Курсовая работа: Мистика и фантастика в творчестве Н.В. Гоголя
Также одним из народных
мотивов является упоминание о цветущем папоротнике («Вечер накануне Ивана
Купала»). Считается, что в ночь летнего солнцестояния (с 22 на 23 июня) гуляет
нечисть, радуясь тому, что теперь ночи становятся длиннее. И таинственный
огненный цветок папоротника тоже в эту ночь цветет. С помощью этого цветка
можно давно запрятанные клады отыскать. Только, чтобы завладеть им, нужно
жертву кровавую принести. И, дабы найти золото и свадьбу сыграть, Петрусь
послушал Басаврюка и решил отыскать клад. Он доверился нечистой силе, позволил
давать себе советы, разрешил приблизиться к себе. Итог этого – жизнь Ивася.
Петрусь достиг своей цели, женился на Пидорке, но парубок, по сути, продался
нечистой силе, и поэтому никакой радости от исполнения своего желания не
получил. Бесы никогда не исполняют желания людей за бесплатно. И плата за
желание Петруся – бесценная жизнь маленького невинного мальчика, и жизнь самого
Петруся, т.е. его бессмертная душа, взявшая на себя тяжкий грех.
Фантастика Петербургских
повестей.
Несмотря на то, что в
литературоведении создана обширная научная литература о фантастике
петербургских повестей, эта тема всё ещё остается в значительной мере
неразработанной, а специфика гоголевской фантастики – непроясненной. Её
плодотворному изучению долгое время препятствовали две тенденции: во-первых,
фантастика Гоголя рассматривалась как мистическая или сугубо формальная
категория, т.е. в отрыве от особенностей гоголевского реализма, во-вторых, если
проблемы реализма писателя оказывались в центре внимания, то проблема
фантастики превращалась во второстепенную, чисто «техническую», поскольку не
становился вопрос о том специфическом содержании, которое требовала бы для
своего выражения именно фантастика.
В литературе гоголевского
времени фантастика занимала одно из важных мест. Гегель сравнивал её с
инкрустацией, способствующей разделению «непосредственно созерцаемого тождества
абсолютного и его внешне воспринятого существования». Романтики обратились к
фантастике как к одной из возможностей более глубокого осмысления жизни,
понимая, что фантастика – коренное свойство человеческого сознания. Интерес
романтиков к мифу, сказке, легенде закономерно выделял фантастические сюжеты,
фантастические образы, которые, вновь оживая под их пером, стремились показать невидимое,
непознанное, запредельное. Во всяком случае, освоив фантастику как
гносеологическую категорию, очень точно уловив в фольклоре именно этот смысл,
романтики все же не сумели возвести её в объективный, обобщающий и единый
принцип познания бытия и человека. Фантастика позволила им увидеть жизненное
явление как бы в двойном свете, однако две личины одного и того же мира в их
творчестве были строго противоположны, как добро и зло, как идеальное и
существующее. Такая их диалектика апеллировала к изучению Шеллинга и Гегеля.
Характерно, что немецкие романтики стремились понять единство мира в его
различиях, усвоить неразьемность единства и различия.
Размывается четкость
границ в соотношении реального и фантастического. Мир предстаёт как
противоречивый внутри себя, но единый, целостный. Фантастика в «Петербургских
повестях» не только художественный прием, служащий целям психологической
характеристики, комизма, сатиры, не только средство, но и способ видения
действительности. Отношение фантастики и реального, кажимости и сущности в
художественном мире этих повестей такого, что «кажимость есть сама сущность в
определении бытия». (7)
Гоголевская фантастика,
отражая сущность, вскрывает глубинное её значение, несамоочевидную истину. Мысль
писателя, обращаясь к явлениям действительности, быту, объективно познает мир в
многомерных, взаимозависимых связях. С помощью фантастики писатель заставляет
читателя взглянуть на известное, привычное по-иному, нетрадиционно, и увидеть в
обычном – аномалию, уродство социальной жизни. Фантастическое, кажущееся в
повестях Гоголя непредсказуемым – подвижно, порой совсем исчезает, как бы
теряет свой фантастический колорит, ставит читателя в недоумение и вместе с тем
рождает в нем чувство сопричастности фантастическому миру. Гоголевская
фантастика, сдвигая реальные пропорции, не приоткрывает таинственную завесу в
запредельное, а, напротив, во всей полноте и непосредственности характеризует
мир насущный, беспредельный. Диалектическая мысль писателя неустанно
сомневается в незыблемости противоположностей. В «Петербургских повестях» он
размышляет над тем, как высокое и низкое легко проникают друг в друга, как
кажущееся легко подменяет сущностное, фикция легко становиться ценностным,
реальное – фантастическим, но при этом художник не высмеивает добро и зло. Напротив.
Угроза смешения ещё напряженнее подчеркивает их противостояние, о чем Гоголь и
говорит с помощью фантастики. И эта диалектика не гегелевского типа. В этом и
состоит, как представляется, одно из важных отличий реалистической фантастики
от романтической, заключающейся в самой концепции видения мира, способе его
познания.
