Владимир Владимирович Набоков. Дар
Владимир Владимирович Набоков. Дар
Владимир Владимирович Набоков. Дар
Герой
романа — Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын
знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода — бедствует в Берлине
второй половины 20-х гг., зарабатывая частными уроками и публикуя в русских
газетах ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в
себе огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки,
единственный его кумир среди современников — поэт Кончеев. С ним он и ведет
неустанный внутренний диалог «на языке воображения». Годунов-Чердынцев,
сильный, здоровый, молодой, полон счастливых предчувствий, и жизнь его не
омрачается ни бедностью, ни неопределенностью будущего. Он постоянно ловит в
пейзаже, в обрывке трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего
счастья, которое для него состоит из любви и творческой самореализации.
Роман
начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр
Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к
кумиру интеллигенции, живет с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно
застрелился после странного, надрывного «menage, а trois») обещает ему показать
восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия
оказывается статьей из старой берлинской газеты — статьей совершенно о другом.
Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты
публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается
фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая
пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором
тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся
смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и
их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве,
оказывается игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке
смешных неудач и ошибок, — завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает
сквозная тема «Дара» — тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев
забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист
Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите
Львовне, у которой бывает русская молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей
возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намек судьбы, и встреча его
с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей
главы.
Во
второй же Чердынцев принимает в Берлине мать, приехавшую к нему из Парижа. Его
квартирная хозяйка, фрау Стобой, нашла для нее свободную комнату. Мать и сын
вспоминают Чердынцева-старшего, отца героя, пропавшего без вести в своей
последней экспедиции, где-то в Центральной Азии. Мать все ещё надеется, что он
жив. Сын, долго искавший героя для своей первой серьезной книги, задумывает
писать биографию отца и вспоминает о своем райском детстве — экскурсиях с отцом
по окрестностям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении этюдов,
сладости уроков, — но чувствует, что из этих разрозненных заметок и мечтаний
книга не вырисовывается: он слишком близко, интимно помнит отца, а потому не в
состоянии объективировать его образ и написать о нем как об ученом и
путешественнике. К тому же в рассказе о его странствиях сын слишком поэтичен и
мечтателен, а ему хочется научной строгости. Материал ему одновременно и
слишком близок, и временами чужд. А внешним толчком к прекращению работы
становится переезд Чердынцева на новую квартиру. Фрау Стобой нашла себе более
надежную, денежную и благонамеренную постоялицу: праздность Чердынцева, его
сочинительство смущали её. Чердынцев остановил свой выбор на квартире Марианны
Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему нравилась эта пара
(престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с московским выговором и московскими
же застольными шуточками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы
ненароком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром
что платье принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от
первого брака, а её подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на
переделку.
Знакомство
Чердынцева с Зиной, которая давно заочно влюблена в него по стихам, составляет
тему третьей главы. У них множество общих знакомых, но судьба откладывала
сближение героев до благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна,
начитанна, тонка, её страшно раздражает жовиальный отчим (отец её — еврей,
первый муж Марианны Николаевны — был человек музыкальный, задумчивый, одинокий).
Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об её
отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с ним по Берлину, где
все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют долгие томительные поцелуи,
но ничего более. Неразрешенная страсть, ощущение близящегося, но медлящего
счастья, радость здоровья и силы, освобождающийся талант — все это заставляет
Чердынцева начать наконец серьезный труд, и трудом этим по случайному стечению
обстоятельств становится «Жизнь Чернышевского». Фигурой Чернышевского Чердынцев
увлекся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной
противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в результате
долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в послереволюционной
России все стало так серо, скучно и однообразно? Он обращается к знаменитой
эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но обнаруживает в жизни
Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою
жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии
всех последующих поколений, отравленных обманной простотой дешевого, плоского
прагматизма.
«Жизнь
Чернышевского», которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множество врагов и
наделали скандал в эмиграции (сначала книга была опубликована без этой главы),
посвящена развенчанию именно русского материализма, «разумного эгоизма»,
попытки жить разумом, а не чутьем, не художнической интуицией. Издеваясь над
эстетикой Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим
учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает его
любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в литературу и
общественную жизнь после освобождения… В крови Чернышевского есть та самая
«частичка гноя», о которой он говорил в предсмертном бреду: неумение органично
вписаться в мир, неловкость, физическая слабость, а главное — игнорирование
внешней прелести мира, стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот
на вид прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный
подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на возможность
общественного переустройства, в то время как никакое общественное
переустройство не может и не должно занимать художника, отыскивающего в ходах
судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший
эстетический смысл, узор намеков и совпадений. Эта глава написана со всем
блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой главе сбываются все мечты
Чердынцева: его книга увидела свет при содействии того самого добряка Баха, над
пьесой которого он покатывался со смеху. Её расхвалил тот самый Кончеев, о
дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: её мать и
отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной
Мерц остаются вдвоем. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь
рассказом о смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в
будущую жизнь. «Ничего нет, — говорит он перед смертью, прислушиваясь к плеску
воды за занавешенными окнами. — Это так же ясно, как-то, что идет дождь». А на
улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских поливает цветы на
балконе.
Тема
ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от квартиры Чердынцев оставил в
комнате, ключи Зины увезла Марианна Николаевна, и влюбленные после почти
свадебного ужина оказываются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском
лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердынцева к Зине — любовь, которая вплотную
подошла к своему счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, — не
нуждается в ключах и кровле.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://briefly.ru/
|