Реферат: Китайские стихи Николая Гумилёва

З а к о н н а я ж е н а

Есть ещё вино в глубокой чашке,

И на блюде ласточкины гнёзда.

От начала мира уважает

Мандарин законную супругу.

Н а л о ж н и ц а

Есть ещё вино в глубокой чашке,

И на блюде гусь большой и жирный.

Если нет детей у мандарина,

Мандарин наложницу заводит.

С л у ж а н к а

Есть ещё вино в глубокой чашке,

И на блюде разное варенье.

Для чего вы обе мандарину,

Каждый вечер новую он хочет.

М а н д а р и н

Больше нет вина в глубокой чашке,

И на блюде только красный перец.

Замолчите, глупые болтушки,

И не смейтесь над несчастным старцем.

Сплошной гиперкаталектический хорей, лишённый метрических зазоров, а потому звучащий в высшей степени монотонно, как нельзя лучше передаёт давно уже всем опостылевшую обыденность и бессмысленность происходящего, оставляя некое пространство и для чувств перевоплотившегося в китайца поэта, не без юмора организующего драматический полилог скорее всего заимствованных им действующих лиц.

Все стихотворения “китайского цикла” выполнены белым стихом, за исключением двух: уже упомянутой «Луны на море» и «Дороги», о рифмовке которой следует сказать особо. В первых четырёх катренах строго выдерживается перекрёстная рифма с тенденцией к тавтологичности почти рефренного типа:

Я видел пред собой дорогу

В тени раскидистых дубов,

Такую милую дорогу

Вдоль изгороди из цветов.

Смотрел я в тягостной тревоге,

Как плыл по ней вечерний дым,

И каждый камень на дороге

Казался близким и родным.

Но для чего идти мне ею?

Она меня не приведёт

Туда, где я дышать не смею,

Где милая моя живёт.

Когда она родилась, ноги

В железо заковали ей,

И стали чужды ей дороги

В тени склонившихся ветвей.

Однако в последнем четверостишии обозначившаяся было инерция резко нарушается: чётные стихи оказываются несозвучными, но зато весьма насыщенными общим смысловым полем:

Когда она родилась, сердце

В железо заковали ей,

И та, которую люблю я,

Не будет никогда моей.

Иными словами можно сказать: перед нами парадоксальный феномен сугубо смысловой рифмы, аналогичной столь любимому А.Блоком диссонансу “солнце–сердце”. Во всяком случае её ударная роль в выделении эффектом обманутого ожидания заключительного аккорда стихотворения несомненна.

6

Наш анализ версификационной поэтики цикла был бы неполным, если бы мы прошли мимо того, что ещё, кроме метрических, ритмических, строфических и фонических составляющих стихотворной формы, объединяет десять рассмотренных нами стихотворений Николая Гумилёва. Наиболее заметным интегрирующим фактором следует признать настойчивые лейтмотивные повторы, сшивающие все произведения в единую, скажем так, однородную в своём многоразличии “китайскую цепь”. Помимо уже упомянутого сквозного мотива “вина”, из текста в текст “перетекают” разнообразные мотивы водных стихий: “искусственного озера”, “прозрачного моря”, “маленького озера”, “воды”, которой “выводят пятно на шелку”, “озера”, по которому “вечерний ветер бродит, целуя осчастливленную воду”, “морей”, в которых плавают “священные поэты — драконы”, наконец, “воды”, к которой наклоняется лирический герой, захотевший умереть; “лодки остроносой”, лодки “из красного дерева”, “лёгкой ладьи”, “корабля золочёного”; “яшмового моста” и “моста вогнутого, как месяц яшмовый”; “чаш, расписанных драконами”, “чашки, полной водой” (в сравнении “маленького озера”) и “глубокой чашки”, в которой трижды “есть ещё вино”, а один раз его “больше нет”; “луны”, вечно сопровождающей море и женщину, “луны, восходящей на ночное небо”; трижды прозвучавшей “флейты”; “пенья птиц” и “пения женщины”; “неба”, “облаков”; “сердца”; “дома” и “фарфорового павильона”.

