Курсовая работа: Эстетические взгляды И.А. Бродского (на материале нобелевской лекции 1987 года)
В нобелевской лекции
Бродский говорит: « Язык и, думается, литература – вещи наиболее древние и
неизбежные, чем любая форма общественной организации…».[13] Итак, язык, по
Бродскому категория вечная. И сам человек сводится к голосу. Только там, в
языке, достижимо бессмертие: «…От всего человека нам остается часть речи».[3,
431] Язык был всегда. А поэт приходит в этот мир, дабы стать орудием языка,
служить ему и в итоге слиться с ним в вечность: «Не язык является средством
поэта, а он – средством языка к продолжению своего существования».[13] Сила
языка стоит над личностью, и эта сила у Бродского принимает форму религии. Но
вот что интересно – Бродский – при всей его чувствительности к различным формам
несвободы – соглашается быть слугой языка. Скорее всего, это связано с тем, что
для Бродского было невыносимым находится в зависимости от чьей-либо личной
воли. Язык же не личность со своими прихотями, а нечто большее, вечное, близкое
судьбе, мировой закономерности философии. В свое время одна строка Одена
произвела целый переворот в голове Иосифа Бродского: «Время…боготворит язык»[6, 183]. После этого поэт можно сказать прозрел, эта
строка навсегда определила его творческую философию: «Если время боготворит
язык, это значит, что язык больше или старше, чем время, которое в свою очередь
больше и старше пространства…Так что, если время синонимично, нет, даже вбирает
в себя божество – боготворит язык, откуда тогда происходит язык? И не является
ли тогда язык хранилищем времени? И не являются ли те, кем жив язык, теми, кем
живо и время?»[6, 184]. Больше всего Бродского
поразило то, что современники прошли мимо этой строчки Одена, она не
перевернула их мир, оставила равнодушными. Полностью высказывание Одена
выглядит так: «Время, которое нетерпимо к храбрости и невинности и быстро
остывает к физической красоте, боготворит язык и прощает всех, кем он жив,
прощает трусость, тщеславие, венчает их головы лавром»[6, 184]. Иными словами,
время – это судья, который одно осуждает на уничтожение (все традиционно
считающееся ценным – храбрость, невинность, физическую красоту), а другое же
оправдывает, именно все обычно презираемое, низкое – в частности, трусость и
тщеславие. По мнению Яржембовского, в этой мысли Одена нет ничего
оригинального, «это просто поэтическая формулировка закона энтропии: время
способствует деградации, оно разрушает всякие ценности в этом мире».
Примечательно, что Оден ставит язык в один ряд с явлениями, «повышающими
энтропию мира»[6, 185]. Выходит, что Оден говорит как раз нечто противоположное
тому, что из него вычитал Бродский. Лев Лосев, друг Иосифа Бродского, заметил о
его творчестве: «отсутствие формального образования, в частности
лингвистического, привело к тому, что Бродский сделал из языка идол». [6, 183]
«Гении часто – автодидакты», поэтому до конца им верить нельзя. В противовес
Иосифу Бродскому можно взять мнение также гениального литератора В.В.Розанова,
который писал: «Литература для меня – как штаны. Обойтись без них я не могу, но
и поклоняться им тоже не стану».[6, 183]
И.Бродский находится в
постоянной болезненной зависимости (« как впадают в зависимость от наркотиков
или алкоголя» [13]) от языка, он не может не писать, по его мнению, таким и
должен быть настоящий стихотворец: «Пишущий стихотворение пишет его, прежде всего
потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления,
мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии
отказаться от повторения этого опыта…Человек, находящийся в подобной
зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».[13]
2.2 Искусство и
Бродский
Искусство есть искусство…
И.Бродский
Во второй,
послевводной, части своей Нобелевской лекции Бродский обращается к теме
искусства. Думается, что эта тема одна из основных, спорных и тревожных для
писателей и поэтов эпохи конца XX
века. Выше уже говорилось о том, что И.А.Бродский вступает в некий диалог с
А.И.Солженицыным. Диаметрально их взгляды расходятся именно в вопросе
искусства. Вообще Бродского и Солженицына можно считать двумя
сторонами-антиподами одной медали, одной действительности. И.Бродский пишет:
«Если искусство чему-то и учит (и художника в первую голову), то именно
частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее
буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно
поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности,
отдельности…».[13] Итак, искусство по Бродскому учит частности, рождает
собственные переживания, вслед за которыми (и только так) может родиться
личность. А частная личность, как мы уже отмечали, для Бродского гораздо важней
всего человечества (людей в массе он действительно не любит, а личностей в
своей частности – вполне). Солженицын же, напротив, говорит о том, что
искусство «работает» на единение людей, передавая им бесценный, накопленный
другими поколениями опыт: «От человека к человеку, восполняя его
куцое земное время, искусство переносит целиком груз чужого долгого жизненного опыта
со всеми его тяготами, красками, соками, во плоти воссоздает опыт, пережитый
другими, и дает усвоить как собственный».[19] Солженицын идет дальше, говоря, что
« еще в одном бесценном направлении переносит литература неопровержимый
сгущенный опыт: от поколения к поколению. Так она становится живою памятью
нации. Так она теплит в себе и хранит ее утраченную историю в виде, не
поддающемся искажению и оболганию. Тем самым литература вместе с языком
сберегает национальную душу».[19]Стоит ли говорить о том, насколько эти взгляды
чужды миропониманию Бродского. Если Солженицына можно назвать преемником
русской классической литературы, то Бродский являет собой нечто новое, феномен
не-классический. Всегда в литературе, а в русской в частности, стоял вопрос о
том, должна ли стоять литература на страже моральных порядков общества, иными
словами, насколько этичной должна быть литература и искусство в целом. Исследователь Назаров пишет о том, что писателю чувство
нравственного долга не позволяет сбросить нравственный закон. Писатель как бы
несет ответственность за состояние окружающего мира. На этом основании у
писателя может возникнуть чувство внутренней «трагической» расколотости «между
следованием нравственному долгу и благоговением перед тайной Красоты». [4, 419]
«Гражданственность как проявление любви к ближнему, своему народу и миру – одна
из таких ценностей, которой не раз приносилось в жертву творчество».[4, 419]
Для Бродского это нехарактерно настолько, насколько это возможно. Вообще в
контексте творчества Иосифа Александровича уместно говорить о переоценке, лучше
– сдвиге ценностей в сторону искусства. Или еще можно сказать, что из
ценностного триединства Истины, Добра и Красоты И.Бродский выбирает Красоту.
