмечены не были:
Во вступлении,
сопровождающем "Путешествия", дважды употреблено определение
"автор", четырежды — местоимение третьего лица мужского рода (все
шесть раз — когда речь идет о самом романе), и дважды — местоимение
"мы" (оба раза — когда имеются в виду именно Пушкин: критика в его
адрес со стороны П.А. Катенина и издание "Отрывков из путешествия").
Осознание факта отмежевания Пушкина от "авторства" вносит ясность в
острый этический вопрос, иным способом неразрешимый: то, что выглядит в тексте
предисловия как невероятное "самобичевание" Пушкина, таковым
фактически не является: с учетом того, что в качестве "автора" романа
подразумевается другое лицо, предисловие воспринимается уже как едкая издевка в
адрес Катенина.
Наиболее выпукло
"отмежевание" подано в такой "внетекстовой" структуре, как
"Примечания" к роману. В этом отношении характерно "примечание
20": комментируя стих "Оставь надежду навсегда" (3-XXII), Пушкин
пишет: "Lasciate ogni speranza voi ch'entrate. Скромный автор наш перевел
только первую половину славного стиха". В этом месте совершенно четко
"первое лицо" Пушкина разграничено с "третьим лицом"
"автора".
Нетрудно видеть, что
"автор"-рассказчик ("я" романа), явно участвовавший в
описываемых событиях, повествует о них через несколько лет после их завершения;
он приобрел новый жизненный опыт, в его психике произошли какие-то изменения.
Ему трудно четко разделить "тогдашнее" видение событий от
"нынешнего", они смешиваются в его сознании и дают эффект совмещения
разных временных планов. К тому же, описывая события, участником которых он
был, и являясь недостаточно квалифицированным литератором (что видно и из
грубых стилистических промахов), он не в состоянии выдержать стиль эпического
повествования и постоянно сбивается на лирику.
То есть рассказчиком
романа является сам Онегин. Это выявляется путем сличения речевого стиля
"лирических отступлений" рассказчика со стилем речи других
персонажей. В романе содержатся несколько однозначных подтверждений того, что
его "автором" является Онегин:
1. "Так люди
(первый каюсь я) От делать нечего друзья (2-XIII, курсив Пушкина). Здесь
речь идет о характере дружбы между Онегиным и Ленским. Вопрос: в чем кается
рассказчик и почему? То есть, в каком этическом контексте его личная позиция
соотносится с этой дружбой? Факты: друзей — только двое, третьего не было; из
двух друзей каяться может только тот, кто остался в живых; Ленский погиб,
каяться не может; вывод: рассказчик — Онегин.
2. Знаменитое
"противоречие с письмом Татьяны": в одном месте "Письмо Татьяны
предо мною Его я свято берегу" (т.е., рассказчик — 6-LXV); потом
оказывается, что это же письмо, "где сердце говорит", находится у
Онегина (8-XX). "Свято оберегаемое" письмо не может находиться у
разных лиц; следовательно, рассказчик и Онегин — одно и то же лицо.
3. Рассказчик
проговаривается еще в одном месте и полностью выдает свою личность. Вечер перед
дуэлью, Ленский у Ольги (6-XV. XVI. XVII):
Он мыслит: "Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов, и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый".
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Речь Ленского четко
выделена кавычками; два последних стиха не выделены ни кавычками, ни курсивом;
это — прямая речь рассказчика, что особо подчеркивается использованием
типичного для всего повествования обращения к читателям ("друзья").
Следовательно, "я" романа, рассказчик — сам Онегин, с приятелем
стреляется именно он.
4. После дуэли Онегин
покидает имение — последние стихи XLV-й строфы: "Пускаюсь ныне в новый
путь От жизни прошлой отдохнуть"; начало следующей строфы: "Дай
оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши...", и т.д. Это
место вполне обоснованно воспринимается как описание чувств Онегина при отъезде
из деревни. Но оформлена эта часть как описание ощущений не персонажа
повествования, а самого рассказчика, ведущего это повествование, от первого лица;
это он, сам рассказчик покидает имение — здесь он снова проговаривается.
5. Строфа 4-IX,
принявшая в окончательном варианте форму эпического повествования ("Так
точно думал мой Евгений Он в первой юности своей Был жертвой бурных
заблуждений...") в черновом варианте была оформлена от первого лица, т.е.,
рассказчика: "Я жертва долгих заблуждений Разврата пламенных
страстей...").
