Виктор Олегович Пелевин. Чапаев и Пустота
Виктор Олегович Пелевин. Чапаев и Пустота
Виктор Олегович Пелевин. Чапаев и Пустота
Одна
из фундаментальных вещей Пелевина построена вокруг одного из самых
фундаментальных психологических образов, вокруг архетипа квадрицы. В одной
палате психиатрической больницы лежат четверо больных. Каждый поочередно
рассказывает свою историю или, точнее, не историю, а описывает свой мир. В одном
из миров соответствующий персонаж вступает в алхимический брак с Западом
(психический больной Просто Мария — с Шварценегером). В другом — в алхимический
брак с Востоком (Сердюк — с японцем Кавибатой). Один из миров — это мир
главного героя, Петра Пустоты, который вместе с Василием Ивановичем Чапаевым и с
Анной воюет на Восточном фронте (центральный мир повествования). Четвертый мир
(рассказчик — свихнувшийся бандит Володин) сам распадается на четыре
составляющие части личности рассказчика: внутренний подсудимый, внутренний
прокурор, внутренний адвокат и «тот, кто от вечного кайфа прется». Повторная
четверица как бы усиливает центральную символику произведения для тех
читателей, которые не поняли её из символической фигуры четырех больных в одной
палате.
Архетип
четверицы, несмотря на формальную простоту сюжета (сумасшедший выписывается из больницы,
потому что переживает прозрение, хотя и не то, на которое рассчитывал врач, а именно:
больной приходит к выводу, что этот мир иллюзорен), придает произведению
глубину, многоплановость.
В
тексте обильно представлена и символика, так сказать, второго ряда. Например,
фрагмент: «Мы оказались на идущей в гору грунтовой дороге. С левого её края
начинался пологий обрыв, а справа вставала выветрившаяся каменная стена
удивительно красивого бледно-лилового оттенка», — представляет собой цепь
символов, являющихся в сновидениях, которые называют великими сновидениями.
Обрыв слева тут означает бессознательное человека, каменная гора справа — это
сознание. Подъем символизирует сложность погружения в бессознательное (мешает сознание).
Конечно,
Пелевин сам не придумывает всю философскую подоплеку своего произведения. Это же
художественный текст. Явным заимствованием являются манипуляции барона Юнгерна
с Петькой; они удивительно точно повторяют ритуалы Дона Хуана, учителя Карлоса Кастанеды.
В
качестве параллельного сюжета повествования Пелевин намеренно берет жизнь и мысли
Василия Ивановича Чапаева. Тут автор совмещает простоту затертых до дыр
народной молвой анекдотических образов с философской глубиной и задушевностью
бесед этих же персонажей книги. Это противопоставление подготавливает читателя
к восприятию основного конфликта произведения, конфликта между реальностью и представлением
о ней. Существует ли реально этот мир? Он не более реален, чем тот Василий
Иванович, который живет в анекдотах.
Если
Айвазовский расписывается на обломке мачты, болтающейся среди волн, то у Пелевина
мы встречаем своеобразную подпись, описание стиля писательской работы. В сцене
знакомства Петра Пустоты со своей медицинской картой автор по сути дела говорит
не о персонаже повествования, а о себе самом, что «его мысль, «как бы
вгрызаясь, углубляется в сущность того или иного явления». Благодаря такой
особенности своего мышления в состоянии «анализировать каждый задаваемый
вопрос, каждое слово, каждую букву, раскладывая их по косточкам».
В
книге «Чапаев и Пустота» есть немало любопытных и нравоучительных мест. Мне
больше всего запомнилась как бы рекомендация автора, как литератору вести себя
с некоторыми критиками: «Будучи вынужден по роду своих занятий встречаться со множеством
тяжелых идиотов из литературных кругов, я развил в себе способность участвовать
в их беседах, не особо вдумываясь в то, о чем идет речь, но свободно жонглируя
нелепыми словами…»
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://briefly.ru/
|