Невский проспект
Выявлению фантастического
в повести служит, как гротескная метонимия, система уподоблений, регулирующая
переход одушевленного в неодушевленное и наоборот. В изображении фланеров
Невского проспекта, публичного дома, «четыре ряда окон» которого вдруг разом
глянули на Пискарева, и «периллы подъезда противопоставили ему железный толчок
свой», самого Пискарева, которого рассматривают в доме разврата как «пятно на
чужом платье», оживающего и шевелящегося в ночное время Невский проспект, носа
Шиллера, содержание которого состоит «20 рублей 40 копеек», видна одна и та же
художественная логика – фантастического замещения функций живого и неживого.
Так в повести
вырисовывается общий и единый принцип изображения человека и неодушевленной
природы: одно объясняется через другое, меняется местами, путается, качественно
не различается. Гоголь реальное ставит на грань с фантастическим, «размывая»
границы между живой и неживой природой, тем самым создавая предпосылки для
непредсказуемых мистификаций, мнимых значений и т.п. Все эти проявления
писатель сконцентрировал в образе невского проспекта, могущественного существа,
определяющего масштабы и смысл этих фантасмагорий.
Символическая фантастика
финала открывает в образе Невского проспекта такую перспективу, которая
превосходит «трафаретную узость обыденных людских отношений»(2). В финале автор
в грандиозном образе-символе Невского проспекта, который при свете фонаря выступает
блестящим и таинственным, открывает читателю истинную, бездушную и лживую, суть
Петербурга, где «все обман, всё мечты, все не то, чем кажется!», и всё тяжкий
мираж, вместе с тем являющий самую пошлую и грубую реальность.
В «Невском проспекте» мир
Петербурга открылся писателю как фантастический мир, в котором нарушены
пропорции между содержанием и формой, сущность и её воплощением, социальность и
нравственность, и т.п. Фантастичность социальной жизни Гоголь видел в
разобщенности, в строгой социальной изолированности разных сословий, когда не
только возможно, но и закономерно, что «черные бакенбарды» служат непременно в
департаменте коллегии иностранных дел, а «рыжие» - в любых других ведомствах.
Записки сумасшедшего.
Вследствие того, что
писатель «Записки» ведет от имени сумасшедшего, сознание которого разорвано,
расстроено, потому что утрачена цельность его личности, и её распад допускает
фантастические отклонения в восприятии мира героем, объясняет появление в
дневнике чиновника фантастических образов, способствует расщеплению его голоса,
потерявшего свою индивидуальность.
Фантастическое сознание
сумасшедшего как бы склеено из разномасштабной, разнокачественной текущей
газетной и журнальной информации, цитат из современной и классической
художественной литературы, что дает право видеть в построении повествования
принцип гротескного коллажа, который и создает условия взаимоотношений текста и
подтекста.
Конечно, видения
Поприщина фантастичны, поскольку он сумасшедший, и в то же время их
субъективный абсурд принципиально реален и нефантастичен. Но для Гоголя важно
сквозь фантастическое сознание героя увидеть общие, иногда причудливые
закономерности жизни – в современности и в глубине истории.
Фантастическое в
«Записках» обнаруживается не в событийной канве повести, а в организации
повествовательной структуры. Форма записок позволяла писателю не только
«открыть» сознание героя. Но и привлечь разноголосый литературный материал
(бытовой, газетный, художественный) из истории и современности, составить из
отрывочных цитат этого материала своеобразную фантастическую мозаику, легшую в
основе построения абсурдно-аллогичных суждений героя. Фантастическая мозаика
повествования сделана им так искусно, связь между прошлым и настоящим так
тщательно завуалирована, что даже тогда, когда эта грань писателем намеренно
выделена, непросто увидеть эту связь, понять ее смысл и художественную
структуру.
Нос.
Фантастика повести
выстроена преимущественно на фоне живых бытовых иллюзий. Быт в его
многообразном, многоликом выражении становиться не столько фоном повести,
сколько именно входит внутрь сюжета, определяет сущность характеров героев.
В фантастике «Носа» всюду
ощущается реальность подтекста, его генетические бытовые картины. Ковалев обнаружил
свою пропажу 25 марта День благовещенья. Тогда, когда надо было явиться в
церковь при всем параде.
Пропавший с лица Ковалева
нос выводит героя из состояния праздного самодовольства. Однако «движение»
героя только подчеркивает фантастическую неподвижность сюжетного действия, и в
конечном итоге неизменность и самого героя. Фантастическое, ориентированное на
быт, обновляет не бытие героя, а взгляд читателя на привычное, повседневное.
День, когда происходит
событие – пятница. А именно, 25 марта – День Богородицы, день гаданий. А нос
пропал в ночь с четверга на пятницу, и, как известно, в русской народной
демонологии пятница почиталась днем, связанным с нечистой силой. В пятницу, по
народному чернокнижию, должны сбываться сны, сон с четверга на пятницу
считается вещим.
Страницы: 1, 2, 3, 4 |