Курсовая работа: Эстетические взгляды И.А. Бродского (на материале нобелевской лекции 1987 года)

Литература модерна, а за ней и постмодернизма, явила качественно новую концепцию искусства, отличную от классической русской литературы. Это связано с новым утвердившемся неевклидовым пониманием мира, с изменившимися представлениями о человеке и всем человечестве, человечестве «на роковом рубеже» (А.Белый). И.Бродский говорит о «катастрофизме» умонастроений – рушатся общественные устои, идеалы, пересматривается система ценностей (Вспомним его эссе «Катастрофы в воздухе»). В связи с катаклизмами 20 века, мировыми войнами, научно-технической революцией, информационным взрывом, со всевозрастающей ролью «машины» в человеческом мире утрачивается вера во всемогущество человека, неограниченные возможности его разума и величие сердца. Т.Адорно характеризует постмодернизм как культуру, снижающую дееспособность человека. Гуманизм, утвердившийся еще в эпоху Возрождения, теряет свое значение. Еще в начале 20 века А.Блок писал, что «в мире звучит колокол антигуманизма»[20]. В философии все это выльется в рассуждения Ортеги-и-Гассета о дегуманизации искусства: «Далекий оттого, чтобы по мере сил приближаться к реальности, художник решается деформировать реальность, разбить ее человеческий аспект, дегуманизировать ее»[1]. Новое искусство вытесняет человека из своей среды, «человеческое содержание произведения становится настолько скудным, что делается почти незаметным». И.Бродский же видел свою эпоху так: «...Думаю, что наступающая эпоха, обновляющийся мир будет менее духовным, более релятивистским, более безразличным, я бы сказал менее человечным». В 1971 году Иосиф Александрович напишет стихотворение «Натюрморт», в котором сделает столь непривычное для русской литературы признание: «Я не люблю людей». Но если рассматривать произведение в контексте других стихотворений этого периода, то можно сделать вывод о том, что это нечто более сложное, чем просто откровение мизантропа. За словами поэта о нелюбви к людям стоит сложный комплекс переживаний и дум, основанный на том, что частная личность поэту дороже всего человечества, спасение – не в массе, а в независимой личности.

Характерным для Бродского, как для представителя своей эпохи, является трагедийное восприятие мира. Идея бытия Бога не кажется уже такой уж незыблемой. Широкое распространение получают идеи Ницше с его «Бог умер». Но если Бога нет, то нет и инобытия, есть одно только небытие (Хотя нельзя сказать однозначно об отношении поэта к Богу. Этот вопрос требует детального рассмотрения). Отсюда идет обостренное ощущение краткости, скоротечности жизни, осознание собственной смертности: «Они умрут. Все. Я тоже умру. Это бесплодный труд. Как писать на ветру» (И.Бродский). Жизнь отдельного человека коротка и отмерена, и он от невозможности продлить ее во времени, делает попытки раздвинуть ее в пространстве, раздвинуть рамки бытия за счет сознания, памяти, обращению к истории, другому времени.

Вообще сама тема времени, вернее, метафизика времени, по вполне обоснованному признанию критики, является центральной в творчестве Бродского. Поэт будто ведет ежесекундный счет времени, отражая его в вещах и предметных символах (вспомним цикл «Посвящается стулу» (1987) , стихотворения «Примечания папоротника»(1989), «Я не то что схожу с ума..»(1976) и т.д.). Во многих стихах Бродского композиция стихотворения выстраивается в виде некой невидимой оси-времени, на которую нанизывается «посекундно» вещный мир лирического субъекта. К примеру, в стихотворении «Осенний вечер в скромном городке»:

…а Время

Взирает с неким холодом в кости

На циферблат колониальной лавки,

В чьих недрах все, что мог произвести

Наш мир: от телескопа до булавки.

Здесь Время как бы очерчивает собой картину провинциального городка, являясь при этом чем-то надчеловеческим, внушающим страх. Природа времени у Бродского имеет хищную, неизбежную, смертоносную сущность: «Время создано смертью…» («Конец прекрасной эпохи»(1969)). Как отмечает Колобаева, «за этой афористической формулой – время личное, субъективное, воспринятое человеком. Чем острее воспринимается жизнь, тем с большей остротой чувствуется смерть».[5]

Еще одной немаловажной особенностью поэтики Бродского становится мотив «тавталогичности» жизни (лично я бы связала это с детством и молодостью поэта, проведенными в советском Ленинграде, где жизненной альтернативностью и не пахло. Очень ярко иллюстрирует монотонность жизни бытовавшая в то время шутка (шутка ли?): «Дом-работа-санаторий, дом-работа-крематорий»). Повторяемость звучит, к примеру, в «Двадцати сонетах Марии Стюарт» (1974):

Сегодня, превращаясь во вчера,

Себя не утруждает переменой…

И.Бродский говорил, что «история не стоит», полагая, что человек не меняется в истории, при видимой перемене эпох, с «переменой империй». Эту мысль поэт ярко проиллюстрировал в пьесе «Мрамор» в одном из диалогов Туллия с Публием, где показал, какую роль играет в жизни человека «клише».

