Курсовая работа: Иосиф Бродский: до и после...
Из мышиной суеты с
ее шуршанием возникает образ, неясный, колеблющийся. Когда-то за шторой стоял
Полоний, выдал себя шумом, и Гамлет с возгласом "Крысы!" проткнул его
шпагой. Когда-то Петр Степанович Верховенский предложил Кириллову смотреть на
него, Петра Степановича, как на мышь, а вскоре уже стоял против окна, в углу,
между стеною и шкафом, Кириллов, и был готов к тому, чтобы через минуту
застрелиться. Когда-то в светелке, не за шторой, а за дверцей, не стоял, а
висел Николай Ставрогин, гражданин кантона Ури... ("Бесы"
Достоевского). Слово следует за словом по звуковым и смысловым ассоциациям, слова
вызывают образ, за которым тянутся другие и приводят к мысли об умирании. [1,
с.269]
Конфликт между
временем и пространством принимает часто форму противостояния былого и черного.
Белый - цвет пустоты, цвет смерти, цвет - ничто. В занесенном снегом мире
остаются только черные следы:
Если что-то
чернее, то только буквы.
Как следы
уцелевшего чудом зайца.
Поэт сводит
картину мира к белому листу бумаги и черным буквам. Зачернить стихами бумагу -
единственный способ придать смысл пустоте.
Отсюда и понимание
стиха как понятия временного, вечного.
Творчество
Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и
атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и - одновременно -
разнопланова. Не случайно один из его лучших сборников назван в честь музы
астрономии - Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:
Днем и при свете
слепых коптилок,
видишь: она ничего
не скрыла
и, глядя на
глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса,
где полно черники,
реки, где ловят
рукой белугу,
либо - город, в
чьей телефонной книге
ты уже не
числишься. Дальше к югу,
то есть к
юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке
лошади-пржевали;
лица желтеют. А
дальше - плывут линкоры,
и простор
голубеет, как белье с кружевами.
Отсюда, из этой
многомерности восприятия мира вытекает и еще одна особенность его поэтического
мышления: Бродский никогда не был политическим поэтом, хотя он - сын своего
времени. По своей природе он аполитичен, ибо Поэту всегда противна сама идея
власти - какой бы она не была. Просто он - больше политики, и власти - как
носитель более вечной категории - языка. [5, с.74]
Развитие поэта
вело его все дальше к одиночеству, это было им же предсказано. Причина его
таится не столько в исходе политической тяжбы с не распознавшим его талант
государством, сколько в поэтическом кредо Бродского, его экзистенциальной
позиции.
Простая, жестокая
мысль о том, что свобода художника обретается ценой одиночества, а, если
перефразировать Брехта, абсолютная свобода стОит абсолютного одиночества,
приходит на ум, когда читаешь стихи из "Урании":
Вечер. Развалины
геометрии.
Точка, оставшаяся
от угла.
Вообще: чем
дальше, тем беспредметнее.
Так раздеваются
догола.
Но
останавливаются. И заросли
скрывают
дальнейшее, как печать
содержанье
послание...
Одиночество, в глазах
обывателя, вещь не менее стыдная, чем голое тело. Чем дальше, тем прозрачнее
становится воздух стихов Бродского, тени удлиняются, оказываясь куда длиннее
человеческих фигур, которые к тому же все чаще оборачиваются мраморными
изваяниями, не приспособленными для диалога.
Склонность к
длиннонотам, порою свойственная Бродскому, толкающая мысль все с большей
скоростью вращаться по кругу, приобретает другое значение: мысль круто
разворачивается к воспоминанию и сладостно вязнет в нем, в том месиве
человеческой жизни, где не было ни свободы, ни одиночества, где было все
несовершенно, но зато БЫЛО: длинноноты превращаются в признания:
Мне нечего сказать
ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в
какую землю лягу.
Скрипи, скрипи,
перо! переводи бумагу.
В сущности, это не
так, это только "часть речи" - уступка отчаянию; ведь именно
"так раздеваются догола". Однако, как помним, спохватываются,
"останавливаются". Движение начинается в другую сторону. Мы словно
оказываемся в некой геометрической фигуре, в поле сильных разнонаправленных
эмоций. Отчаяние сменяется любовью, это особый вид любви, дань давней
философской традиции, amor fati (любовь к року), стоическая позиция, позиция,
совмещающая любовь и отчаяние, на полпути от отчаяния к любви. [4, с.210]
Что сказать мне о жизни?