Создавая свои произведения, Бродский менее всего думает о воспитании
нравственных чувств и следовании гражданскому долгу. В работе «Дегуманизация
искусства» Ортега-и-Гассет, исследуя феномен «нового искусства», приходит к
выводу о том, что «искусство стремится к тому, чтобы произведение искусства
было лишь произведением искусства».[1, 227] Это же у Бродского. Вспомним одну
его строчку, напоминающую восточные Мантры: «искусство есть искусство есть
искусство»(«Два часа в резервуаре», 1965г.). Отсутствие в строке знаков
препинания создает своеобразную ауру магического заклинания вокруг строки.
Бродский будто дает право читателю самому расставить акценты туда, где они, по
мнению читателя, нужны, нимало не заботясь о том, чтобы его творение
трактовалось верно. Как поймут и поймут ли – личное дело каждого. Существует
мнение, что позиция «автор-читатель» - это взаимотворческий акт. Читатель
является непосредственным соучастником произведения. Автор и читатель вступают
в некую литературную связь, объединяющую их. У Бродского подобная позиция также
существует: «Роман или стихотворение не монолог, но разговор писателя с
читателем - разговор, повторяю, крайне
частный, исключающий
всех остальных, если угодно – обоюдно мизантропический».[13] У Бродского
читатель не объединяется с автором, а лишь говорит с ним. Автор не занят тем,
чтобы провести собеседника по лабиринтам своей мысли, указать на главные
моменты, где-то помочь раскрыть идею. Писатель и читатель, со слов Бродского,
«обоюдные мизантропы». Выходит, что между ними духовно-нравственной связи нет. «Роман
или стихотворение есть продукт взаимного одиночества»[13], но не творчества.
Посмотрели друг на друга, поговорили, но каждый остался сам по себе.
Справедливым видится замечание Ортеги-и-Гассета о том, что эта поэзия (нового
искусства) « не нуждается в том, чтобы быть «прочувствованной», так как в ней
нет ничего человеческого, а потому нет ничего трогательного»[1, 248]. В
теоретической части мы уже рассматривали вопрос о «дегуманизации» нового
искусства, и о «дегуманизации» у Бродского как представителя этого искусства.
2.3 Категория
эстетического и Бродский
Третим, но не последним
по важности, является вопрос о взглядах И.А.Бродского на категорию
эстетического. Бродский пишет: « Всякая новая эстетическая реальность уточняет
для человека реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики; понятие «хорошо»
и «плохо» - понятия, прежде всего эстетические». [13]По Бродскому эстетика –
первична. Чувство прекрасного заложено в человеке изначально. Он бессознательно
делает свой эстетический выбор, а этика появляется в человеке уже как результат
осмысленный, либо привитый семьей традицией и так далее. Поэтому эстетическое
чувство, эстетическое переживание важней этического.
Эстетика, как «мать
этики», диктует ей понятия о том, «что хорошо, а что плохо», что красиво, а что
безобразно, предваряя тем самым понятия добра и зла. Но ведь эстетика эстетике
рознь. Есть эстетика воспевания прекрасного, скажем, в художественных полотнах А.Куинджи,
изображающего природу, но вместе с тем существует эстетика парнасцев и
О.Уайльда, эстетизирующих «состояние падшести» мира. Исследователь Назаров
пишет: «В наше время, оторванное от религиозного осмысления искусство дало не
только «другую» красоту, но и явно демонические жанры сознательного поклонения
силам зла».[4, 424] В связи с этим существует ряд исследователей, причисляющих
Бродского именно к таким поэтам демонического толка. Назаров спорит с таким
видением, говоря, что «Бродский не отвергает этику: она у него лишь несколько
умалена, вторична – как он говорит об этом в Нобелевской речи – по отношению к
Красоте».[4, 424]
Страницы: 1, 2, 3, 4 |