В свое время А.Солженицын написал эссе о поэтическом творчестве И.Бродского: «Беззащитен оказался Бродский против издерганности нашего века: повторил ее и приумножил, вместо того, чтобы преодолеть, утишить. (А ведь до какой бы хаотичности ни усложнялся нынешний мир – человеческое созданье все равно имеет возможность сохраниться хоть на один порядок да выше)».[7] Мыслям Солженицына вторит ряд исследователей, полагавших, что своей поэзией Бродский «космос превращает в хаос». Такое видение мира можно опять же связать со временем, в которое творил поэт, а прежде всего с децентрализованностью мира, отсутствием доминанты в различных сферах жизни (будь то экономика, политика, социология и др.). В мире нет гармонии и, кажется, сам человек в ней больше не нуждается. Это же самое отражает искусство (вспомним авангард с его «разрушением» формы) и литература, в частности. Если говорить о Бродском, то даже в самом расположении стихов, не хронологически выстроенном, видится подтверждение этого тезиса. В том же эссе, посвященном творчеству Иосифа Александровича, Солженицын делает акцент на расположении стихов сборнике: « В каком порядке стихи расположены? Не строго хронологически, этому порядку Бродский не вверяется. Значит, он нашёл какую-то иную внутреннюю органическую связь, ход развития? Тоже нет, ибо, видим: от сборника к сборнику последовательность стихов меняется. Стало быть, она так и не найдена». [7, 180] А раз не найдена, стало быть нет там гармонии и космоса. И нужна ли она, эта гармония?

2.  Особенности эстетических взглядов И. Бродского на материале Нобелевской лекции 1987 года

Разговор о Бродском и постмодернизме был бы не полным без эстетических взглядов поэта, которые он наиболее ярко и подробно изложил в Нобелевской лекции 1987 года, в которой, можно сказать, вступает в полемику или лучше – в диалог со своим не менее гениальным современником, Александром Исаевичем Солженицыным. Нет сомнений, что Нобелевская лекция И.Бродского – ключ к пониманию всего, что было создано поэтом и публицистом Бродским за свой недолгий (по сравнению с тем же Солженицыным) жизненный путь. Итак, Нобелевский лекция – это некий итог творчества и жизни, некая концентрация взглядов и идей поэта, высказанных им самим.

В Нобелевской речи Бродского можно выделить три основных момента, на которые стоит обратить пристальное внимание, так как они как раз и своеобразный экскурс в поэтический мир Иосифа Бродского. Это отношение поэта к языку, к искусству, к категории эстетического. Поэтому будет уместным подробнее остановиться на каждом из этих взглядов в отдельности.

2.1 Язык и Бродский

Одним из самых важных для И.А.Бродского вопросов, которому он уделяет большое внимание и в лекции, и в интервью, и в эссе, и во всем своем творчестве является вопрос отношения поэта к языку. В отношении Бродского этот вопрос еще и сложный и чрезвычайно интересный.

В наше время многие исследователи обращались к теме «Язык и Бродский», но наиболее интересной кажется точка зрения С.Яржембовского, который называет Иосифа Александровича «язычником» (от слова «язык»). Яржембовский пишет: «Поэт всегда оракул. Он переводит на человеческий язык то, что было подслушано им в божественных сферах. В древности именно поэты считались первоисточником человеческого знания». [6, 182] Разумеется, оракул не может не изъясняться двусмысленно, не говоря уже о том, что порой он вообще может обмануть («много лгут поэты»). Но если оракул и обманет, то совершенно искренне, ненамеренно. Что же до современного поэта, то он не просто оракул, а еще и филолог. Иногда филолог даже в большей степени, чем поэт. Он уже не говорит вполне бессознательно, всецело отдаваясь поэтическому вдохновению, он пристально, критически относится к форме своей речи, он с головой погружается в стихию языка, он влюблен в свое орудие производства. Выходит, что «… литература перестает отображать мир, а сама становится миротворчеством. Язык водворяется на место демиурга».[6, 183] Для Бродского мир стихотворения, мир языка и есть мир реальный: «Стихотворение, будучи актом сознательным, есть не перифраза реальности и не ее метафора, но реальность как таковая».[13] Или: «Любая реальность стремится к состоянию стихотворения – хотя бы ради экономии».[13] Бродский создает собственный словесный мир, в котором «за сегодняшним днем стоит неподвижно завтра, как сказуемое за подлежащим». Мир реальный и мир языка перемешиваются. И получается уже не понятно, какой мир реальней. Хотя Бродский свой выбор сделал, явно не в пользу окружающей (В России – диктата, в США – одиночества) действительности. В поэтическом мире Бродского существуют свои законы, установленные единственно возможным в нем Богом – Языком: «Если Бог для меня и существует, то это именно Язык».[13] Но вот что странно: читая стихи Иосифа Александровича, мы видим, какие совершенно невероятные словесные па «выделывает» поэт, язык для него не только Бог, но и материал, гибкий и податливый. Иногда создается впечатление, что он нарочно с какой-то даже жестокостью «выжимает» язык, заставляя его вступать в ломаный ритм и ставить в один ряд слова, которые вместе сложно представить. «Накопление невысказанного ведет к неврозу»[21], - пишет Бродский, очевидно подразумевая под этим отрицание тайны личностного, интимного мира. Все может и должно быть высказано. Поэтому Бродский в своем словесном потоке всегда доходит до конца, «дожимая» язык (вспомним, что И.Бродский не чурался даже использованием нецензурной лексики).

Страницы: 1, 2, 3, 4