Что казалась длинной.
Только с горем я
чувствую солидарность.
Но пока мне рот не
забили глиной,
из него
раздаваться будет лишь благодарность.
"...зачастую,
когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает
английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А
какую рифму принимают эти издержки, уже безразлично" - так говорит
Бродский о "технологии" своего творчества. "Больше всего меня
занимает процесс, а не его последствия". "...когда я пишу стихи по-английски,
- это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я
часто ловлю себя на том, что процессы психологические,
эмоционально-акустические идентичны". [3, с.128]
Ветренно. Сыро,
темно. И ветренно.
Полночь швыряет
листву и ветви на
кровлю. Можно
сказать уверенно:
здесь и скончаю я
дни, теряя
волосы, зубы,
глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что
шлемом суздальским,
из океана волну,
чтоб сузился,
хрупая рыбу,
пускай сырая.
Бродский, подобно
Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий на
предшественников. В приведенном отрывке из стихотворения "1972" есть
намек на "Слово о полку Игореве", в конце перефразирован Гейне;
другое стихотворение начинается: "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря..."
- это "Записки сумасшедшего" Гоголя. Неожиданно возникает Хлебников:
[1, с.271]
Классический
балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш
грог и целовали в обе,
и мчались лихачи,
и пелось бобэоби,
и ежели был враг,
то он был - маршал Ней.
Поэтический мир
Бродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат:
отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский был
изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в
поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел "детскую болезнь"
определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так
называемое "шестидесятничество", основной пафос которого
определяется... впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в
ранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
в конце длинной
городской улицы...
У подножья
пьедестала - ручаюсь -
каждое утро будут
появляться
цветы...
Подобные стихи о
памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна, и Бродский в конце 50-х годов
явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в поэзии
юного Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно темы
расставаний жанр, смешиваясь с темой абсурдности жизни и смотрящий из всех
щелей смерти:
Смерть - это все
машины,
это тюрьма и сад.
Смерть - это все
мужчины,
галстуки их висят.
Смерть - это
стекла в бане,
в церкви, в домах
- подряд!
Смерть - это все,
что с нами -
ибо они - не
узрят.
Такой бурный
"пессимизм" в сочетании с "фрондой" был чреват общественным
скандалом.
Любовь - мощный
двигатель поэзии Бродского, порою кажущийся намеренно форсированным. Обычная
любовь переплетается с отчаянием и тревогой, образуя синкретический образ любви
к возлюбленной, родине, несовершенному миру, року и др. Любовная трагедия может
обернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:
Петров женат был
на ее сестре,
но он любил
свояченицу; в этом
сознавшись ей, он
позапрошлым летом,
поехав в отпуск,
утонул в Днестре.
("Чаепитие")
Фарс разлагает
любовь - особенно тогда, когда она слаба, - на составные, чреватые натурализмом,
элементы:
Сдав все свои
экзамены, она
к себе в субботу
пригласила друга;
был вечер, и
закупорена туго
была бутылка
красного вина.
("Дебют")
Однако откровенно
"раздевающий" взгляд редко доминирует, находясь в
"связанном" виде, обогащаясь, нейтрализируясь или преображаясь
благодаря иронии.
Роль иронии в
поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Мог
назвать поэзию Бродского поэзией здравого смысла, так велик в ней момент
сдержанности, самоотчуждения, "постороннего" взгляда. [4, с.214]
Бродский о главном
не говорит прямо, а всегда уклончиво, обиняками. Заходит с одной и с другой
стороны, ищет все новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структура
стихотворения Бродского в принципе открыта. Так возникают укрупненные массивы
слов, разбитых на стихи. Обычно видна художественная целесообразность каждого
эпизода, а композиция часто основана на симметрии, так что массы стихов
относительно легко обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в
коротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных
нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушения
формы. Так в стихотворении "Сонет" (1962), где не соблюдено ни единое
правило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного: в
нем 14 стихов: [1, с.272]
Мы снова проживаем
у залива,
и проплывают
облака над нами,
и современный
тарахтит Везувий,
и оседает пыль по
переулкам,
и стекла переулков
дребезжат.
Страницы: 1, 2, 3, 4 |