Онегин-рассказчик,
описывая себя как героя повествования, настолько глубоко переживает свои былые
чувства, что даже не замечает, как теряет нить эпического сказа, сбивается на
лирику и начинает вести свое "эпическое" повествование от первого
лица. Друга на дуэли убил тот, кто ведет повествование об этом, и только теперь
становится понятным, и почему так бледно описан герой в эпизоде с дуэлью, и
почему вообще так скупо используется описание видения окружающего с позиции
героя — в этом просто нет необходимости, потому что отсутствие такого описания,
бледность прорисовки образа Онегина в фабуле сказа с лихвой компенсируется его
собственными "лирическими" отступлениями. И, поскольку более
эффективного способа дать видение событий глазами Онегина быть не может, Пушкин
и поручил своему герою самому вести повествование.
Что же касается
"низкой художественности" "Евгения Онегина", то теперь о ней
можно говорить открыто, поскольку она воспринимается как характеристика
творческой манеры рассказчика. Более того, теперь она превращается в
эффективнейшее художественное средство самого Пушкина, дающее возможность
обогатить характеристику героя массой дополнительных деталей. Разумеется, такой
способ раскрытия образов героев сопряжен со значительными
"издержками", связанными со сложной психологией рассказчика-героя: он
просто не в состоянии говорить только правду, он обязательно вносит собственные
искажения даже тогда, когда и не стремится к этому. Но именно эти
"издержки", вытекающие из особенностей психологии рассказчика, и дают
возможность придать образам особую многомерность. В этом-то, в возможности
создания колоссальных по емкости образов с привлечением минимального материала,
и проявляется преимущество мениппеи перед эпическим произведением. В мениппее
образы персонажей воспринимаются не в плоскости единственного сюжета, а
проектируются в одну точку с трех разных позиций, определяемых различиями в характере
трех фабул романа. Незначительный штрих в истинном сюжете сказа, плюс наше
видение предвзятой позиции самого рассказчика, возникающее из сопоставления
истинного и ложного сюжетов, плюс легкая ирония Пушкина во Вступлении или в
Примечаниях — и вот получается емкий, стереоскопический образ, на создание
которого средствами чистого эпоса потребовались бы целые тома.
Вопреки
укоренившемуся в литературоведении мнению [см. 5, 10, 13] о
"незавершенности" романа и изменениях, которые якобы претерпели замыслы
автора в процессе работы, установлено, что еще только приступая к созданию
своего романа, Пушкин уже четко видел его структуру в том окончательном виде, в
каком она вырисовывается в процессе исследования. Он предвидел, что роман будет
воспринят именно так, как он сейчас трактуется, и заблаговременно подготовил
доказательство того, что четкий план романа был у него с самого начала, и что
он его твердо выдержал. Подтверждение этого — эпилог к роману, публикация
которого перед первой главой не оставляет никаких сомнений в том, что Пушкин
заранее планировал и "незавершенность" повествования, и отказ в
финале Татьяны Онегину.
Пушкин вовсе не
скрывал от читающей публики своих намерений. Эпилог был опубликован в 1825 году
под одной обложкой с первой главой, как часть самого романа. Крылатая фраза:
"Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать" — оттуда.
Только рукопись эту продает не Пушкин, а Евгений Онегин, и эпилог описывает,
как он сдает свои мемуары в печать. Чтобы издать то, что мы привыкли воспринимать
как роман А.С. Пушкина "Евгений Онегин".
Да, это —
"Разговор книгопродавца с поэтом". С Евгением Онегиным, уже изрядно
постаревшим. Этот "Разговор" следует читать в сочетании именно с
первой главой романа, где в сжатом виде изложены основные этапы жизни Онегина;
тогда становится понятным, что в "Разговоре" изложен итог его
неудавшейся любви; становятся заметными очевидные параллели и прямые отсылки к
содержанию романа, основная часть которого в 1824 году еще не была даже
положена на бумагу. В сочетании с "Разговором" первая глава предстает
как план всего романа, об отсутствии которого у "автора"
"издатель" Пушкин предупреждал читателя там же, в предисловии. Когда
Пушкин так писал, он ничуть не покривил душой: "автор"-Онегин
действительно не имел никакого плана и писал свои мемуары, не представляя четко
до самого конца, когда и чем завершит свой опус. Ведь в предисловии Пушкин
предупредил читателей и о том, что "большое стихотворение" вряд ли
будет вообще закончено, но содержанием "Разговора" и первой главы
внес коррективы, не только дав понять, что эти предупреждения относятся не к
нему самому, а к "автору"-Онегину, но и загодя изложив четкий план,
которому следовал до самого конца, включая в каждую главу своего романа по мере
его создания прямые отсылки к "Разговору".
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5 |