Но, пожалуй, самым активным и проникновенным интегратором всех стихотворений цикла оказывается синтезирующий их воедино образный мотив “отражения” (недаром, как указывалось, столь широко представлены естественные зеркала водных стихий). В лирической экспозиции причудливо (“вниз головой”) отразились беззаботные друзья, пьющие в фарфоровом павильоне “из чаш, расписанных драконами” “подогретое вино”; в следующем стихотворении мы застаём их за тем же приятным занятием уже “на лодке остроносой”; затем мы видим сложную обратную метафору в стихотворении «Природа», где не человеческая жизнь подражает (“отражая”!) природе, а природа — человеческой жизни; скрытую форму отражения можно наблюдать и в «Соединении», где “луна восходит на ночное небо”, а “вечерний ветер” целует “осчастливленную воду”, которая, надо полагать, отражает и то, и другое, и третье, а поскольку речь идёт о любовном “соединении”, то наверняка подразумевается высшая форма отражения; наконец, в заключительных стихотворениях «Поэт» и «Дом» это предположение находит более чем убедительное подтверждение: “Во взоры поэтов, забывших про женщин, // Отрадно смотреться луне” и “Но женщина в лодке скользнула // Вторым отраженьем луны”.

7

Анализ версификационной поэтики «Китайских стихов» Николая Гумилёва в контексте содержательных и стилистических параметров всего цикла, а отчасти и всей его лирики в целом, не оставляет сомнений в том, что поэт не прибегал к имитации собственно восточного стихосложения (“безмятежные танки про любовь и тоску” лишь упоминаются в «Китайской девушке»), довольствуясь пограничными формами классической силлаботоники и тоники, а также имитацией античной метрики (хореического тетраметра), которые, видимо, как ему представлялось, вполне соответствуют мифологическому экзотизму «Фарфорового павильона».

Примечания

 1 Детский рисунок Н.С.Гумилёва и стихотворная надпись к нему. Из архива П.Лукницкого. Подарено П.Лукницкому матерью Н.Гумилёва — Анной Ивановной Гумилёвой // Гумилёв Н. Стихи. Поэмы. Тбилиси: Мерани, 1989. С. 17.

 2 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.–Л., 1963. Т. 7. С. 75.

 3 См.: Гумилёв Н. Собр. соч.: В 4-х т. / Под ред. проф. Г.П.Струве и Б.А.Филиппова. Вашингтон, 1962–1968. Т.2. Комментатор полагает, что французский текст — автоперевод.

 4 В 1922 году в издательстве «Мысль» вышло второе, дополненное издание (Гумилёв Н. Фарфоровый павильон: Китайские стихи. 2-е изд., доп. Пг.: Мысль, 1922), в котором к каноническим десяти текстам был добавлен одиннадцатый: «Сердце радостно, сердце крылато...» Его связь с циклом в целом выражена не столь ярко, малохарактерны и его рифмованные шестистишия, поэтому оно осталось за пределами нашего анализа.

 5 Гумилёв Н. Стихи. Поэмы. Тбилиси: Мерани, 1989. С. 466–470.

 6 В автографах всех «Китайских стихов», извлечённых для публикации из Альбома, принадлежащего Г.П.Струве, указаны китайские авторы каждого произведения; однако в дальнейшем их имена, а иногда и сами персоналии потребовали уточнения. В Большой серии «Библиотеки поэта» гипотетическое первоавторство представлено так: «Фарфоровый павильон» и «Счастье» — Ли Бо, «Луна на море» — Ли Вэй, «Природа» — Юань Цзе, «Дорога» — Тзе Тие, «Три жены мандарина» и «Соединение» — Цзяо Жань, «Странник» и «Дом» — Ду Фу, «Поэт» — Чжань Жо-Сюй. См.: Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1988. С. 582–583.

 7 Примерно тот же ритмический эффект содержит стихотворение «Странник», правда, не в конце, а в середине стиха (“полустишия”): “Лишь увидя в небе облако, // Распластавшееся, как дракон...”; на этот раз перекрывшее слоговой лимит слово “распластавшееся” модифицируется в “распластавшеся”...

 8 Более точно ритмику волошинского «Коктебеля» повторяет стихотворение Н.Гумилёва «Жизнь» (1911):

С тусклым взором, с мёртвым сердцем в море броситься со скалы,

В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,

Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,

Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!

Да, я понял. Символ жизни — не поэт, что творит слова,

И не воин с твёрдым сердцем, не работник, ведущий плуг, —

С иронической усмешкой царь-ребёнок на шкуре льва,

Забывающий игрушки между белых усталых рук.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/